Доподлинно неизвестно, как, где и кто освободил в начале 1944 года военнопленных. Но после освобождения попал Павел Трофимович в 188-й запасной стрелковый полк, а оттуда его прикрепили к 1-й военной трофейной бригаде 62-й гвардейской стрелковой дивизии Второго Украинского фронта. Не только трофеи подбирал солдат после наступления наших войск, а участвовал и в боевых операциях.
Наградной лист за 1946 год, уже от мокроусовского военкомата, «рассказывает», как Просеков в 1944 году, в составе 186-го СП 62-й гв. СД, проявив героизм, мужество и отвагу в боях за город Будапешт, был тяжело ранен, в госпитале на излечении находился семь месяцев и был удостоен награды – медали «За отвагу».
Павел Трофимович Просеков
Комиссовали Павла Трофимовича Просекова ввиду тяжелой контузии и ранения в бедро подчистую. Дома медицинская военная комиссия дала группу инвалидности, но рабочую. Ребятишки за два с половиной года без отца подросли, надо было их поднимать. Марфа часто болела из-за непосильного труда в голодное военное лихолетье. Пошел работать в колхоз «Социализм».
В Сунгурово колхоз «Социализм» переименовали в им. Кирова. В этот период времени и вручили ветерану в военкомате сразу две медали – «За боевые заслуги» и «За отвагу», скромно, без помпы. Нашли все-таки награды земляка! Умер П. Т. Просеков в своем родном селе, откуда после войны никуда и не выезжал более. Похоронен на местном кладбище, оставив после себя богатое потомство.
Сейчас у дочери ветерана, Валентины, – сын Виктор, проживает в г. Асбест. Он-то и ведет генеалогию своего рода, записывает рассказы старожилов села, когда приезжает в отпуск домой. Записал и свои воспоминания о дедушке. Говорит, что ранений было легких много и только одно тяжелое, когда бедро и руку повредило осколком от мины. В рубашке, мол, дед родился. Ветеран своим внукам при жизни рассказывал, что был в окружении и под Сталинградом, хотя документальных подтверждений об этом эпизоде я не нашла.
…Дважды в год собирается большая семья Просековых в родном гнезде в с. Сунгурово – на родительский день и в День Победы, чтобы посетить могилу своих прародителей, которые оставили после себя добротную поросль: 11 внуков и троих правнуков. Действительно, не просто так жил-был человек…
Наталья Героевна Захарова
Дневник бойца
От бабушки по отцовской линии, Яблонской Галины Николаевны (10 марта 1927 г. р., в девичестве Романова), мне достался дневник с военными записями прадеда, Романова Николая Алексеевича (7 мая 1897 г. р.). Привожу письменную расшифровку дневника, сохранив все речевые обороты и грамматику прадеда.
В память о моих близких.
«В Отечественную войну я был призван в ряды РККА в 1942 году 14 сентября и направлен в Еланские лагеря, 45-й запасной полк. Прибыл на Волховский фронт 20 декабря 1942 г. Под станцией Жихарево или Кириши зачислен в 117-й минометный полк. 12 января 1945 г. вступили в бой – прорыв блокады, контузило правую ногу, лечился в п.п.м. полка. Соединились с ленинградскими войсками на Синявинских болотах.
29 января 1943 г. Я ранен в предплечье правой руки. Сквозное, осколочное. Направлен в госпиталь № 41/77 ул. 3-го Июля, дом № 2, Ленинград.
7 мая 1943 г. я выписался. Пересыльная часть Фонтанка, 90. На второй день отправили в Токсово, 47-й зап. полк. Через три дня направили на передовую за Колпино, под деревню Поповку. Зачислен в 564-й минометный полк 42-й минометной бригады, 18-й артиллерийской дивизии. До октября месяца находились под вышеуказанной деревней. Передвинулись на другое огневое село – Красный Бор. В последних числах декабря направили на Пулковские высоты, откуда и стали наступать.
15 января 1944 года двигались: Воронья Гора, Красное Село, Кингисепп. После трехдневной передышки двинулись, получили задание – обойти город Нарву, перерезать железнодорожную и шоссейную дороги, выйти к Финскому заливу, отрезать пути отхода из Нарвы. Создать котел немецкой группировке. Получили крепкий отпор. Около дома лесника в Нарвском районе квартала 80515, отм. 32,2 я получил ранение – слепое осколочное в правую ногу от бомбежки с самолетов немцев. Лечился в п.п.м. полка.
6 апреля 1944 г. в упомянутом квартале и районе получил вторичное ранение – слепое осколочное через правую сторону грудной клетки в легкие. 7 апреля наша группировка была отрезана немцами и уничтожена, а часть личного состава и командования, здоровых и раненых, взята в плен. В том числе был подобранный и я 7 апреля 1944 года немцами.
Оттащили меня на передний край к своим землянкам и положили в траншейку, в ноги убитого немца. Вечером подходят два немца и пинают меня в спину: «Вставай, Иван», – любимая поговорка немцев к русским. Я никакого понятия по-немецки. Переспросил у русских, они мне ответили, что зовут подбирать убитых немцев. Но я не подборщик, ввиду своего состояния здоровья. Они ушли. Я остался в той же траншее. Лежал ночь с 7 на 8 апреля. Шел снег.
Поутру подходят немцы и удивленно смотрят на меня. Около полудня я услышал сильную стрельбу: артиллерийскую, минометную, пулеметную и автоматную. Я сообразил, что русские пошли в атаку. Прорвут оборону немцев и меня освободят. И точно, минут через пятнадцать немцы по направлению на меня бегут и кричат: «Ула лусь!»
