Работала Галина Николаевна мастером кузнечно-термического участка. С июля работали круглосуточно, без выходных. В цеху стояла жара до +50. По заводу били с воздуха и из дальнобойных орудий. Осколками снарядов убивало работающих на станках. В июле Ленинград стало сжимать блокадное кольцо. Но паники не было, на заводах организовали народное ополчение. Галина Николаевна проводила мужа в ополчение. А 23 августа он погиб на Лужском рубеже. В сентябре ввели хлебные карточки – 250 граммов – рабочим, 150 граммов – иждивенцам.
Люди физического труда, мужчины, очень тяжело переносили голод. Из 18 человек в октябре – ноябре умерли 16 человек, двое ушли на фронт. В середине октября родилась дочка – Женечка. Роддом постоянно обстреливали дальнобойные орудия. Голод, холод, молока не было – ребенок угасал на глазах у матери. Схоронив доченьку, Галина Николаевна вернулась на завод.
Галина Николавена Маевская
Пешком, через полгорода, голодная, в мороз и стужу под обстрелами и бомбежками шла она на работу. В заводской столовой давали 250 грамм хлеба и «супчик» с 4 граммами крупы. В конце февраля 1942 года её, совершенно обессиленную, близкую к гибели, эвакуировали через Ладогу, по Дороге жизни. Из дневника Галины Николаевны: «На двух машинах по льду мы перебирались до берега. Машины шли в разных направлениях. Мы остались целы, другую машину обстреляли. На берегу Ладоги в деревне нас встречали в каждом доме:
– Проходите, проходите, бабушка, я напою вас чаем, – сказала мне хозяйка дома.
– Какая же она бабушка? Ей 28 лет… – поправила хозяйку моя спутница. Женщина внимательно посмотрела на меня и перекрестилась…»
Свой блокадный дневник тётя Галя смогла написать только через 54 года.
– Пыталась написать раньше, но всё холодело внутри, и я оставляла первые начатые фразы…
Из Новосибирска, куда тётя Галя была эвакуирована и работала на одном из оборонных заводов, в конце 1944 года ее командировали в подмосковный город Электросталь. Работала на металлургическом заводе в центральной лаборатории, осваивала выпуск экспериментальной продукции. В свободное время играла в местном самодеятельном театре.
С 1962 года преподавала в Электростальском филиале Московского института стали и сплавов.
Общительная, требовательная к себе и окружающим, душевная, скольких она научила работать, помогла в трудных жизненных ситуациях. В доме у нее собиралось всегда много друзей и знакомых, и всем находила она доброе слово, дельный совет. А сколько тепла и любви отдавала Галина Николаевна своим родным!..
Впервые с тетей Галей мы, вернее мои сестры (я еще не родилась тогда), познакомились по ее стихам: «Мама скажет: – тетя Галя, варит всякие там стали… носит фартук и очки и большие башмаки…». «Тетя Галя сталь не варит, но зато прекрасно знает, как хороший сделать гвоздик, почему сломался болтик… как иголку закалить, чтобы можно было шить, все рассмотрит в микроскоп…». Более полувека мы приезжали к тете в гости: сначала со своими родителями, а потом возили к ней и своих детей. Внуки приезжали со своими друзьями, всех она привечала, помнила каждого, интересовалась. Много рассказывала про Москву, ее достопримечательности, помнила до последних дней, как куда добраться.
90-летие Галина Николаевна отметила в стенах родного института, где собрались ее ученики, друзья и родные.
Умерла тетя Галя в 2007 году на 94 году жизни.
Галина Петровна Винокурова
От бомбежек мы не прятались
Часто вспоминаю большую ленинградскую коммунальную квартиру на Усачёвом переулке, дом 2 (в войну улица 3-го Июля, д. 66/2). В ней жила моя мама с родителями во время блокады. Вспоминаю оставшихся в живых соседей. Как жалею сейчас с возрастом, что мало слушала, расспрашивала всех их, о тех страшных блокадных днях. Помню тетю Машу, она часто дарила мне художественные книги. Она их подписывала для меня. Такие трогательные, простые слова. Эти книги, пережившие блокаду вместе с ней, в той квартире, и сейчас со мной.
Дедушку в армию не призывали, всю самую страшную зиму 1942 года, он работал в командах МПВО, они также разбирали развалины после бомбежек, сейчас бы это назвали службой спасения; ходили по квартирам – вывозили умерших. Он видел много трагедий и горя. А дома не мог сдерживать слезы. Он мылся в комнате, в тазу, на нем были вши, почему-то они цеплялись на ослабленные, истощенные голодом тела. Дед продолжал ходить в военкомат и просился на фронт. И только 6 мая 1942 года его взяли в ОПОЛЧЕНИЕ. А 14 мая 1942 года он погиб в первом же бою.
Бабушка работала парикмахером в госпиталях. С ней всегда находилась сумочка с документами и парикмахерскими инструментами – они кормили ее, маму, свекровь (бабушку Татьяну) и маму свекрови (бабушку Василису). Моя бабушка сумочкой очень дорожила, ведь потеря грозила голодом. Она с благодарностью часто вспоминала женщину, бывшую ее клиентку, которая уезжая из города, в сентябре 1942, оставив ей ключи от квартиры или комнаты (не помню) для присмотра и там подарок – это был мешочек с сухарями.
