Это связной. Председатель судового комитета посылал его к телеграфистам Морского Генерального штаба с наказом раздобыть у них постановление Центробалта, адресованное «Авроре».
— Под самым носом у корниловцев раздобыл! — хвалится связной, вручая телеграмму Белышеву.
Тот показывает ее членам судового комитета.
— В городе что творится! — восклицает связной. — Коса на камень... Керенский приказал юнкерам запечатать двери в редакциях «Солдата» и «Рабочего пути», а из Смольного примчались на грузовых автомобилях красногвардейцы, саперы и солдаты Литовского полка. Посрывали печати с дверей, понадавали по шеям юнкерским часовым и другим корниловцам, какие под руку попались, прогнали их, поставили свою охрану и отправились закрывать буржуйские газеты... На Морской солдатские патрули останавливают все автомобили с буржуями и предлагают господам пешком прогуляться, а ихние автомобили отдают красногвардейцам ... Интересуются, когда мы выступим и скоро ли кронштадтцы придут...
— Так чего же мы ждем? — багровея от возмущения, спрашивает вспыльчивый Минаков.
— Скоро начнем, — уверяет Лукичев. — Голосуй, председатель: «Предписание Военно-революционного комитета принять к немедленному исполнению».
— Прошу слова! — доносится оттуда, где стоят офицеры, голос Эриксона.
Белышев, члены судового комитета и вся команда вопросительно глядят на старшего лейтенанта.
Он держит в руке листок.
— Имею распоряжение совсем иного порядка. Считаю необходимым довести его до сведения всех присутствующих: «Приказываю всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказов из штаба округа. Всякие самостоятельные выступления запрещаю. Все офицеры, выступившие помимо приказа своих начальников, будут преданы суду за вооруженный мятеж. Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих от различных организаций. Главный начальник округа Генерального штаба полковник Полковников»... Надеюсь, вам понятно, что означает это? — спрашивает командир.
— На всякий чих не наздравствуешься! — отвечает Липатов под одобрительный смех собрания.
— На приказание Полковникова у нас имеется приказание Центробалта, — сообщает Белышев, подняв над головой телеграмму, принесенную связным. — Вот оно: «Крейсеру «Аврора», заградителю «Амур», Второму Балтийскому экипажу, гвардейскому экипажу и команде Эзеля... Центробалт совместно с судовыми комитетами постановил: «Авроре», заградителю «Амур», Второму Балтийскому и гвардейскому экипажам и команде Эзеля всецело подчиняться распоряжениям Революционного комитета Петроградского Совета».
— Разрешите взглянуть? — просит Эриксон. — И на телеграмму Центробалта и на предписание.
Белышев передает оба документа соседу, тот — следующему. Пропутешествовав через все собрание, листки с предписанием Военно-революционного комитета и телеграммой Центробалта попадают в руки Эриксону.
Командир внимательно разглядывает их и вдруг во всеуслышание заявляет:
— Позвольте, позвольте... Здесь сказано: «Комиссару и в полковой комитет «Авроры». Что за комиссар на военном корабле? Никаких посторонних представителей не должно быть на борту!
Офицеры многозначительно переглядываются.
Собрание озадачено. Из разных углов раздаются провокационные выкрики тех, кто давно составляет незначительное меньшинство на крейсере, — эсеров, анархистов и меньшевиков:
— Никаких контролеров!
— Почему нам не доверяют?
— Знаем мы этих штатских!
— Председатель, протестуй! Или ты не председатель?
— А судовой комитет на что?..
Лукичев барабанит кулаком по столу:
— Тише!.. А если не посторонний?
— А кто? Не ты ли, Микола?
Офицеры откровенно смеются.
Белышев гневно смотрит на них и коротко бросает им в лицо:
— Я комиссар!
Наступает полная тишина. Он достает мандат, подписанный Свердловым, и протягивает изумленным морякам. Десятки рук тянутся к документу.
Побывав у каждого, кто присутствует на заседании, помятый мандат возвращается к Белышеву.
— Ловко! — замечает кто-то из офицеров. — Заранее подготовились господа большевики... Палец в рот не клади им!
— Да, не советую, — говорит Белышев и, в свою очередь, спрашивает у командира: — Надеюсь, и вам понятно, что означает это?
Эриксон и офицеры поворачиваются к выходу.
— Предупреждаю! — четко произносит вдогонку им комиссар. — Предупреждаю командира, что всякий приказ, отданный им без моего согласия, недействителен. Сейчас приказываю: корабль привести в боевую готовность!
Олять лязгает дверь с верхней палубы. Расталкивая толпу, к Белышеву пробирается матрос из вахтенного отделения:
— Председатель... Там адъютант прибыл от морского министра. Требует пропустить его до командира. Спрашиваем, зачем, он и разговаривать не хочет.
— В таком случае, разверните его на сто восемьдесят градусов и проводите до трапа! — рекомендует марсовый боцманмат Клевцов.
— Нечего с ним церемониться!
— Наслушались господ!
— Пусть проваливает!
— Прекратите шум! — призывает Белышев. — Выпроводить адъютанта всегда найдем время. Сначала разузнаем, что ему надо от «Авроры»... Из кубриков нараспашку не выходить. Дисциплина и порядок.
