В один день упомянутого месяца немецкий врач и комендант лагеря совместно с русскими врачами прокомиссовали и более тяжело больных решили отправить в Германию, в том числе попал и я. Вот погрузили в ж. д. и одни сутки покатали по станции Тапс. Наутро выгрузили в эти же бараки. Ну жизнь пошла по-старому. Что только больше всего надоедало и беспокоило – заедали блохи и клопы. Целыми ночами не спали, а кто смогал, просиживали на лавочке или табуретке. Но вопрос с недостачей питания. По слабости своего здоровья нужно кушать, жиров никаких. Ну что же, пришлось согласиться ухаживать за больными в изоляторе туберкулезников. Четыре товарища померли при моем дежурстве. Я за эту работу получал две порции баланды, утром и вечером. Но пришлось мне работать дней пять, а потом температура и снова слег в постель. Врач стал производить исследование крови, мокроты и мочи на туберкулез. Но ничего не нашли. Решили лечить от малярии. Уколами в вихлоки девять штук принял. И в сентябре числа восемнадцатого комиссия, немецкий врач с русскими, стали отбирать. Послабее оставить, а поздоровей отправить в Германию. В число слабых и я попал.
Николай Алексеевич Романов
21 сентября 1944 года пришли русские и нас освободили от немцев. Дней десять жили и питались хорошо, трофеями, и своя кухня готовила. Короли двух коров и каша вкусная с сахаром, из пшена. Но я ничего не кушал ввиду температуры и чувствовал слабость сильную, последнее время, недели две. Немец варил баланду из ржаной муки с зеленым листом от капусты без соли, что, конечно, отвращало весь аппетит. В бане мыли каждую неделю. Белье меняли через две недели и пропускали через дезинфекционную камору.
31сентября 1944 года нас погрузили на автотранспорт. Отправили в город Изенберг. На другой день в Кингисепп.
14 октября 1944 г. отправили в Гатчину.
17 ноября 1944 г. отправляют в город Выборг в госпиталь.
20 ноября 1944 отправляют п.ф.п., где я и прожил до 17 декабря. Поутру пошел умываться, упал и сломал лучевую кость у левой руки. Отправили в госпиталь города Выборга, где я и принимал лечение до 13 февраля 1945.
13 февраля 1945. Был направлен на п.ф.п.
14 февраля 1945. Проходил военно-врачебную, которая меня в ряды РККА не взяла.
18 февраля 1945. Вторая комиссия – освободили.
28 февраля 1945. Третья перекомиссия, но я на третью не попал. Комиссовали только кто был под сомнением. А 5 марта вечером вызывают в канцелярию и спрашивают последнюю станцию, готовят документы домой.
7 марта 1945. Идем на станцию и делаем посадку. Следуем на Ленинград.
8 марта 1945. Выезжаем на Киров через Волхов, Тихвин, Череповец, Шарью, Николо-Полома, Котельнич.
11 марта 1945. Выезжаем на Свердловск через Молотов, Кунгур, Кузино.
14 марта 1945. 03:00 прихожу домой.
Станислав Яблонский, правнук (Москва, 2016)
Жажда жизни
Это был обычный воскресный день. Вся семья Жуковых с самого утра уехала в Кисловодск к своим родственникам. Дусе тогда было почти 14 лет, Шура была немного старше. Самым взрослым из детей, переживших голод 30-х, был Николай. Парню уже исполнилось 26 лет, и он работал на полуторке.
Николай успел повоевать в районе далекого озера Хасан, за что Жуковым выделили 2 комнаты в доме сосланных в Сибирь кулаков. До этого они ютились по знакомым и чаще всего ночевали в углу Николаевского храма, так как спешно бежали из станицы Суворовской.
Казачью семью в Гражданскую преследовали и белые, и красные. Первые – за то, что не хотел воевать бывший царский солдат Петр – глава семейства, вторые – и за то, что царский солдат, и за принципиальную позицию не брать в руки оружие.
К полудню вышли Жуковы на станции Ессентуки. До дома нужно было еще пройти пешком несколько километров. Но то, что происходило на вокзале, заставило их замешкаться. Шепот, ступор, неясное бормотание – все это сливалось в один грозный, постепенно нарастающий гул, больше похожий на рыдание, и сквозь слезы женщин и хмурые взгляды мужиков в мозг врывалось странное и страшное слово: «Война!»
Война вошла в хату уже через час. Ко двору подъехал человек на коне, вручил повестку Николаю. Сын сел в свою рабочую полуторку и поехал на пункт сбора. Там новобранцев прямо с машинами погрузили на платформы грузового состава и отправили на Западный фронт, туда, где с 4 утра уже обливалась кровью Белоруссия.
Мария Ильинична, Шура и Дуся простились с сыном и братом до 1945 года, а Петр Александрович – навсегда.
Уже в октябре 41-го Николай попал в окружение. Это были мучительные дни под Вязьмой. Колонну с боеприпасами, которые перевозили в полуторках, жестоко обстреливали с воздуха. Николай, смекнув, что в машине ему не выжить, успел выскочить и под огнем доползти до кромки леса.
Оружия у шофера не было. Поэтому ни сражаться, ни застрелиться он не мог, даже если бы захотел. Последнего Коля точно не хотел. Он страстно желал жить. И отчаянно цеплялся за жизнь сначала в лагере под Вязьмой, а потом и в Бобруйске, где на огромной территории за колючей проволокой в считаные дни не осталось ни травинки – пленные солдаты в прямом смысле слова ели землю, пытаясь сражаться с более грозным, чем немец, врагом – голодом.