Бабушке Вассе было 88 (?) лет. Она подсовывала моей маме кусочки хлеба: «Зайка, я уже своё пожила». Она умерла 5 февраля 1942 года. И последние дни молилась, чтоб дотянуть до первых дней месяца. В блокадном городе считалось удачей, если умирали в начале месяца, какое-то время можно было воспользоваться хлебными карточками. Её тело долго еще не увозили из квартиры, она лежала в одной комнате со всеми. Бабушка Таня, ей было 63 года, умерла 4 апреля 1942 года.
Мама в квартире была единственным подростком. Детей помладше удавалось эвакуировать с детскими учреждениями, те, кто постарше, работали на предприятиях и часто там попадали под эвакуацию. А мама не подходила ни под одну из этих групп. Когда, кто-то в квартире умирал, ее просили – Зойка отвези, пожалуйста. И они с подругой, такого же возраста, везли. Сбор умерших (как жутко звучит) находился в районе Люблинского переулка. Там лежали штабеля покойных, так как вывозили нечасто. Хоронили умерших этого района, на Пискарёвском кладбище. За время войны и блокады у людей притупилось чувство страха. Когда в квартире умерла очередная соседка, и девочки повезли ее в последний путь по району, кто-то из них предложил, давай посмотрим, увезли ли тетю Валю. Они нашли ее, с обрубленным пальцем, на котором было раньше обручальное кольцо. Никому в квартире не пришло в голову его снять, а тут, среди груды мертвецов, кому-то это понадобилось. От увиденного домой бежали, сколько было сил.
В доме на Усачёвом жили семьи маминых одноклассников, которые также сиротели и теряли своих близких.
От бомбежек со временем не прятались, привыкли. Но документы всегда носили с собой. На крыше дома дежурили по очереди, сбрасывали зажигалки. Мама часто подменяла ослабших соседей. А позже ездила рыть окопы.
Напротив дома упал снаряд и долго торчал, не разорвавшийся, потом это место сровняли. Местные жители говорили, что снаряд так и остался там, в земле. Я в это верила и верю сейчас, ведь все, о чем пишу, я узнала со слов очевидцев.
Мама помнила, как по Садовой (улица 3-го Июля) вели пленных немцев, и как еще не окрепшие от голода и горя женщины, отдавали им свой хлеб. И она носила сигареты, ей уже на паек они были положены.
На фото – сентябрь 1943 года, маме 15 лет, бабушке только 39. Лица светлые, ведь самая страшная блокадная зима 1942 года пережита. Но какой отпечаток она оставила на их лицах, душе, сердце.
Грачёвы
После войны, в опустевшую квартиру стали съезжаться новые жильцы. Рядом в комнату поселился военнослужащий с женой. Он только что вернулся из Германии, вероятно там работал какое-то время. Они привезли необычную мебель. Женщина была модно по-европейски одета и у нее была красивая немецкая кукла, она звала ее Эльза. Даже я запомнила эту куклу.
Уже много лет прошло после войны, мы жили на другой стороне Фонтанки, шли к бабушке через Египетский мост, и я, помню, видела своими глазами, как вдоль моста стояли и просили милостыню – инвалиды войны без ног, с наградами на груди. Впоследствии их всех из города, переселили на закрытую территорию острова Валаам.
А теперь, проезжая мимо дома 2 на Усачёвом переулке (сейчас пер. Макаренко), всегда преклоняюсь перед ним и его жителями и прошу поддержки в трудных жизненных ситуациях.
Я отношусь к тому поколению, кто еще разговаривал и видел участников и очевидцев того времени, поэтому описала все по их рассказам.
Ирина Георгиевна Деркаченко
Игры со смертью
…Когда началась война, жительнице деревни Дьяково – Ольге Фёдоровне Тынковой – исполнился 41 год. Она была счастливой матерью: вдвоем с мужем, Андреем Нефёдовичем, растила восьмерых детей. Старшей дочери Наде было 15 лет, самой младшей Оле – всего пять месяцев. Разве думали родители, какое тяжкое испытание выпадет на их долю.
В октябре в Дьякове появились немцы. Они заходили в дома, отбирали у мирных жителей домашнюю живность, продукты. С первого дня оккупации тревога за детей прочно поселилась в материнском сердце. В постоянном страхе шли дни, недели…
Вечером 24 декабря 1941 года к Дьякову подо шли наши войска. Это были передовые части 18-й кавалерийской дивизии. Фашисты забеспокоились, стали спешно укрепляться. «Теперь уже недолго вам хозяйничать», – думала Ольга Фёдоровна, следя за действиями гитлеровцев.
На следующий день на помощь нашей кавалерии подошли пехота, танки. Решительным ударом фашисты были выбиты из деревни. Со слезами на глазах обнимали дьяковцы своих освободителей. Из убежищ возвращались в свои дома, начали топить печи, готовить пищу. Бой откатился на запад, к Озерецкому. И вдруг – звуки его стали ближе, громче. На улицах Дьякова стали рваться снаряды, мины, со свистом проносились осколки. Жители деревни торопливо одевали детей, хватали узелки с едой и снова бежали в укрытия. Лишь позднее они узнали, что фашисты бросили в бой резервы и потеснили наши наступающие части. Целых три часа длилось сражение на дьяковских улицах. Рвались снаряды, горели наши и немецкие танки, кипели рукопашные схватки – ничего этого Ольга Фёдоровна не видела: она сидела в убежище, прижимая к себе перепуганных детей.