ссчитываете и опираетесь на штыки, господин Ленин!» Тут я к месту прирос. Выходит, это и есть Ленин?! Стою и жду: что он скажет... Гляжу, Ленин поглаживает свой громадный лоб, хитро щурится и кладет того соглашателя, который с буржуями полюбовно захотел столковаться, кладет его на обе лопатки... Помню слово в слово: «Не большевики, но весь народ штыками будет защищать завоевания революции...» Повернулся и пошел по коридору, а я смотрю и смотрю вслед ему... Однако ни бороды, ни усов не было у Ленина.
— Как же так? — недоумевает озадаченный Липатов.
— Очень просто, — догадывается Белышев. — Он же сколько месяцев от шпиков скрывался! Наверно, сбрил бороду и усы, чтобы по ним не опознали.
— А что в городе? — любопытствует Захаров.
— На Невском — тьма-тьмущая. Господа, ихние барышни и дамочки, всякие корниловцы. Жужжат, будто осы, которым в гнездо палку воткнули. Броневики туда-сюда ездят. И наши и Керенского. На мосту у Мойки наш Бабин и патруль из кронштадтского отряда какую-то делегацию из городской думы назад повернули. Душ двадцать господ. С зонтиками. Хотели на «Аврору» пройти, чтобы уговорить нас слушаться Керенского, а не большевиков. Бабин показал этим господам на свою бескозырку. «Грамотные? — спрашивает. — Прочли, что здесь написано?.. А если прочли, должны понимать, что говорю с вами от лица команды крейсера «Аврора». Слушайте, что скажу: у нас на корабле такие, как вы, нейтральные соглашатели под караулом в трюме сидят. Может, за компанию к ним желаете?.. Нет?.. Тогда идите по домам чай пить и не путайтесь под ногами у людей... Кругом марш!..»
— А те? — интересуется Липатов.
— А те, как новобранцы на строевом ученье, повернулись кругом, кто слева направо, кто справа налево, и пошли.
— Еще кого видел? — спрашивает Белышев.
— Возле Исаакиевской площади, на углу Морской, повстречал Фотеева с отрядом. Орлы! Действуют сообща с красногвардейцами. Заняли вестибюль военной гостиницы «Астория», а в ней полно офицеров и спекулянтов, — и не выпускают никого.
— Что же, стеречь их нанялись? — язвит Липатов.
— Пока разберутся, — объясняет Лукичев. — Красногвардейны у господ документы проверяют и оружие ищут. В одном номере какая-то корниловская гадина пулемет на окне за шторой установила. Нашли.
— Готовь людей для Смольного, Тимофей, — торопит Белышев, — а я к Алонцеву наведаюсь.
Сойдя с мостика, он идет к радиорубке.
Ее дверь распахнута настежь. В глубине помещения за столом, заставленным металлическими приборами, примостился на краешке стула, спиной к двери, старший радист Федор Алонцев. Ему очень неудобно сидеть в таком положении, и в другое время он, вне сомнения, давно бы переменил позу, а сейчас, видимо, не до того. Словно не замечая вошедшего комиссара, он торопливо пишет.
Из-за плеча Алонцева Белышев читает прыгающие вкось и вкривь строки радиограммы, которую тот принимает:
«К гражданам России!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
Вскочив, Алонцев срывает наушники и оборачивается к Белышеву:
— Прочел, комиссар? Ведь это... ведь об этом... Дай я тебя обниму, Шура!..
Они троекратно целуются и вместе несут в кубрики, в машинное и котельное отделения, на боевые посты у пулеметов и орудий слова воззвания Военно-революционного комитета, которыми Ленин, как волшебным ключом, открыл людям дверь заветного мира свободы. Воззвание словно подлило масла в огонь. Многое уже совершилось, многое еще предстоит, а сигнала о выступлении «Авроры» нет и нет. Моряки встревожены. Как потом в глаза людям смотреть, когда спросят: «Где же вы были, орлы»? О чем думают комиссар и судовой комитет? Доколе в гляделки играть с Керенским?
Выждав, пока самые нетерпеливые из команды вволю накричатся, Белышев объявляет приказ Военно-революционного комитета о посылке отряда в Смольный.
— А еще Лукичев расскажет, что видел и слышал в городе. Говори, Николай.
Машинист повторяет рассказ о своем посещении Смольного, о встрече с отрядами Бабина и Фотеева.
Тем временем Белышева дергают за рукав.
— Выйди к трюму, — вполголоса зовет вахтенный из боцманской команды.
— Что-нибудь стряслось? — беспокоится комиссар и настороженно оглядывает помещение.
Сотни людей с интересом слушают Лукичева.
Вахтенный шепчет:
— Ссорятся. Через вентиляторы каждое слово слыхать.
Комиссар спешит к трапу.
У накрытого брезентом люка, ведущего из батарейной палубы в трюм, нет никого, кроме двух часовых. Они стерегут арестованных офицеров и командира корабля, переведенных из уютной кают-компании в темный трюм, по распоряжению судового комитета. Сдвинув бескозырки набок, часовые прильнули к раструбам вентиляторов, питающих трюм воздухом.
