Было очень голодно, и учительница, чтобы спасти жизнь своей семьи, научилась печь лепешки из жмыха, варить щи из лебеды и крапивы… Она вообще не падала духом, несмотря ни на какие трудности. «Моральная устойчивость – это был тот духовный хлеб, который помогал выжить, – записала она потом в своем дневнике. – И везение тоже! Да, есть за что благодарить судьбу!».
Клавдия Фёдоровна Семёнова. 1998 г.
Клавдия Фёдоровна Семёнова часто говорила о том, что всегда будет помнить школьников времен блокады, их серые, как бы выцветшие лица, крайнюю худобу, скудную одежду. И добавляла с грустью: «Они вели себя очень тихо, и казалось, что и нельзя будет теперь уже никогда бегать и смеяться…».
А помнят ли ученики свою замечательную бесстрашную учительницу? Она прожила долгую достойную жизнь и ушла из жизни 23 октября 2009 года в возрасте 104 лет.
Жанна Киркина (Пасекова), друг семьи Семеновых
Пять килограммов надежды
Яцкевич Станислав Вацлавович
Когда я прихожу к папиной могиле и вытираю его портрет от налетевшей пыли и сора, он начинает улыбаться мне:
– Ну, что сынок, как тебе живётся, старенькому? Небось не помнишь, как подсмеивался надо мной, дряхленьким? То-то и оно! Я в свои девяносто был покрепче тебя, нынешнего. Если бы не инсульт проклятый, так я бы ещё тебя на пенсию проводил.
Возражать не приходится, потому как он действительно слегка не дотянул (семь лет) до моей пенсии. Продолжаю убирать внутри ограды и вспоминать отца.
Для меня главным и несомненным героем является мой отец! Он не из тех героев, кто рубился в Первой конной рядом с легендарным С. Будённым. Он никогда не был в оппозиции к существующей власти; не сдерживал в одиночку наступающего противника; не спасал тонущего. Может поэтому у папы не было правительственных наград. Извините, – была: – медаль «За оборону Ленинграда»! Эта медаль для ленинградцев весомее многих орденов, потому как любой награждённый, в разной степени проявил мужество в 900 дней Блокады.
Папа – прапорщик. Он только окончил юнкерское училище. Июль, 1917 г.
Отец – Яцкевич Станислав Вацлавович – родился в конце XIX века. Да-да! Именно в том веке, когда отменили крепостное право. Он успел послужить в Первую мировую войну, но, получив ранение, вернулся домой, в Симферополь. Отец благожелательно встретил революцию, и даже из царского офицера превратился в Красного командира – коменданта симферопольского вокзала. Там же он впервые столкнулся с диктатурой пролетариата, но выжив, отправился в Петроград. Уже в Петрограде он начал учиться в Инженерно-экономическом институте и закончил его. Полагаю, что как толкового специалиста и члена ВКПб, его пригласили на работу в Смольный. В мобилизационном отделе Смольного оценили Яцкевича, а далее его направили в Красную Армию, в воинскую часть Ленинградской области, где он он возглавил службу связи.
Вышеприведённые биографические данные отца я получил частично от него, но и сохранившиеся документы и фотографии помогли мне. Лично мои воспоминания начались с далёкого 1936 года, когда на дачу в Сестрорецк прискакал на резвой кобыле (Такой «транспорт» полагался по службе.) майор Яцкевич. Все были счастливы, получив подарки, но утром папа ускакал. Много позже мама говорила мне, что я просто не мог бы запомнить этот папин приезд, потому как мне было 1,5 года. А я помню, как ревел, потому что мне хотелось получить и шашки, подаренные старшему брату. Глядя на портрет папы – командира – я просто вижу и сейчас детали того дня.
Родители встретились в начале 30-х годов, когда мама прибыла в Ленинград с маленьким сыном – Адольфом. Папа, видимо, не смог устоять перед такой красавицей и они поженились. Вот тут-то и проявились его высокие моральные качества: Он усыновил Долика, дал своё отчество и фамилию. Но главное в том, что позднее, невзирая на развод, он продолжал любить и заботиться о приёмном сыне. Меня же – родного сына – он просто обожал (Неумело скрывая чувства.) все 53 года нашей с ним совместной жизни.
Когда кончилась позорная советско-финская война и Красная армия отхватила Карельский перешеек, папа, в числе руководителей треста № 6, получил в Териоках (Зеленогорск.), в пользование большой, финский дом. Счастливая семья перебралась в эту «усадьбу», но… Но счастье длилось совсем недолго. В воскресенье 22-го июня началась война с Германией. Отец проживал в тресте (тогда это называлось «казарменным положением»), где проектировали и изготовляли средства связи для воинских частей. Все эти подробности я излагаю, вспоминая разговоры старших и позднее, ковыряясь в папиных бумагах.
Осенью 1941 года мне было шесть лет и многое важное я пропустил мимо себя. Зато артобстрелы, бомбардировки и ужасающий голод с холодом легли в память на всю жизнь. Я видел в окно, как горел Гостиный Двор, как почерневшие, истощённые блокадники везли на саночках своих родных в сторону кладбища, стояли в очереди за крошечной пайкой того, что называли тогда хлебом.
