Евгений ЮнгаБЕССМЕРТНЫЙ КОРАБЛЬРассказ о краснознаменном крейсере «Аврора»
Рисунки Ю. Рейнера
«Аврора»
Солнечным ноябрьским утром, столь редким в осеннюю пору в прибалтийских местах, накануне праздника, посвященного годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, у причала в устье Болышой Невки, возле которого был ошвартован[1] краснознаменный крейсер «Аврора», остановился невысокий пожилой человек. Ничто не выделяло его из множества людей, ежедневно посещающих причал.
Подобно всем им, он с любопытством рассматривал огромный корабль.
Грузный корпус «Авроры» высился над гранитной набережной неподалеку от здания ленинградского Нахимовского училища. Корабль жил. Из его труб вились легкие дымки, поднимаясь в безоблачное небо, к солнцу.
На палубе и мостиках деловито сновали необычные моряки: подростки, одетые в черную флотскую форму, — юные воспитанники Нахимовского училища, которому отныне принадлежал крейсер «Аврора».
Осмотрев крейсер с причала, незнакомец шагнул на трап[2] и предъявил вахтенному[3] свой документ.
— Привет смене! — сказал он улыбаясь.
Вахтенный прочел документ и, козырнув, показал посетителю на дверь кормового тамбура[4].
Гость усмехнулся:
— Дорогу-то я не забыл! Корабль мне знаком... Командир у себя?
И, узнав, что тот поджидает его, неторопливо направился в кормовой тамбур.
Там гостя встретил седой командир корабля.
Пришедший назвал себя.
— Давно хотим повидать вас, — проговорил командир, пожав руку гостю. — Значит, получили наше письмо, товарищ Белышев?
Он пригласил его внутрь корабля.
Весь день гость провел на борту крейсера-школы, осмотрел закоулки машинного отделения и весьма удивил нахимовцев превосходным знанием их корабля. Наблюдая за незнакомым человеком в штатском, они высказали друг другу догадку, что гость, должно быть, когда-то служил на «Авроре». Догадка подтвердилась. Вечером, когда воспитанники собрались в просторном помещении корабельного клуба, командир представил им гостя:
— Товарищи нахимовцы! Среди нас присутствует почетный авроровец Александр Викторович Белышев. Он расскажет о величайших исторических событиях, происшедших на крейсере «Аврора» в тысяча девятьсот семнадцатом году. Сейчас вы узнаете от участника этих событий, почему день, когда народ взял власть в свои руки, является корабельным праздником нашего крейсера. Это высокая честь, которой удостоены только два корабля: краснознаменная «Аврора» и линкор «Октябрьская революция»... Предоставляю слово товарищу Белышеву.
Великий почин
Это время гудит
телеграфной струной,
это
сердце
с правдой вдвоем.
Это было
с бойцами,
или страной, или
в сердце
было
в моем.
Мрачен февраль 1917 года в Петрограде. Короткий ненастный день меркнет, не успев разгореться. Сырая мгла, сгущаясь, всю ночь обволакивает верхние этажи городских зданий, ползет под горбатыми мостами замерзших каналов, по широким просекам вымерших проспектов, стелется на скользком граните набережных Невы, Мойки, Фонтанки. Утро вроде вечерних сумерек. Уныло блестят мокрые стекла домов. Ни единого огонька в окнах и уличных фонарях. Изредка промчится, громыхая, пустой трамвай, задребезжат в трубах водостоков подточенные сыростью куски льда, упадет с карниза на тротуар сосулька, рассыплется на тысячу брызг-иголок, захрустят они под ногами прохожего, — и опять тишина, такая непривычная в рабочих кварталах у Московской и Нарвской застав, на Выборгской стороне и на окраинах Коломенского района, возле торгового порта.
Питер бастует.
У проходной будки Франко-Русского судостроительного и судоремонтного завода жмутся к створкам ворот озябшие люди: делегаты бастующих рабочих Коломенского района. Они посланы к морякам крейсера «Аврора», ошвартованного у причала заводской гавани.
Двое из них — степенные, седоусые — вполголоса препираются с давнишним знакомым — сторожем Игнатычем. Сторож уговаривает делегатов разойтись, пока не поздно, по домам. Иначе попадутся на глаза караульному офицеру. Тот упрашивать не станет: арестует, вот и кончен разговор. Все равно никак не попасть на корабль. Дорога к нему — через заводской двор, а завод с вечера охраняется сводным батальоном пехоты Семеновского и Кексгольмского полков. Батальон подчинен командиру крейсера, капитану первого ранга Никольскому.
Третий делегат — в солдатской шинели без хлястика — прильнул к щели между створками. В щель видны бугры лежалого снега на захламленном дворе, грязные корпуса цехов, скованная льдом квадратная гавань, над ней — серая глыба, увенчанная тремя огромными, выше заводских крыш, трубами: крейсер «Аврора». Возле сходней, спущенных с кормы корабля на причальную стенку, неподвижно стоит вахтенный. Поминутно заслоняя его, мимо щели шагает солдат с винтовкой на плече.