На оккупированной фашистами территории начали устанавливать новый варварский порядок. Нацистам нужны были рабочие руки. Николая и нескольких пленных, которые еще держались на ногах, отправили на работу.
Парни должны были перевозить муку. На подводу, запряженную лошадью, кидали несколько тяжелых мешков и везли их в указанное место под дулом автомата немецкого надсмотрщика.
В один день пленным удалось договориться, и по условному сигналу они набросились на своих сторожей, убили их голыми руками и увели подводы с мукой в партизанский отряд, который стоял в лесу недалеко от лагеря. Но радость была недолгой. Во время одного из заданий Николай Жуков вновь был схвачен. Что заставило немцев пощадить и не повесить партизана сразу, для него осталось загадкой. Он вновь оказался в плену.
Ботва от мороженой свеклы для этих людей была единственной пищей, поэтому каждый день похоронная команда вывозила целую телегу трупов, которые навсегда оставались лежать в белорусской земле безымянными.
Страдания солдат пытались облегчить местные женщины. Они подкупали фашистов всякой нехитрой снедью и ядреной деревенской самогонкой, взамен немцы разрешали бросать пленным через забор куски хлеба и картошку. А иногда и отпускали нескольких человек.
Каждый день сотни ввалившихся от голода и болезней глаз с надеждой смотрели через колючую проволоку в ожидании спасения. Николай был среди них. Ему очень хотелось жить. И, возможно, именно эта жажда жизни привела однажды к нему Станиславу Савич, милую, скромную девушку, которая, указав на него, пыталась объяснить охраннику, что это ее муж.
Польстившись на кусок сала, завернутый в холщовый мешок, и бутыль с самогонкой, немец торопливо вытолкал Жукова за ворота. А дальше был кювет, мелкие перебежки до опушки леса – всех, шедших от лагеря по дороге и опьяневших от радости, немцы расстреливали, упражняясь на живых мишенях, как в тире…
Николай и Стася помогали партизанам. Сестра девушки «водила дружбу» с немецкими офицерами – так добывались бесценные сведения для борьбы с врагом. Однажды Николай увидел колечко, подаренное сестре своей спасительницы нацистским ухажером, и украл его… так, на всякий случай…
Случай не заставил себя ждать. Пробираясь в действующую армию через линию фронта, Жуков в третий раз попал в плен, но в лагере, откуда отправляли составы с советскими солдатами в Германию, надолго не задержался. Краденое кольцо приглянулось немецкому солдату, и Николай купил себе свободу.
Рожденный в рубашке Коля, трижды побывавший в плену врага, добрался до своих, прошел все проверки и продолжил гнать нацистов до самых границ вражеского логова.
Перед боем на Одере зимой 45 года он написал письмо отцу и прислал матери фронтовое фото с символической надписью: «Помни обо мне». Письмо сына Марии Ильиничне прочитали дочери. Немного раньше они же читали ей похоронку: Петра Александровича Жукова уже не было в живых больше года.
Перед самой оккупацией Ставрополья, когда «немец бегом бежал» по Украине к Кавказу, собрали тех, кто остался в городе, на строительстве укрепительных сооружений. Петру было тогда под пятьдесят лет. Мужиков спросили, кто умеет обращаться с пулеметом, он сразу же встал. Пулемет он видел в царской армии, той самой, за которую едва не погиб от советской власти.
Отец Жуков воевал тоже в Белоруссии, в гвардейском кавалерийском полку. Он был ездовым хозяйственного взвода. Однажды, накануне очередных боев за оккупированный Витебск, Петр написал письмо родным и попросил однополчан не поминать его лихом. Из боя он не вернулся. Осколком снаряда Петра Александровича ранило в живот, он почти сразу скончался. О том, что отец покоится в братской могиле рядом с бывшей деревней Дворище, стертой с лица земли в той декабрьской мясорубке 43-го, сын Николай и дочери Дуся и Шура узнали спустя много лет. В 80-е годы Евдокия разыскала могилу отца, и помогла ей в этом та самая Станислава Савич, которая спасла жизнь ее брату, Николаю, вытащив его из плена. У нее к тому времени был взрослый сын, очень похожий на Жуковых. Так война отняла у Николая отца, но подарила сына, а потом и внуков.
Евдокия Петровна Жукова
Дедушка Коля не любил вспоминать о войне, хотя она постоянно напоминала ему о себе болью во всем теле и последствиями контузии, полученной в его последнем бою на Одере.
Война всегда незримо была в родительском доме и смотрела на них со стены, где висел портрет отца. Она еще раз постучалась в дом семьи, но не грозно, как в 41-м, а тихо и грустно: спустя 70 лет дочь, внуки и правнуки Петра Александровича узнали, что за 3 недели до гибели он был награжден медалью «За боевые заслуги».
В 2015 году отец и сын Жуковы смогли встретиться после долгой разлуки и пройти плечом к плечу в победном строю «Бессмертного полка» в родных Ессентуках. Их портреты пронесла санитарка военного эвакогоспиталя в 1943–1945, дочка и младшая сестренка Дуся, Евдокия Петровна Жукова, которой в этом году исполнилось 89 лет…