Зверей я пока не вижу но люди уже появляются Вот работница зоопарка Степанова закутанная в белый широкий тулуп прижала к груди винтовку Притоптывая ногами обутыми в громадные валенки она поглядывает на термометр – на шкале больше тридцати градусов ниже нуля! Но люди работают Пожилой маляр тоже закутанный в овчину тащит к страусиному домику охапку дощечек для ремонта. Но вновь гремит металлический голос: «Внимание, внимание! Артиллерийский обстрел района продолжается…».
Степанова укрылась в кирпичной постройке. Я бросился туда же. Совсем близко раздался оглушительный разрыв бомбы.
– Где же звери? – спрашиваю у женщины. – Остались ли они в живых?
– Сейчас увидим, – отвечает она и идет в ту сторону, где только что разорвался немецкий снаряд.
Заглядываю в заснеженный вольер с пробитой осколками крышей и глазам не верю: там стоит рослый страус эму с веером перьев на хвосте! Иду дальше. За одной из загородок торчат оленьи рога. Жив северянин! Тут же прыгает пушистый заяц. Я подумал: «Добыча ведь! Лакомая пища в блокадном городе!». А голодные до крайности люди сберегли живность, не съели.
Отправляюсь в бегемотник. Довольно шустро поднялась с места знакомая всем ленинградским ребятам Красавица. Исхудала бедняжка! Увидев меня, она словно рассчитывала на угощение, но у меня с собой – только журналистский блокнот и карандаш…
Подоспела служительница зоопарка Евдокия Ивановна Дашина с кормом – маленькой охапкой сена и кучкой капустных листьев. Красавица с удовольствием начала пожирать эту хряпу: не до жиру, быть бы живу!
Но бегемотов не зря называют речными коровами – без воды им совсем беда! У Красавицы от безводья потрескалась толстая шкура. Экзотическое животное страдало и жалобно ревело.
Дашина очень жалела бегемотиху – она к ней привязалась еще с детских лет: ведь за Красавицей ухаживал еще с 1911 года отец Евдокии Ивановны, да и все ее детство прошло в зоопарке. И вот для спасения своей любимицы Дашина по несколько раз в день отправлялась с двумя ведрами на Неву, с превеликим трудом черпала воду, тащила ведра к бегемотнику, подбирала щепки, разводила костерок – нельзя же ледяной водой животное поливать! Зато как была счастлива Красавица, когда ее добрая няня поливала ее огромное тело теплой водичкой и смазывала целебной мазью!
В зоопарке все знали, что надо делать, и в каждодневном инструктаже не нуждались, но общее руководство здесь было, и осуществлял его зоолог Николай Леонидович Соколов. Он сидел в маленьком кабинетике в промерзшем домике-времянке. Я застал его склонившимся над огромной канцелярской книгой. Он писал свой блокадный зоодневник, не сняв шапки-ушанки и полушубка. Соколов позволил мне прочесть несколько страниц своих записей.
«9 января 1942 года. Сильный артобстрел. Ранен олень-изюбрь в левую плечевую кость. У самки козерога осколком пробито левое ухо. Помощь пострадавшим животным оказана на месте».
«1941 год. Девятый день войны. Сегодня мы отправляем в глубокий тыл наибольшие ценности нашего зоосада…»
Оказывается, на баржу были погружены львы, тигры, черная пантера, ягуар Феликс, носорог Милли, зебра, редкие обезьяны с берегов Амазонки… Оставить пришлось наиболее громоздких животных. Что же стало с эвакуированными? Значительно позднее я узнал, что баржу с редкими зверями потопил вражеский бомбардировщик в одном из каналов Мариинской системы.
Листаю наугад страницу за страницей: «10 сентября 1941 года. У слоновника разорвалась фугасная бомба. Смертельно ранена слониха Бетти. Убит сторож. Многие годы ухаживал он за ней, холил ее, нежил и не пожелал уйти со своего поста…».
Е. И. Дашина у бегемотихи по кличке Красавица. 1943 г.
На слоновьем мясе довольно долго продержались звери-хищники. Смертельно голодные сотрудники не взяли себе ни кусочка.
Мое знакомство с блокадным дневником прерывает Дашина. Она буквально врывается в кабинет Соколова:
– Николай Леонидович! Что делать? Мелкие хищники наотрез отказываются от пустой похлебки. Чернобурки и куницы третий день ничего не едят!
– Придется прибегнуть к хитрости, – отвечает, поразмыслив, Соколов и направляется в небольшой зоомузей. Там он берет чучело тетерева, извлекает из него опилки и набивает растительной смесью. И вот лжететерев стоит перед чернобурой лисицей, как живой. Цап! И наша лисичка с урчаньем пожирает макет птицы вместе с перьями.
…Тем временем артобстрел прекратился полностью, а бомбежка еще не началась. Антракт. Да и мне пора по моим кинематографическим и журналистским делам. И все же ближе к весне я опять заглянул в это волшебное царство.
Первое, что я услышал, – беседу двух пожилых рабочих:
– Ничего! Одолеем… Солнышко начало пригревать. Травка покажется. Оживет наше звериное царство!
Блокадная история Ленинградского зоопарка широко известна. И все же его нынешние сотрудники решили сделать ее «зримой». В одном из павильонов они создали маленький музей.