Отец всячески пытался помочь нам. Как сейчас помню, как нам передали бутылочку с чем-то и папину записку:
«Дорогие! В бутылке масло. Возможно – моторное. Я попробовал и если не помру в ближайшие пару дней, то употребите. П.» Почему я запомнил эту малозначащую бутылку, да потому, что в те дни появление в доме любого продукта, делало нас счастливыми. Отец понимал, что мы на грани смерти и во имя спасения семьи однажды пошёл на служебное нарушение: В тресте погрузили на дряхлый ГАЗ военную продукцию и поручили отцу передать её в действующую армию, за Ладогой. В феврале 1942 года в области стояли жесточайшие морозы. И если лёд на озере был весьма крепким, то фашистские авианалёты и артобстрелы создавали множество воронок. Вследствие этого ночное передвижение транспорта (Днём транспортировка походила на смертельный номер.), при минимальном освещении, тоже напоминала гибельную лотерею. Водители двигались с открытыми дверцами машины, чтобы успеть выскочить на лёд, в случае попадания машины в воронку. Перед отъездом папа направился попрощаться с нами и во дворе встретил знакомого. Этот сосед до войны работал в гастрономе и, видимо, запасся продуктами. Узнав, что отец едет за Ладогу, «коммерсант» взмолился:
– Стасенька, вывези меня с семьёй за Ладогу!
Отец объяснил ему, что подобное запрещено, да к тому же весьма опасно. Тогда сосед пообещал оплатить вывоз семьи продуктами, и папа «сломался». Перед выездом мы получили от соседа крошечный пакетик риса, полбаночки засохшего варенья и малюсенькую банку шпрот. Весь этот набор я помню досконально и буквально ощущаю вкус супа, который сварила мама: В кипяток она положила лавровый лист, высыпала две рюмки риса и перед употреблением запустила две шпротинки.
– Японский суп! – объявила и украдкой заплакала.
Ночью они удачно форсировали Ладогу, но в Кабоне творилось невообразимое: Сотни машин скопились в этом эвакопункте и водители требовали, чтобы их пропустили в первую очередь. Офицер с красными глазами пытался навести порядок в этом скопище машин.
– Старче! – неожиданно обратился он к отцу. – Если не посплю хотя бы часок, – я покойник. Сядь у дверей и никого не пускай. Я тебе два сухаря дам! «Старче!» (Ему было 45 лет!) выполнил здание.
– У меня никогда не было более приятной зарплаты – говорил отец, спустя много лет. Он сдал военным продукцию треста, но не помчался обратно сразу. Понимая, что в Питере его ждут голодная семья и сослуживцы, хоть с какими-нибудь продуктами, он бросился в «коммерцию». У военных он просил, с местными жителями менял что-то из вещей на мороженную картошку и даже выпрашивал съестное для блокадников у местного начальства. В Ленинград он вернулся очень во время: мы уже просто лежали в ожидании смерти в промёрзшей комнате. У мамы и брата не было сил, чтобы поколоть мебель для «буржуйки».
Те пять килограмм картошки и диск замороженного молока не только отвели смерть, но и вселили надежду на спасение.
Потом пришла весна, стало чуть-чуть легче, да и отца назначили директором маленького завода, производившего катушки для связистов. Связной бежал от одного штаба к другому, а на спине у него с катушки разматывался кабель. Прибежав, он докладывал: – «Товарищ капитан, связь есть!» Вот такие важные катушки выпускал папин завод. Единственный раз, когда я был на этом заводе, запомнился тем, что отцу непрерывно приходилось решать вопросы, отдавать приказы и требовать их исполнения. Он постоянно курил «Беломор», прикуривая от зажигалки, выполненной из гильзы крупнокалиберного патрона.
Я не знаю, сколько времени отец прослужил там, но вскоре он был отозван на крупный завод – «Красная Заря», выпускавший для фронта вроде бы пулемёты. (В этом я не уверен, но спросить не у кого.) Жили мы тогда с папой в служебной коммунальной квартире рядом с заводом. Отец уходил рано утром, возвращался к ночи, но периодически заскакивал домой – убедиться, что я сыт и делаю уроки. По воскресеньям папа тоже шёл на завод, захватив меня с собой. Он делал какие-то записи, осматривал оборудование, а я бродил по цеху, разглядывая диковинные (для меня) станки и трансмиссии.
Отвлекусь. В 1944 году в Ленинград прибыл с фронта мамин дальний родственник – Михаил С. Этот красивый молодой парень выделялся тем, что на груди сверкала «Золотая Звезда» Героя Советского Союза. Прибыл Миша поступать (!) в Высшее военно-морское училище им. Фрунзе. Совсем не помню его рассказа о своём подвиге.
Я ни на минуту не сомневаюсь, что Мишин подвиг был достоин столь высокой награды. Вот только сейчас я понимаю, что миллионы работавших в тылу, в невыносимых, как правило, условиях, есть тоже герои ВОВ.
\С папой. 1947 г.
В 1950 году у отца произошёл инфаркт. После больницы, оклемавшись, он покинул завод и стал преподавать «Экономику» в Электро-механическом техникуме. Начальство быстро разобралось, и Яцкевич был назначен заведующим учебной частью техникума, со всеми трудностями для руководителя. Собственно говоря, директор в техникуме тоже был, но этот старый коммунист появлялся днём и, собрав компанию преподавателей, разъяснял им политику Партии и правительства из свежих газет.