как идти. Я свое. Полезли тихонько с печки. Мама тихонько идет, меня ведет, на руки взять не может – ходила на последних месяцах третьим ребенком. Я как ни старалась, наступила в темноте одному на голову, он спросонья буркнул «Матка, спать!». Но все обошлось.
Как-то помню такое – я раскапризничалась, никак не успокоюсь. Немец дал мне хлеба с тушенкой, а я его бросила. Тогда немец меня кнутом успокоил. Залезла на печку и притихла.
Потом у мамы родился третий ребенок, брат Шурка. Немцев попросили выйти, тетя Маня принимала. Когда рассказываю, мне многие говорят – немцы у вас какие-то хорошие были. У них начальник хороший был, они его слушались.
Немцы прожили в нашей деревне 2 недели. Наши пришли ночью. Мы встречали их, плакали от радости. Пока немцы были, всю еду отобрали. У нас была картошка зарыта и мамина одежа. Картошку и одежу мамину откопали, а нам одеть нечего. Кто не сгорел, с нами поделились, одели нас, малых.
Бабушкин дом почти не сгорел, пошли мы туда. Грязно после немцев было, стекла побиты, мебели никакой, все немцы в печке сожгли. Мама пол начала мыть, а он тут же льдом покрывается. Потом окна заколотили, за дровами сходили, печку затопили, но тепла надолго не хватало. Спали мы на печке все четверо. Мама с утра в колхоз на работу уходила… Пока шла война давали рабочим на 1 трудодень немного хлеба или картошки. Мы весной по полям ходили, мерзлую картошку собирали, мама драники пекла. Масла не было, они к сковороде прилипали, комки получались. В колхозе лошадей не было, два быка было. Маме быка Яшку закрепили, Вот мама на нем и пахала, бороновала. Мама целыми днями на работе, мы на печке. Прибежит в обед, нас покормит и бегом обратно на работу. Мы все одни.
На следующий год картошка уродилась хорошая, на нашем участке. Возили в Москву, продавали. Картошку продали, а козленочка маленького купили. А картошку мы ели только мелкую, крупную всю продавали. Хлеб мама свой пекла. Чистили картошку, с мукой мешали и пекли. Вкусно получалось.
Приходила к нам в гости соседская девочка Тася, она моложе меня была на 2 года. Мы с ней к тете Лене, что в соседней избе жала, ходили. Тася у нее картошку крупную все просила, она ей давала. А мне так хотелось крупной картошки, да все попросить не смела, Но тетя Лена не догадывалась меня угостить. Зато она все подкармливала нашего младшего – Шурку. У них на сына извещение пришло «Пропал без вести». Вот они и привязались к нашему Шурику.
Мария Васильевна Постнова
Когда он маленький был, мама отдала его в ясли. Однажды тетя Лена пошла его навестить днем. Подошла к двери тихонько, заглянула, а он ползает под кроватками один в одной распашонке. Тетя Лена давай ругаться, а ей объясняют – мама очень бедная, ей и так тяжело, пусть лучше Шурка умрет. С тех пор он долго болел, но не умирал. Была какая-то бабка. Мама к ней сходила, та травы дала, велела поить и купать. Мама так и делала. Сашка на поправку пошел. Но ноги застужены были, до 3 лет не ходил. Я за ним ухаживала, даже в школу меня мама не пустила в 7 лет, я с 8 лет пошла.
Потом маме извещение пришло, что Павел, мой отчим, погиб под Курском. Мы с ней обе сильно плакали. Так мама одна и осталась с нами троими.
Козочка у нас подросла, поросенка купили, кур. Мама гусей выращивала на сдачу государству, это обязанность была – сдавать столько-то молока, мяса.
Война кончилась, в деревню мужиков мало вернулось.
Вся работа на женских плечах была – и косили, и жали, и молотили… После войны лошадей дали, потом уже трактор появился. Жизнь налаживаться начала…
Мария Васильевна Постнова
Донос соседки привел в партизаны
Война застала девятилетнюю Веру в Ленинграде. После того, как в городе стала ощущаться нехватка продовольствия, ее вместе со школой должны были эвакуировать в центральную часть России, но на семейном совете ее решили отправить к родственникам в деревню под Лугой. Так и сделали, но только к тому моменту, когда она приехала в деревню Заполье, там уже хозяйничали немцы. В доме ее тети расположился на постой немецкий офицер, однако это не мешало ее тетушке активно помогать партизанам. Но об этом немцам донесла соседка. Семью приговорили к казни.
Чудом Вере удалось уйти незамеченной по лесной дороге, чтобы избежать смерти. Тетушкин наказ идти до развилки она запомнила, а вот куда идти дальше – не знала. Пошла наобум и, как оказалось, выбрала верный путь. Попала в расположение 5-й партизанской бригады. Конечно, для 9-летней девочки в партизанском отряде не самое лучшее место, хотели ее переправить в Ленинград к родственникам, но в блокадном городе жизнь была еще тяжелей. Так и прожила в расположении 5-й партизанской бригады Вера Михайловна практически всю войну – до того момента, когда была окончательно снята блокада Ленинграда.