Открываем дверь и… попадаем в комнатку смотрителя зоопарка в военные годы. Слева от узкого прохода стоит обычный канцелярский стол. На нем – пишущая машинка, документы, чертежи, открытки, письма и брошюры времен блокады. Есть репродуктор и даже телефон. Среди книг в музее почетное место занимают издания блокадного времени.
Кстати, в годы блокады в нашем зоосаде произошло редчайшее даже по мирным временам событие – тигрица Нади принесла потомство. Но… кормить малышей не стала. Тогда научный сотрудник В. Александров взял малышей к себе домой и нашел им кормилицу – собаку. С большим трудом удалось выходить и вырастить тигрят, которых назвали Тигрюля и Василек. К сожалению, во время очередного артобстрела их убило взрывной волной…
А вот еще удивительный факт: в блокадном зоосаде была организована выставка рыб. Подобного в довоенные годы вообще не случалось.
При зоосаде был также создан маленький театр зверей. В нем работали дрессировщики И. К. Раевский и Т. С. Рукавишникова с группой дрессированных животных – медвежатами, собачками, обезьяной, лисицей и козликом. Выступали они не только в самом зоосаде, но и в школах, детских домах.
…Музей зоопарка так мал, что в нем будет тесно даже трем-четырем посетителям. Зато сколько впечатлений!
Ботаники вступают в бой
Да, именно так, причем, не совершив при этом ни единого выстрела и оставаясь сугубо штатскими людьми. Несомненно, в истории войн были случаи, когда воюющим сторонам приходилось прибегать к помощи биологов, в частности и ботаников, но такой добровольной мобилизации на борьбу с врагом, как в годы блокады Ленинграда ботаническая наука еще не знала!
Если при всей моей любви к живой природе я все же оставался и остаюсь любителем, то о царстве растений мне приходилось писать и как очеркисту, и как киносценаристу еще с довоенных времен. Продолжил я эту дорогую для меня тему и в послевоенные годы в видовых фильмах «По Нижнему Амуру» и «По Среднему Амуру». Вот почему мое появление в блокадную пору в Ленинградском ботаническом саду никого из сотрудников не удивило – меня уже там знали и довольно быстро и охотно, что называется, ввели в материал.
Ленинградские ботаники сражались с врагом. Да еще как сражались! Фашисты почувствовали силу их сопротивления и даже наступления и непрерывно били из дальнобойных пушек по этому самому мирному островку Невской дельты.
Буквально два слова о предыстории этого царства редких и редчайших растений, рожденного по велению Петра Первого в 1714 году. Этот царский указ учреждал «аптекарский огород», поначалу исключительно в лечебных целях. Спустя сто лет сей «огород» был объявлен уже Ботаническим садом, а еще через сто лет он стал отделом Ботанического института и наконец-то – институтом Академии наук СССР.
Так здесь появились исследовательские лаборатории, гербарии, музей, библиотека… Чего здесь только нет! Пройдя по дорожкам и аллеям, вы совершите путь от заполярных широт до экватора, путешествие от болот до пустынь… Впрочем, тогда, зимой 1941 года, вопрос стоял о самом существовании этого дивного рая для растений. Заснеженный парк был изрыт земляными траншеями, виднелись стрелковые бойницы в стенах… Крона одного из старейших дубов снесена снарядом. На светлой коре красавицы березы зияют глубокие порезы, нанесенные острыми осколками. У подножий израненных деревьев торчат обломки ветвей, словно руки, взывающие о помощи!
Неисчислимы были богатства института: пятнадцать миллионов листов гербария, сто пятьдесят тысяч томов ботанической литературы, свыше ста тысяч живых растений и примерно столько же музейных экспонатов… Всё это не эвакуировать. Задача немыслимая, но частично выполнимая. И вот рука с молотком заколачивает очередной ящик с ценнейшей поклажей. Это рука ученого. В руке другого биолога – малярная кисть. Она выводит на ящике надпись: пункт отправления – «Казань».
…Когда обстрел затих, я навестил директора Ботанического сада Шипчинского. Профессор работал в своем кабинете при свете коптилок и днем: стекла были выбиты, их заменяла фанера, рука в перчатке торопливо писала: «Мировая коллекция растений тропиков и субтропиков не может быть никуда убрана. Они должны оставаться здесь, в оранжереях с искусственным климатом, отвечающим природе каждой группы растений…»
Профессор взволнованно поведал мне о страшной бомбардировке сада 15 ноября, когда фашистская бомба, разрушив две оранжереи, погубила самую высокую пальму северных широт, доставленную сюда еще во времена Екатерины Второй!
Мы прошли к месту катастрофы, и вот какая картина разрушения предстала перед нами: Обнаженные балки Большой оранжереи воздеты к небу, мертвый остов без единого стекла, большой купол покорежен… Мы поднялись на груду битого стекла. Гигантское пальмовое дерево уже оледенело, понуро свесились листья-веера, обломленные взрывной волной.
К нам медленно подошел престарелый садовод Курнаков. Он взял с земли юную пальму и, укутав ее обнаженные корни полой своего полушубка, унес из оранжереи, ставшей кладбищем растений.