– А мне почти пятьдесят. Перспектива – чудесная вещь. Но давайте серьезно. Почему это вас тревожит?
– Это никак не связано со старением. – Я делаю глоток воды. – Я буду просто счастлива, когда миную этот рубеж. Всю свою жизнь я боюсь сорокалетия. И дело не в возрасте. Дело – в моей матери.
Доктор Моррис откидывается на спинку своего кресла, ожидая продолжения.
– Мое детство не было безоблачным. По крайней мере раннее. Мой отец… понятия не имею, кем он был. Моя сестра Фиби утверждает, что немного помнит его, а я – нет. Он ушел практически сразу после моего рождения. Моя мама? Вам хватило бы работы с ней до самой пенсии, и то подозреваю, что к развязке вы бы даже не приблизились. Она – то есть она была – совершенно сломлена. По словам сестры, до моего появления на свет наша мать была практически нормальной, хотя вряд ли Фиби может хорошо помнить это время. Мне кажется, она так говорит, потому что таким образом может обладать чем-то, чего нет у меня. Так или иначе, ясно одно: если до моего рождения у матери были небольшие проблемы, то после него моя мать окончательно сломалась. К тому времени, как мне исполнилось пять, и в последние несколько дней перед тем, как ей самой исполнилось сорок, она была…
Ненадолго замявшись, я решаюсь открыть неприглядную правду:
– Она была безумна. Бормотала что-то себе под нос. Не спала. Фиби одевала меня в школу, беспокоилась о том, чтобы я поела, пыталась меня защищать… – В совершенном потрясении я замечаю, что воспоминания о нас с Фиби в то время, когда друг у друга были только мы, заставляют жгучие слезы подступать к уголкам глаз. – Но нам обеим негде было спрятаться. – Прежде, чем продолжить, я делаю глубокий вдох. – Насколько мне известно, суд пришел к выводу, что в ночь своего сорокалетия моя мать находилась в состоянии острого психоза.
Если доктор Моррис и удивлена, она никоим образом этого не демонстрирует.
– Моя мать не раз говорила мне, что мне суждено сойти с ума, – продолжаю я. – Как она. Она повторяла это раз за разом. О Фиби она никогда такого не говорила. Только обо мне. Это случилось с моей двоюродной бабушкой, потом с мамой, а следом должно было случиться и со мной. Теперь меня не отпускает вопрос – что, если она была права? Мне почти сорок, и всю последнюю неделю я тоже не сплю.
– Где сейчас ваша мать? – интересуется доктор Моррис.
– Мертва. Последние тридцать лет или около того она провела в охраняемой лечебнице для душевнобольных. Но вчера она скончалась. Сразу после того, как у нее побывала я – впервые с ночи ее сорокалетия.
Я издаю икающий смешок, который больше смахивает на рыдание.
– Как она умерла?
– От самоповреждений, вызвавших кровоизлияние в мозг.
– Соболезную. – Доктор Моррис на мгновение замолкает. – Что вы с сестрой чувствуете по этому поводу?
Когда я начинаю говорить, слова льются из меня, как из крана, который долгие годы был чрезвычайно туго закручен. Теперь все запертое устремилось наружу. Я рассказываю о том, что Фиби втайне от меня навещала мать. Спотыкаясь, продираюсь сквозь события, произошедшие в день и ночь сорокалетия нашей матери. Упоминаю о том, что, как мне кажется, Фиби всегда была на меня за это обижена, и как вся близость, которая была между нами тогда, была потеряна, когда мы разъехались по разным приемным семьям.
Признаюсь, что воспоминания о том, как моя мать пророчит мне безумие, въелись в мою душу, как жир въедается в поверхность духовки – грязь, незаметная снаружи. Рассказываю о том недолгом времени, когда мы с Фиби делили квартиру, пока я училась в университете. Как однажды она, пьяная в стельку, привела с собой парня, которого подцепила в баре, а потом вырубилась, а мы с тем парнем заболтались и к утру уже были на полпути к тому, чтобы влюбиться друг в друга, а сейчас у нас двое детей, и в целом мы счастливы, но недавно я поняла, что муж тоже на меня в обиде, и теперь уже я задаюсь вопросом – а не чувствую ли я того же по отношению к нему?
Доктор Моррис терпеливо слушает, подмечая, как я ощипываю кожу вокруг ногтя, рассказывая о своей бессоннице, и о страхе, которым та меня наполняет, и о потребности перепроверить, все ли в порядке у детей. Под конец я даже рассказываю о числах моей матери, и о диктофоне, и о том, как я написала их в кухне над мойкой. Если поначалу она и не считала меня чокнутой, то теперь уж точно должна.
– Неудивительно, что у вас стресс, – произносит она наконец. – На вас навалилось чудовищно много всего. Мне кажется, учитывая обстоятельства, вы потрясающе справляетесь.
– Вы серьезно?
Я уже была почти готова к тому, что она позвонит в Хартвеллскую лечебницу и скажет, что у нее есть еще одна Бурнетт на смену той, что они потеряли.
– Вполне. А еще вы переживаете утрату матери, с которой у вас были сложные взаимоотношения…
– Если можно так выразиться.
