в доме кто-то есть – и я посмотрела на часы.
Часы показывали 01.13.
Мое сердце принимается скакать вприпрыжку – я снова возвращаюсь к записям на планшете. 24.06 в 01.13. Я проснулась от ужаса как раз в те минуты, когда моя мать решила размозжить себе голову о зеркало.
Как это вообще возможно? Это совпадение – пытаюсь я уговорить сама себя. Однако ужас, который я испытала, проснувшись той ночью, свернулся кольцами где-то под ложечкой. Что со мной происходит?
Ее рука молниеносно вздымается с кровати, и ледяные пальцы смыкаются вокруг моего запястья. Я слышу собственный вопль – исполненный паники, едва слышный, полупридушенный звук, и, спотыкаясь, отскакиваю назад, все еще не веря в происходящее. Но она держит крепко – под ледяной кожей белеют костяшки пальцев, хотя в остальном ее тело остается мертвенно-бледным и неподвижным.
Нет, мамочка, нет! Воспоминания теснятся вокруг меня, и мне кажется, что сейчас она снова потащит меня в тот чулан под лестницей, сжимая, словно в тисках, а я буду кричать, умоляя ее не делать этого. В панике я уже не различаю, где мое прошлое, а где настоящее – так они смешались. Я сейчас потеряю сознание. Нет, мамочка, прошу тебя, нет!
Ее веки внезапно распахиваются. Белки под ними желтушные, налитые кровью. Ее взгляд отыскивает меня. Пытаясь освободиться, я слышу собственное свистящее дыхание. Мое лицо горит. На этот раз она точно утащит меня во тьму, в эту черную дыру, из которой не может выбраться сама. Я уже слышу, как мой крик набирает силу, но тут, так же внезапно, как схватили, ее пальцы отпускают мою руку. Рука ее безвольно падает вдоль тела, словно вовсе не шевелилась. Глаза снова закрываются.
Едва переводя дух, я вжимаюсь в кресло для посетителей. Аппарат, поддерживающий в ней жизнь, продолжает издавать шипение и щелчки. В недоумении я обвожу взглядом палату. Здесь никого нет. Я задираю голову – на потолке нет камер слежения. Никто ничего не видел. Потирая запястье, я все еще ощущаю холод ее пальцев. Она лежит так мирно, словно ничего не произошло. Может, так и есть? Может, это начало моего сумасшествия. Превращения в нее.
01.13. В тот миг, когда началась моя бессонница, она разбивала себе голову.
Я ошибалась. Она все еще пугает меня. Может быть, ее пальцы и отпустили меня, но сама она отказывается сделать это.
Когда через короткое время я, спотыкаясь, миную сестринский пост, за стойкой никого не оказывается. Я отчаянно нуждаюсь в глотке свежего воздуха и в том, чтобы поскорее убраться отсюда без всяких записей. Я спешу прочь из здания, по пути задевая женщину, идущую в противоположном направлении, и даже не замедляю шаг, чтобы принести извинения. До своей машины я успеваю добежать за считаные секунды до того, как ноги напрочь отказываются мне служить. Волна жара окутывает мое тело, и черные мушки начинают клубиться на периферии зрения. Я просто уверена, что сейчас отрублюсь. Включив кондиционер на полную мощность, я направляю струю воздуха в лицо и принимаюсь глубоко дышать. Холодный пот на моей коже постепенно высыхает.
Не стоило мне приходить. Нужно было остаться на работе. Из этого визита не могло выйти ничего хорошего. Я должна была это понимать. Жужжание в моих ушах затихает, и лишь тогда я обращаю внимание, что где-то в недрах моей сумочки звонит телефон. Он замолкает, а потом снова начинает звонить.
Выудив мобильник, я смотрю на дисплей. Это из школы. Хотят меня видеть. Разумеется. Я отключаюсь, подавляя дикое желание расплакаться. Усталость тяжким грузом повисает на каждой из моих косточек.
19
К тому моменту, как у кабинета директора появляется взволнованный и запыхавшийся Роберт, я успеваю простоять там пятнадцать минут.
– Где ты был? – раздраженно спрашиваю я.
Секретарь сообщила мне, что Роберту звонили на мобильный и попали на автоответчик, а по стационарному телефону – вообще не дозвонились, однако по возможности требовалось присутствие нас обоих. Я тоже попала на автоответчик, поэтому от переживаний по поводу того, что нам скажут в школе, я плавно перешла к переживаниям о том, не въехал ли Роберт в очередное дерево.
– Прости, наверное, сбой в сети… Что происходит?
К счастью, я не успеваю ничего ответить – дверь кабинета распахивается перед нами, и под аккомпанемент вежливого приветствия нас приглашают войти. Боже, надеюсь, Роберта пригласили не из-за этого. Что он подумает? Он будет в ярости, и за это я не могу его винить.
– Миссис Финчем, – начинаю я, присев на стул. Мне необходим разговор напрямую. – Если речь об утреннем происшествии…
– А что случилось утром? – Роберт искоса с удивлением поглядывает на меня.
– О, вы об этом. На самом деле мы действительно получили звонок от представителей общественности. – Миссис Финчем, подавшись вперед, опирается на свой стол. Направленный на меня поверх очков взгляд миссис Финчем заставляет почувствовать себя провинившейся школьницей. – Они были весьма обеспокоены увиденным.
