Снаружи медленно наступает ночь, и чем сильнее темнеет, тем быстрее возвращается ко мне напряжение:
– Я точно знаю, что произошло. Фиби напугала его своим рассказом. Наша мать, бывало… – Я пытаюсь подобрать слова, которые не были бы откровенной ложью, но и правдой тоже. – …бывало, заходила к нам в спальню и пугала нас, спящих. Особенно Фиби.
– Зачем Фиби рассказывать такое Уиллу?
– Не имею понятия. – Мое раздражение растет. – Только почему тебе проще думать, что это могла быть я? Если я – твоя жена – говорю тебе, что не пугала своего ребенка ночью, не могли бы мы вернуться к теме бара?
– Но ты ведь не спишь, так?
– Если хочешь знать, сегодня я была у специалиста, как раз по этому поводу. Она говорит, я в порядке. Она не нашла повода для беспокойства. Так что сейчас я намерена пойти проведать сына.
– Эмма…
– Что происходит? – закрывая за собой дверь, спрашивает Хлоя, с порога услышав недовольный тон отца и рассерженное топанье матери по ступенькам.
– Твой отец решил пустить по ветру твои деньги на учебу, вот что!
– Ради бога, Эмма! – Роберт сверкает на меня глазами из дверного проема. Хлоя, бросив на пол сумку, выдает: – Пусть берет, если они ему нужны. Я все еще планирую взять тайм-аут на год.
Я стою, уставившись на них. Два сапога пара. Светловолосая половина нашей семьи. Приходится прикусить язык, пока с него не сорвались слова, после которых общая чаша терпения, подогреваемая пока что на медленном огне, непременно бы выкипела. Это, черт подери, не его деньги.
Я надеялась, что Уилл еще не спит и мы сможем поболтать, и тогда он, возможно, открылся бы мне по поводу своих рисунков. Но сын уже свернулся клубочком, лежа на боку, и даже не шелохнулся, когда на ковер в его комнате нахлынула приливная волна приглушенного света из коридора. Мой темноволосый ангелочек. Я люблю их обоих, но у нас в семье – мамин сыночек и папина дочка. Я тихонько выхожу из комнаты. Когда дверь уже почти закрылась за моей спиной, я бросаю на Уилла последний взгляд, и на мгновение мне чудится, что глаза моего сына открыты и наблюдают за мной. Если это и так, то он быстро их закрывает. У него что, дергаются веки? Нет, решаю я. Дело не в этом. Зачем ему притворяться спящим? Эта мысль, эхом долетающая из моего собственного детства, не дает мне покоя.
Он ведь не может меня бояться. Правда?
К десяти часам вечера мы с Робертом все еще практически не разговариваем: я зарываюсь в работу, а он смотрит какой-то из «Форсажей» у себя в берлоге. Потом мы отправляемся спать. В половину девятого я приняла таблетку снотворного, и, учитывая наличие вина в моем сегодняшнем анамнезе, засыпаю, едва моя голова касается подушки.
Однако длится мой сон недолго.
Я просыпаюсь, судорожно хватая ртом воздух. Громко игравшая в голове мелодия затихает в тот миг, когда я открываю глаза, превращаясь в мотив, который я едва могу уловить. С колотящимся сердцем я сажусь в кровати и обращаю взгляд на табло электронных часов. Они показывают 1.13. Снова это число. Кто бы сомневался. Я проклинаю себя за то, что так плотно задвинула шторы – комната погружена в чернильную тьму. Я прислушиваюсь – не происходит ли в доме чего-то дурного.
Я проверила заднюю дверь, прежде чем пойти спать? Нужно было проверить ее. Я снова опускаюсь на постель и под одеялом принимаюсь указательными пальцами ощипывать кутикулу вокруг ногтей больших. Нужно оставаться в постели. Нужно снова уснуть. Это все какая-то нелепость. Если только я позволю, снотворное снова подействует. Мне нужно постараться расслабиться. Пятнадцать минут я изо всех сил стараюсь, но, несмотря на все дыхательные ухищрения из йоги, напряжение продолжает расти. До тех пор, пока мертвой хваткой не стискивает мою грудь. Я решительно сбрасываю одеяло. Мне нужно, по крайней мере, проверить, как там дети.
– Куда ты собралась?
Я замираю, застигнутая врасплох. Роберт не спит.
– Хочу налить стакан воды, – отвечаю я.
– Вода стоит у тебя на тумбочке.
Сейчас Роберт – всего лишь уплотнение в темноте. Ни к чему не привязанный голос.
– Она затхлая, – возражаю я, поднимаясь на ноги и подхватывая стакан. – Налью свежей. Тебе что-нибудь принести?
– Нет, – холодно отзывается он, когда я уже выхожу из спальни. Возможно, недоволен и явно раздражен. У меня мурашки по телу, хотя ночь стоит жаркая. Где-то в глубине моего сознания все еще громко играет музыка, но слова я разобрать не могу – они вне досягаемости. Я спускаюсь вниз.
Внизу я почти бегом бросаюсь к задней двери – все мои новые ритуалы сбились – не то время, я должна проверять дверь в 1.13, но все же, подергав ручку, я чувствую облегчение. Дверь заперта. Налив себе стакан воды, я пью, уставившись в ночную темноту. Я почти ожидаю увидеть, что кто-то с другой стороны стекла так же смотрит внутрь.