Члены судового комитета, а следом вся команда выбираются на верхнюю палубу.
От черной глуби гавани веет холодом. Сыро. В тумане расплывчаты корпуса заводских цехов, корабельные надстройки, башни Калинкина моста, здания по обе стороны устья Фонтанки.
На юте у трапа зло препирается с часовым человек в офицерской шинели... На щегольских сапогах при каждом движении офицера звенят колесики шпор.
— Отставить! — спокойно командует Белышев. — Возьмите полтоном ниже. Чего кричите?
Офицер, побагровев, на некоторое время теряет дар речи.
— Зачем пожаловали? — интересуется Белышев.
— Имею поручение министра вручить письменный приказ командиру крейсера.
— О чем?
— А вы кто такой? — осведомляется адъютант.
Глаза Белышева блестят вызовом:
— Председатель судового комитета.
Адъютант усмехается:
— Насколько мне известно, министр не утверждал такой должности ни для «Авроры», ни для других кораблей.
— Революция утверждает, не спрашивая позволения у министров Временного правительства. Давайте приказ!
— Только лично командиру!
— Ладно... Товарищ рассыльный!
— Да, председатель... — Из толпы моряков выступает молодой матрос.
— Зови командира наверх!
Рассыльный бегом направляется к тамбуру.
Адъютант пристально рассматривает моряков и корабль.
— Полюбуйтесь, какая непролазная грязь, — Липатов показывает на палубу, на которой нет ни соринки, на приятную глазу чистоту надстроек и затянутых чехлами орудий, — и какие мы оборванцы. — Он обводит размашистым жестом моряков, стоящих в застегнутых на все пуговицы бушлатах, и, придвигаясь к адъютанту, возмущенно спрашивает: — Почему вы позволяете всякой швали семь месяцев брехать про нас?
Адъютант безмолвствует.
— Эге, приятель, здоро́во! — приветствует его, продираясь сквозь толпу, машинист Бабин. — Неужели не признал?
Напыщенная физиономия адъютанта сереет.
— Вспомнил?.. То-то!
Бабин объясняет команде:
— Он же на побегушках у главноуговаривающего был, когда мы караул в Зимнем несли.
— Это когда Корнилов на Петроград наступал? — уточняет Липатов.
— Во-во! — подхватывает Бабин. — Как заступила наша смена, развожу я матросов по их постам, вдруг из кабинета сам Керенский выплывает: взгляд орлиный, рука меж пуговиц френча просунута... Наполеон! С ним адъютант, вот этот...
— Послушайте! — Адъютант повышает голос до крика. — Господин комитетчик, прикажите матросам с должным уважением относиться к министру-председателю!
Белышев предельно вежлив:
— Напрасно горячитесь. Ничего особенного товарищ не сказал.
— Досказывай, Бабин! — просит Захаров. — Очень любопытно знать, об чем ты с Керенским толковал.
Моряки хором присоединяются к Захарову, хотя не однажды слышали рассказ машиниста.
— Увидал нас министр, — невозмутимо продолжает Бабин, — заулыбался, будто потерянное счастье нашел. За ручку поздоровался с каждым и давай языком молоть... Чего только не наговорил! Всегда, клянется, другом был морякам. А потом опечалился. «Почему, — спрашивает, — охраняете меня, а поддерживаете большевиков?» Вижу в его глазах ехидство: вроде положил нас на обе лопатки. И такое зло меня разобрало, брякнул ему: «Потому, — отвечаю, — господин Керенский, чтобы арестовать вас, ежели захотите продать Корнилову трудовой народ». Развернулся он на шестнадцать румбов — и полным ходом назад в кабинет. С тех пор дружба врозь.
Белышев весело наблюдает за адъютантом.
Толпа расступается, пропуская в круг Эриксона.
Щелкнув шпорами, адъютант представляется и вынимает из-за обшлага пакет.
Эриксон приглашает адъютанта в салон.
— Берите приказ, — предлагает Белышев, — некогда церемонии разводить.
Пальцы командира, вздрагивая, надрывают конверт и расправляют бланк приказа.
— Министр приказывает... — Предчувствуя бурю, Эриксон выдавливает из себя слова: — то же самое, что и позавчера... «Авроре» выйти в море на пробу машин и, произведя ее, следовать в Або в распоряжение начальника второй бригады крейсеров.
— Ишь ты! — изумляется Захаров. — Хитро задумано: чтобы не мешали народ подавить! Так, господин адъютант?
Последний, не удостоив его ответом, запугивает Эриксона:
— Министр предупреждает вас, что попытка задержать выход крейсера будет рассматриваться как измена. Последствия вам известны.
На лице Эриксона выражение мученика, словно его донимает зубная боль.
— Господин адъютант, я бессилен: команда не подчиняется мне.
Белышев строго поправляет:
— Не совсем так. Команда не подчинится вам только в том случае, если вы вздумаете плясать под дудку Временного правительства и настаивать на выходе в море. А пока вы будете выполнять указания Центробалта, для каждого из нас ваше слово — закон.