Мое лицо уже пылает:
– Честное слово, мне очень жаль. Я…
– Звонившие видели, как вы трясете одного из наших учеников. Вы наклонились очень близко к его лицу, вид у вас был очень сердитый, и вы говорили мальчику весьма неприятные вещи. По словам свидетеля, мальчик пытался вырваться.
Я в недоумении сдвигаю брови. Нет, это не может быть правдой. Я действительно держала его за руки, это верно. Может, немного его встряхнула. Но я не была груба. Не была.
– Все было не так, – возражаю я, однако тоненький голосок у меня в голове, который все никак не заткнется по поводу чисел, и диктофона, и разбитого стекла, уже шепчет: «Ты уверена?»
– Свидетелям было ясно, что не вы – мать мальчика, потому что его мать только что у них на глазах привезла своих детей. По словам звонивших выходит – вы трясли мальчика так сильно, что он заплакал. – Тут директор на миг прерывается. – Единственный ребенок, который плакал этим утром, – это Бен Симпсон.
– Боже, Эмма. – На лице Роберта читаются одновременно растерянность и досада. Он так быстро принял противоположную сторону, что я тут же вскипаю гневом. Не то чтобы у меня имелось какое-то оправдание, но Роберт мог бы, по меньшей мере, предоставить мне презумпцию невиновности.
– Я чувствую себя ужасно, – говорю я, и это правда. – Само собой, я извинюсь перед Беном. Но я не была с ним груба и уж точно его не пугала. Я всего лишь сказала ему, чтобы не приставал к Уиллу, и предупредила, что если Бен не станет вести себя нормально, будут последствия.
– Ты угрожала ребенку? – Глаза Роберта расширяются. – Я же сказал тебе, что сам поговорю с Мишель. И мы поговорили. И пришли к соглашению.
– Я не угрожала ему, и…
– Несмотря на то, что я разделяю вашу обеспокоенность по поводу собственного ребенка, миссис Эверелл, такое поведение совершенно недопустимо.
Под строгим взглядом миссис Финчем я с ужасом чувствую, как слезы подступают к уголкам глаз. Позор. Вина. Я знаю, что мне не следовало возвращаться для разговора с Беном. Мысль о том, что какой-то назойливый прохожий решил, что я угрожаю ребенку, – отвратительна.
– Я знаю. Мне жаль.
– Так или иначе, – продолжает директор, – мы поговорили с Беном, и он сообщил нам, что вы ему не угрожали, а просто отчитали. Тем не менее нам придется сообщить об этом инциденте его матери.
О, благодарю тебя, Бен, благодарю.
Реакция Мишель меня не волнует. Сидя в моем кабинете, она обвиняла меня в том, что я сплю с ее мужем. По сравнению с этим сегодняшнее происшествие – полная ерунда.
– Однако мы пригласили вас сюда не по этой причине. – Я удивленно вскидываю голову, косясь на мужа, который выглядит так же озадаченно, как и я. – Существует проблема более деликатного свойства. Речь пойдет о Уилле. Возможно, этим объясняется его подавленное настроение в последнее время. – С этими словами миссис Финчем подвигает нам через стол синий альбом Уилла, потрепанные края которого загнулись кверху оттого, что тот везде и всюду таскает его с собой. – Учительница Уилла увидела это сегодня.
– Его альбом? – спрашивает Роберт. Мы синхронно подаемся вперед. – Что с ним не так?
– Прошу вас, загляните внутрь.
Переглянувшись с Робертом, я открываю альбом, и вижу то, что и ожидалось – разнообразные попытки изобразить динозавра, или раздавленные собаки, и другие животные. Я недоуменно поднимаю взгляд.
– Листайте дальше. Более свежие рисунки.
Я переворачиваю еще несколько страниц. А потом замираю.
Это не может быть правдой.
У меня стынет кровь в жилах, едва я представляю себе моего малыша, угрюмо скрючившегося над своим альбомом, и закрывающего от нас рисунки. Вот это он и рисовал? Как такое возможно?
Рисунок очень детский, но выполнен аккуратно и внимательно. Женщина с длинными, свободно висящими волосами и злобной гримасой на лице склоняется над кроватью, застеленной одеялом с динозаврами – один в один как у Уилла, в которой лежит маленький мальчик. Там, где у мальчика должны быть глаза, жирно нарисованы «X» – так, что на бумаге остались глубокие борозды.
Пока мой средний палец соскребает остатки кутикулы с кровоточащего большого, я разглядываю сутулую обезумевшую женщину, нарисованную красной шариковой ручкой. Она держит подушку. Вцепилась в нее.
Словно хочет опустить ее мальчику на лицо.
– Уилл говорит, это страшная леди, которая приходит к нему в комнату по ночам, – тихим голосом поясняет миссис Финчем. – Ничего больше нам не удалось у него узнать.
Нет-нет-нет. Нет.
С бьющимся сердцем я листаю альбом дальше. Пять, потом – десять, может, больше. На каждой странице одна и та же грубо нарисованная картинка. На некоторых страшное злое лицо нависает над кроватью, словно большой воздушный шар, однако сюжет везде совпадает. Страшная безумная женщина собирается задушить мальчика.
Откуда ему знать? Откуда ему знать, что она сделала?