Проходя мимо чулана, я бросаю на него взгляд, но справляюсь с порывом открыть дверцу. Я не могу позволить себе снова попасть в один из этих странных моментов вне времени. Не тогда, когда меня стережет Роберт. Так что я прохожу мимо, направляясь прямо в спальню. Добравшись до лестничной площадки, слева от себя краем глаза я внезапно замечаю тень у окна. Тень, напоминающая человеческий силуэт, скрывается из виду, завернув за угол – туда, где располагаются комнаты детей. Я тут же оборачиваюсь – мне нужно проверить, но в коридоре никого нет. Там пусто и тихо.
Я подхожу к нашему красивому арочному окну и оглядываю темный пейзаж за ним. Свободной рукой прикасаюсь к стеклу. Прижимаю ладонь к холодной поверхности. Меня пробирает дрожь. Замерзшие стопы зарываются в толстый ковровый ворс.
Широко открыв рот, я выдыхаю безмолвный крик, который улетает в форточку. Если за мной кто-то наблюдает, что они подумают? Что я выгляжу, как женщина в беде? Или как сумасшедшая, которая по ночам шатается по собственному дому, словно призрак?
Look, look, a candle, a book and a bell… I put them be- hind me…[9]
Слова возникают у меня в голове, мотив неотступно следует за мной. Песня, которую я слышала по радио. Мне нужно возвращаться в постель, но я cейчас так близко от детских спален, что в любом случае загляну к ним. Ничего страшного в этом нет.
Сначала захожу к Хлое – та закуталась одеялом с головой. Из-под подушки торчит телефон – наверное, перед сном переписывалась со своими приятелями. Я аккуратно вытаскиваю его и откладываю в сторону. Дисп- лей оживает – в полночь пришли два сообщения, которые она еще не прочла. Понятия не имею, от кого они. Вместо имени – эмоджи. Сердечко и губы – поцелуйчики. Мальчик? Может быть, а может и нет. Насколько я знаю, это может оказаться и Андреа. Языка подростковой дружбы я больше не понимаю.
Оставив Хлою, я иду к Уиллу. Загляну одним глазком, и все. Если я не загляну к нему, я точно не смогу больше уснуть – со снотворным или без него.
Oh look, look, a candle, a book and a bell, there to re- mind me…[10]
Распахнув дверь, я вижу, что мой малыш спит. Волна тепла окутывает меня. С ним все в порядке. Конечно, с ним все хорошо.
– Господи Иисусе, Эмма! – Тень отделяется от дальнего угла комнаты – ужасное чудовище, выползающее из мрака. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать, прикрывая рукой рот. – Какого черта ты творишь? – заканчивает монстр, зло сверкая на меня глазами. Я уже почти кричу, но внезапно до меня доходит, что никакой это не монстр. Это Роберт.
– Я знал, что ты явишься. Так я и знал. – Звучит это так зловеще, будто я сделала что-то дурное. – Ничего удивительного, что у него кошмары. – Роберт за руку выводит меня из спальни сына. – Ты не можешь тревожить его сон каждую ночь! Так нельзя!
– Ты делаешь мне больно, – ворчу я. Хватка у него крепкая, но когда мы оказываемся в коридоре, Роберт меня отпускает. – Я всего лишь зашла посмотреть на него. А прятался там ты!
– Что с тобой не так, Эмма? – шипит он, когда мы забираемся обратно в свою постель. – Что, черт побери, с тобой не так?
25
С похмельно гудящей после снотворного головой на работе я оказываюсь уже в 6.45 утра, так и не отдох- нув за ночь. Полночи пролежав без сна, я желала лишь поскорее выскользнуть из дома, чтобы за завтраком не смотреть на кислую мину Роберта, хотя сегодня вполне могла бы полежать подольше без каких-либо последствий на работе.
Сейчас, двенадцать утомительных часов спустя, я изо всех сил стараюсь казаться человеком хотя бы наполовину, пока официант в перерывах между крошечными порциями вкусных блюд подливает в наши бокалы минеральную воду и вино. Кивнув в знак благодарности, я натягиваю улыбку и притворяюсь, что оценила анекдот из жизни школьников-мажоров, который рассказали Стоквелл на пару с Бакли.
– Бедняга Джонсон, – хихикает Бакли. – Сдается мне, он до сих пор держит рекорд по количеству прописанных за год пенделей.
– Они ему не повредили. Он сейчас министр иностранных дел. Но насколько мне известно, детей у него никогда не было.
Они вновь смеются.
– Как дела у мальчиков? – интересуюсь я.
– Прекрасно, – отвечает Стоквелл. – Поладили с новой няней. Миранда никогда не одобряла присутствие нянь, и единственная няня, на которую я смог ее уговорить, была стара и страшна как смерть. Новенькая, по крайней мере, молодая и симпатичная.
– Ключевые требования к няне.
Слова вырываются из моего рта прежде, чем я успеваю его захлопнуть, и Бакли недовольно зыркает на меня, так что, пытаясь обратить все в шутку, я принимаюсь смеяться.
– Миранда звонила несколько раз, хотела с ними поговорить, – продолжает Стоквелл. – Она вечно скулит, эта женщина, как будто не собственными руками навлекла это на себя.
– Женщины – весьма эмоциональные существа, – изрекает Бакли, и мне приходится набрать в рот побольше вина, чтобы как-то скрыть свое раздражение по поводу их привычной мизогинии.