— Ходят, топчутся... — ворчит человек в шинели. — А флотских не видать. Эх, кабы подсобили они!..
— «Эх, кабы»!..— слыша его ворчанье, передразнивает сторож. — Флотских нынче с корабля ни-ни. И в цех не пускают. Командир запретил.
— Не надеется, значит, на матросов, — догадывается один из седоусых делегатов.
— Потому семеновцев и затребовали, — добавляет второй. — Верные слуги царевы. В пятом году Москву кровью залили, а теперь до нас добираются.
— Может, и так, — соглашается сторож, — а только слыхал я от солдат, будто кого арестуют, всех велено на крейсер вести, в карцер. Вот и говорю по-хорошему: уносите ноги.
Делегаты хмурятся.
— Болтаешь пустое, Игнатыч! — отзывается человек в шинели. — Не пойдут флотские против народа. Наша жизнь собачья, а их и вовсе... Беседовали мы с ихними машинистами в цеху. Люди на манер новорожденных: ничего не знали, по морю плавая. Господа правду-то хоронили, а теперь у матросов глаза открыты...
Толчок в спину прерывает человека в шинели.
Скрипят створки ворот, пропуская дежурного пехотного офицера. За ним, держа ружья наизготовку, появляются солдаты.
— Агитируешь, любезный? — ехидно справляется офицер. — Взять! И этих. — Он указывает на седоусых рабочих.
Окружив делегатов, солдаты уводят их на заводской двор.
В туманной мгле одиноко чернеет фигура сторожа у проходной будки.
Тишина.
Дверь, соединяющая машинное отделение с коридором гребного вала, приотворена. Возле нее, настороженно вслушиваясь в тишину, стоит человек в промасленной блузе. Он держит перед собой обточенную деталь и, не глядя, водит по ней куском ветоши. Взгляд человека устремлен вверх, к паутине трапов, к выходу из машинного отделения на среднюю палубу.
Переносные электрические лампы, свисая с трапов, слабо озаряют разобранную машину. Всюду беспорядок и грязь, веет холодом металла, громоздятся бесформенные тени.
«Аврора» на капитальном ремонте.
Четвертый месяц обмерзшие тросы держат корабль у стенки. Извиваясь, тянутся через заводской двор в жилые палубы электрические кабели: ток подается с берега, ибо судовая динамомашина бездействует. Разворочены главные машины и вспомогательные механизмы, потушены огни в топках; оставлен в действии лишь котел, питающий теплом трубы парового отопления. Непригляден и внешний вид крейсера. Краска на бортах облупилась. Кое-где на месте снятых для замены листов зияют квадратные дыры. На реях и марсовой площадке видны полоски почерневшего снега. Верхняя палуба грязна, будто после угольной погрузки. С утра до сумерек дымят на ней, наслаивая копоть, кузнечные горны. На беседках, спущенных за борт, копошатся, дробно сверлят корпус и вколачивают в него заклепки заводские котельщики. Снуют по крутым трапам слесари, токари, судовые машинисты, кочегары. Их не отличить друг от друга — похожи, как близнецы: вчерашние мастеровые, ныне матросы машинной команды крейсера «Аврора», и рабочие механического цеха Франко-Русского завода.
Привычной за три месяца ремонта суетой живет корабль. И вдруг все обрывает стачка. Гаснут горны, не слыхать дробного стука пневматических молотков. Пустынно на причалах, стынет у флагштока[5] на корме вахтенный. А в уютном салоне командир «Авроры» капитан первого ранга Никольский кричит на представителей заводской администрации. Представители оправдываются. Дело не в грошовой прибавке. Они согласны заткнуть пятаком рты рабочим, но стачка политическая. Ею охвачены крупнейшие предприятия страны. Полиция бессильна. Действуйте, господин Никольский, слово за вами... Не забывайте, что это вам приказал командующий Петроградским военным округом: любыми средствами подавить стачку в прилегающем к заводу Коломенском районе...
И Никольский действует. Он запрещает команде сходить на берег — не только в город, но даже в цехи, где судовые машинисты помогали слесарям ремонтировать снятые с корабля детали — и спешит вытребовать на территорию завода несколько рот Семеновского полка. На солдат-кексгольмцев надежда плоха: они настроены в пользу бастующих рабочих. Поторапливает доклад старшего офицера Ограновича. Старший офицер сообщает, что удалось вызнать через шпионов — корабельного священника Покровского и боцманмата[6] Серова: команда настроена в пользу бастующих. Три месяца общения с берегом сыграли свою роль: матросы в курсе событий, происходящих в стране, и не будут усмирять рабочих... В сотый раз досадуя, что война предоставила возможность проникнуть на службу во флот большему, чем положено, числу мастеровых, Огранович говорит, что машинная команда поголовно ненадежна. Командир не разделяет всех опасений старшего офицера. Он уверен в привычке матросов повиноваться, не желает считать подчиненны