— Послушай, — предлагает Белышеву один из часовых. — Мичманок взбунтовался. Хочет к нам перейти, а командир судом грозит.
Комиссар приникает ухом к раструбу и тотчас узнает голос мичмана Поленова, самого молодого из офицеров:
— ...не только мечтают о власти, но и действуют. Причем нисколечко не боятся нас. Вдобавок даже в трюм засадили... Вы как хотите, а я буду проситься наверх. Надоело!
— Без пересадки — и в большевистские ораторы! Посмотрим, посмотрим, как большевики сумеют взять власть!
— Это Эриксон, — угадывает комиссар и громко приказывает часовым: — Откройте! Сейчас я его обрадую, друга милого, нейтрального!
Часовые сбрасывают брезент с трюмного люка.
— Погоди, комиссар, посвечу.
Наклонясь над квадратным люком, вахтенный опускает в него фонарь «летучку».
В трюме будто вымерли.
Белышев быстро слезает по крутому скобтрапу, прыгает с нижней ступеньки на дощатый настил, оглядывает офицеров и, найдя Эриксона, не без иронии говорит:
— Плохая гадалка из вас, гражданин командир: большевики уже взяли власть. Читайте. — Он протягивает ему радиограмму: — Читайте вслух.
Запинаясь от удивления, командир оглашает воззвание Военно-революционного комитета, принятое Алонцевым.
Комиссар исподлобья наблюдает за офицерами. Эриксон разводит руками. Худощавый юноша-мичман, вытянув шею, подался вперед. Тучный, багроволицый артиллерист нервно теребит пуговицу на кителе, как бы намереваясь оторвать ее.
— Поскольку Временное правительство низложено... — мямлит Эриксон, — мы свободны от обязательств по отношению к нему...
Он долго размышляет под пристальным взглядом Белышева, затем вытягивает руки по швам:
— Предоставляю себя в распоряжение новой власти.
— Вы? — обращается Белышев к артиллеристу.
— Я, — тоном крайнего изумления восклицает тот. — Повременю.
— Дело хозяйское, — сухо отвечает комиссар. — А что скажете вы, мичман?
— Согласен принять вахту.
— Так полезайте на палубу вместе с командиром. Еще кто?
Офицеры мнутся.
— Охотников нет! — вызывающе заявляет старший офицер Никонов.
— Нет так нет! — миролюбиво говорит комиссар. — Тогда придется вам поскучать в трюме. Пока с Керенским управимся.
Он лезет по скобтрапу наверх, где дожидаются командир и мичман, объявляет обоим, что они свободны в пределах корабля, и, приказав часовым снова закрыть люк трюма брезентом, возвращается на мостик.
За короткое время, пока Белышев находился в кубриках и в трюме, обстановка вокруг крейсера неузнаваемо изменилась. Весь устьевый участок Невы от Балтийского завода до Николаевского моста запружен боевыми кораблями и вспомогательными судами всех типов: миноносцами, тральщиками, подводными лодками, буксирными и пассажирскими пароходами, грузовыми транспортами, баржами, вооруженными паровыми и моторными яхтами. Набережные черны от множества людей в матросских бушлатах. Это прибыл из Кронштадта по вызову Военно-революционного комитета руководимый большевиками сводный отряд моряков Балтийского флота.
— Тысяч десять, не меньше, — утверждает Захаров.
— Молодцы кронштадтцы! — восхищается Липатов. — Не поскупились. Теперь Керенскому крышка!
— А люди в Смольный посланы? — справляется комиссар.
— Как же! Наша эскадра уже обратно гребет.
Липатов показывает на флотилию шлюпок, идущих к «Авроре» через Неву, затем протягивает Белышеву клочок бумаги:
— Алонцев принес. Это с «Полярной звезды»[18] для Кронштадта передавали.
— «Привет Красному Кронштадту, — читает комиссар. — Эскадренные миноносцы «Самсон» и «Забияка» идут к вам на помощь. Проследуют прямо в Петроград...» Чуть ниже этого текста почерком Алонцева приписано: «Вместе с ними идут миноносцы «Деятельный» и «Меткий», посыльное судно «Ястреб».
Моряки не спускают глаз с Белышева: неужели такая радостная весть не пробьет броню его сдержанности?
Улыбаясь, он повторяет слова своего заместителя:
— Теперь скоро Керенскому крышка!
Захаров спохватывается:
— Кажется, нам семафорят! Ведякин, принимай!
Вахтенный сигналыцик вглядывается в дождевой сумрак и громогласно докладывает:
— Представитель Военно-революционного комитета предлагает комиссару «Авроры» и председателям судовых комитетов всех кораблей явиться на «Прозорливый»!
— Ответить, что семафор принят к исполнению! — приказывает Белышев и, поручив крейсер Липатову, отправляется на миноносец.
Отовсюду к «Прозорливому» спешат шлюпки с делегатами кораблей. Мешкать некогда. Делегаты везут один наказ: кончать с Керенским!