Пробежал и вплотную ко мне. Подбежал красноармеец с автоматом в руках и хотел стрелять в меня. Но я окриком его остановил. И в голове моей мысли забродили ползти в сторону своих, но в то же время вижу, что русских маловато. Соображаю своим умом, что немцы русских могу выбить обратно, и первые мои мечты будут безрезультатны. Действительно через двадцать минут немцы русских погнали обратно, и подбегает ко мне немец на расстояние пяти метров. Стреляет из автомата в мою голову, но я немножечко отклонился, и он попал во фляжку, которая лежала на берегу траншейки. Немцы подавали мне пить кофе, а сами в то же время убежали в сторону русских. Через двадцать минут приводят русского с простреленными руками, того самого, который хотел меня застрелить из автомата, и одновременно уводят в свой тыл. Я остался в той же траншее, и мои мечты забродили о своей смерти. Или могут убить свои снарядом русские, или же немцы застрелят.
В траншее, около землянки, стоял немец и безотрывно на меня смотрел, покачивая головой. Я стал ему твердить, что лазарет, и он качал головой. Думаю, знак согласия. И часа через три подходят три немца, легко раненные в руки. Забирают меня под руки, потащили в свой тыл. Болото, вода, двое тащат, а третий все время пинает ногой сзади в меня. Протащили километра полтора. В разбитом подвале санчасть, немецкая. Врач спросил, во что ранен, и убедиться, раздел меня. Дал попить кофе и, видя, что я перевязанный, отнесли меня в сарай эстонского крестьянина. Положили на солому. В одном уголке я увидел тени движущиеся – двух солдат русских. Я спросил. Они мне ответили, что свои. Через немного времени приходит врач немецкий с конвоиром, приказывает двоим русским, чтобы меня вытаскивали и тащили по указанию конвоира. С трудом ребята протащили километров шесть, и видим скопление немецких танков и войск. Конвоир сходил, спросил. Еще немножечко протащили, видим, немецкая легковая машина и тот, с простреленными руками. Тут же сигнал, и поехали.
Через некоторое время подъезжаем к дому. Вносят меня в дом. Вижу три немецких офицера и человек пять русских военнопленных, хорошо упитанных. Видимо, обслуживающие офицеров немецких. После короткого опроса меня офицеры приказали накормить, но я не кушал ввиду тяжелого ранения, а только что пил воду. При отказе от кушанья попил кофе и был вынесен в сарай на солому к товарищам, которые меня тащили – двое и с простреленными руками.
Ночь прошла. Поутру входит офицер, спрашивает меня:
– Как здоровье, старик?
– Плохое, – отвечаю.
– Я запросил машину, скоро отправим в госпиталь.
Точно, через какое-то время машина меня и товарища с простреленными руками повезет в г. Еву, в лагерный госпиталь. Первовременно помыли в бане, перевязали, продезинфицировали одежду и на койку. Подали кушать, но я не ел, а только что пил кофе.
Поутру попили кофе. Меня одели и дали кусок с маслом на дорогу. Погрузили на машину и повезли в г. Кохтла-Ярве, где ночь провели. А под вечер дня погрузили на ж. д. вагон и повезли в г. Тапс, Эстония.
На другой день выгрузились в лагерный лазарет. Я попал в третий барак в сильно плохом состоянии своего здоровья. Я через два дня попал к хирургу, Сергею Федоровичу Годунову, который положил меня на стол и сделал шприцем укол около раны. Говорит, что срочно нужно делать операцию. Спросил, есть ли места в первом бараке. Санитар ответил, что нет, несите обратно в третий.
Тяжело пришлось прожить, с высокой температурой, два дня. А потом к тому же хирургу на стол, оперировать. Разрезали правую сторону грудной клетки. Хирург говорит: «С надломом трех ребер слепое осколочное». Подняли меня. При помощи моего кашля рану очистили от крови и гноя. Осколок вынимать не стали. Возможно, при сильном кашле выпадет сам собой. Перевязали бумажными бинтами и на койку. Перевязку производили ежедневно. На третий день принесли на стол перевязывать. Открыли рану. Сильный кашель. Осколок выпал через рану на стол. Стограммовый орудийный. Но был уже бессильный. А только что пробил шинель, фуфайку, гимнастерку, белье теплое и нательное, тело и в правое легкое, где и остановился.
После всего этого стал принимать лечение. Перевязка и уколы. В первом бараке, за период одного месяца, дошел до мертвого одра. Сколько-то бы хирург Годунов старший ни прикладывал для меня, все было бесполезно. Перевел меня во второй барак на лечение к терапевту, Полякову Анатолию Константиновичу. Пос ле первого осмотра и прослушивания лечение: уколы, капли, таблетки, через день на перевязку.
Я почувствовал лучше. Прошло два месяца, смог сам подниматься с помощью санитара. Пошел в уборную. И питания хватать не стало. Была у меня гимнастерка – продал за 70 рублей. Купил два котелка картошки плюс добавление к пайке. Были у меня английские ботинки новые. Когда я был в плохом состоянии, один из-под головы вытащили, украли, а второй продал за 70 рублей. Опять же два котелка картошки. Все же добавляю к пайке картошечки три. Варил к обеду и чай. Когда был на диете. Выдавали двести грамм. Галет утром, суп реденький. В обед чай и вот упомянутые три картошки. Вечером тот же суп. А когда перешел на общий, утром приносят буханочку хлеба. Весит она один килограмм сто грамм. Режут на семерых, и суп с картофельными очистками, густой, кусочек конины, в обед тоже чай. Вечером такая же буханочка, суп уже с чищеной картошкой, но редкий. Вот так и поживали. Но когда вышла вся моя картошка, которую я добавлял в обед к пайку, опять же питанием не прохватывает. Это уже было в августе месяце 1944 года.