Кроме нее в отряде был еще 13-летний подросток. В партизанских операциях они, конечно, не участвовали, но принимали активное участие в организации быта своего отряда. Ведь 5-я партизанская бригада была огромным формированием, в состав которого входило 5 полков. Здесь была строгая воинская дисциплина, партизаны представляли серьезную опасность для фашистов, они срывали вражеские операции, наносили удары по противнику с тыла, взрывали дороги, мосты, железнодорожные пути. Однако в глубоком тылу люди жили годами, создавали семьи. Вера Михайловна вспоминает, что она вместе с 13-летним мальчиком помогала варить мыло, шить. Тканью служила парусина от использованных парашютов. Они их аккуратно распарывали и затем шили штаны. В ее партизанском «гардеробе» тоже были такие парашютные штаны.
Особенно тяжело пришлось осенью 43-го года, когда немцы объявили приказ об эвакуации населения в Германию. Люди массово пошли в партизаны, чтобы оказать ожесточенное сопротивление фашистам. В это время состав 5-й партизанской бригады увеличился с 800 бойцов до 7 тысяч. Партизаны делали все возможное, чтобы предотвратить угон людей в рабство. Именно на это время пришлись самые громкие и отчаянно-смелые партизанские операции, серьезно помешавшие фашистам осуществить теорию «выжженной земли» на территории Ленинградской, Новгородской, Псковской и других областей Северо-Запада.
Самые яркие впечатления от партизанской жизни у Веры Михайловны остались, конечно, после того, как бойцы 5 партизанской бригады торжественным маршем вошли после снятия блокады в освобожденный Ленинград. На шее у нее висел автомат, и она шла по улицам родного города как победитель. А ведь было ей тогда всего 14 лет…
Вера Михайловна Дюнина
Послевоенная трудовая биография Веры Михайловны Дюниной связана с объединением «Пирометр» – предприятием оборонно-промышленного комплекса России. Здесь она проработала более 36 лет. А представители старшего поколения жителей Комендантского аэродрома знают Веру Михайловну Дюнину как председателя Совета ветеранов 5 микрорайона. За заслуги перед Родиной Вера Михайловна награждена орденом Красной Звезды и многими правительственными наградами.
Записала Марина Горская
Белое золото
Я – москвичка. Родилась в Москве 24 февраля 1928 года. 22 июня 1941 г. застало нас в Горках Ленинских, где мы проводили каникулы на опытной станции Академии Сельхознаук, где работал мой дядя, агроном по профессии. Разумеется, мы, дети (мне 13 лет), считали, что война будет короткой, и мы немцев победно разгромим.
Но с 22 июля немцы начали бомбить Москву, а к середине августа стало ясно, что столица под угрозой. Всех, кто не мог воевать, предложили эвакуировать. Дядьку мобилизовали. Мать (она врач) работала в госпитале (с отцом она развелась ещё в 1932 году, когда мне было 4 года, а с 1937-го он сидел в лагере, получив 10 лет «за контрреволюцию»).
Было решено, что мы едем в Ташкент, где с 30-х годов жила ещё одна сестра матери. Мы – это тётя Лиза, её сын Владик и я, её племянница. Мои дядья (братья матери и тёти Лизы) были кадровыми военными: дядя Илюша – артиллерист, дядя Миша – лётчик-истребитель, дядя Мотя (Матвей) – тяжёлый бомбардировщик.
Уехали мы из Москвы где-то в конце августа. Самым страшным воспоминанием августовских бомбёжек был случай в московском метро, которое стало лучшим убежищем для москвичей и всех, кто бежал в Москву, уходя от немцев. Оно (метро) строилось таким глубоким с прицелом на будущую войну. Мы (мать и я) переждали бомбёжку. Дождались отбоя (вой сирены) и, стоя на платформе, ожидали возможности двинуться вверх по неподвижному эскалатору. Вдруг крик: «Выход завален! Всё горит!» И сверху вниз, сбивая людей, бежит какой-то мужик. Визг, крики, люди падают, давя друг друга. Мать отодвинула меня за колонну, приказав: «Стоять! Не двигаться!». Затем заорала: «Стоять! Всем стоять!» И кинулась поднимать упавших. Паника утихла. Люди опомнились. Потом мы долго шли туннелем по рельсам к другой станции, где и вышли в город. С тех пор остался ужас перед толпой.
Дорогу в Ташкент помню смутно, так как умудрилась прищемить палец руки дверью купе. Была дикая боль. Ноготь сошёл. И для меня эта забинтованная ноющая рука была главной заботой. Кажется, ехали дней 10-ть. Стояли, пропуская составы с солдатами, техникой, лесом, скотом, цистернами, углём… Всё это шло на запад. А мы ехали на восток. Помню долгую стоянку на станции Арысь, где увидела верблюда, жевавшего что-то около будки стрелочника. Помню бег с чайником за кипятком на каждой крупной станции. Помню длинные очереди в туалеты, грязные, мокрые и страшные. Помню ужас, когда вернувшись с кипятком, не обнаруживали своего состава, который за это время отогнали в тупик или на другой путь. И бег по рельсам с криками и слезами, пока кто-нибудь не подсказывал, где стоит поезд. Помню, что после Урала людей стало меньше и дышать в вагоне стало легче.
Ташкент ошеломил своей красотой: журчащие арыки вдоль улиц, зелёные скверы, всё цветёт и очень тепло.
Тетя Броня в столовой одшефного детдома, который опекал «Хлоптрест»