– Тем не менее это утрата. Даже если вы ее не любили – что само по себе совершенно нормально – никто не обязан кого-то любить, даже родственника, вы все равно переживаете горевание. Она долгое время была для вас тяжкой ношей, и теперь, когда ее нет, вы не совсем понимаете, как вам быть без нее. Думаю, нам стоит провести несколько сеансов. Не ждите быстрого результата. Вы столкнулись с последствиями серьезной детской травмы.
– Разумеется. Конечно. К концу недели я позвоню, и попытаюсь найти время. – Замявшись, я все же спрашиваю: – Что насчет снотворного?
Доктор Моррис выписывает мне рецепт.
– Он действует две недели с возможностью продления. Принимать по одной за час до сна. Не сочетать с алкоголем. При появлении улучшений сократить дозу до половины таблетки. Этот препарат нужно принимать как можно более кратким курсом, договорились? Он быстро вызывает привыкание. Перезвоните мне попозже, когда сверитесь со своим ежедневником, чтобы мы могли провести сеанс на следующей неделе. Будем надеяться, к тому моменту несколько ночей полноценного сна смогут снять ваше ночное беспокойство.
Доктор Моррис улыбается мне так, словно переживать в самом деле не о чем, и от облегчения у меня слегка кружится голова.
– Огромное вам спасибо. Если честно, я уже чувствую себя немного лучше. Если не принимать в расчет убийственную усталость.
Доктор Моррис провожает меня к выходу. В коридоре, на пути к лифту, она кивком указывает на одну из дверей:
– Может статься, что у меня есть клиент для вас. Один из моих коллег собрался разводиться и спрашивал, могу ли я кого-то порекомендовать. Так что если тема вновь всплывет, отправлю его к вам.
– Отлично. – Лифт оповещает о своем прибытии сигналом. – И спасибо вам. За все. Так хорошо иметь возможность просто все рассказать. Знаете, иногда мне кажется, что я должна все для всех держать под контролем, и это становится непреодолимой проблемой. А я не знаю, как начать разговор о моей матери с Робертом. Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз я о ней говорила.
– Рада помочь.
23
Я отправляюсь прямиком в аптеку и забираю назначенный препарат. Доктор Моррис права. Мне и впрямь станет легче, когда я смогу выспаться ночью. А потом уж я доберусь до Фиби и выясню, зачем она пугает Уилла историями о безумных женщинах в детских комнатах. Быть может, я смогу убедить обратиться к психиатру и ее. Мы обе травмированы – чтобы сделать такой вывод, не нужно обладать докторской степенью по психиатрии: любой, кто узнает нашу историю, согласится с этим.
Я уже направляюсь к выходу, как вдруг у стойки с витаминами и снотворным замечаю женщину, лицо которой мне явно знакомо. Замешкавшись, я некоторое время гадаю, не моя ли это клиентка, но едва она, почувствовав мой взгляд, поднимает голову, я сразу вспоминаю. Это она. Женщина, которая привезла мой бумажник.
– Кэролайн?
Сегодня она не в униформе, одета в забрызганные краской джинсы и топ, грязные волосы собраны в неряшливый пучок, и выглядит она уставшей до крайности – ровно так, как я себя чувствую.
– Эмма Эверелл.
Кровь приливает к моему лицу.
– Вы привезли мне бумажник, а я повела себя с вами ужасно грубо. Мне так жаль! У меня выдался дерьмовый день, и что бы я ни делала, выходило так же дерьмово.
– Я помню вас.
Она снова переводит взгляд на стеллаж с лекарствами, явно испытывая неловкость, и мне, вероятно, следует уйти, но я не двигаюсь с места.
– Вы тоже не спите? – кивком указывая на стеллаж, возле которого она стоит, я показываю ей пакет со своим снотворным. – Остерегайтесь использовать «Найт-Найт». Бесполезная штука. Мне пришлось обратиться за более серьезным средством.
– Витамин D.
Она берет с полки пузырек. На внутренней стороне ладони у нее наклеен большой пластырь, немного красный в центре.
– Что случилось с вашей рукой?
– Ничего страшного. Занималась украшательством. Разбила стеклянную панель.
Опустив взгляд, я замечаю у ног Кэролайн две банки с краской. Неудивительно, что ее порез снова кровоточит, раз ей приходится таскать такие тяжести.
– Послушайте, – предлагаю я. – давайте я помогу вам донести это до машины.
– Я на автобусе, – отвечает Кэролайн. – Честное слово, со мной все в порядке.
– Не глупите. – Подхватив каждой рукой по ведерку, на поверку оказавшемуся тяжелее, чем я могла подумать, я от всей души надеюсь, что автобусная остановка здесь неподалеку. – За мной должок. – Я надеваю свою самую широкую улыбку. – Я настаиваю.
– Хорошо, – соглашается Кэролайн, и я чувствую, что она предпочла бы отказаться, но в самом деле не может сказать «нет». Я всего лишь хочу загладить свою грубость, а ей и правда пришлось бы туго с порезом на ладони.
Кэролайн оплачивает покупку, и мы вместе покидаем аптеку, испытывая взаимную неловкость. Я отмечаю, что без униформы она выглядит моложе, менее сурово, но и впрямь очень устало.
– У вас сегодня выходной? – интересуюсь я, чтобы завязать разговор.
– Вроде того. Но дом, помимо прочего, перед продажей нуждается в покраске. Он принадлежал моей матери. Я н