Я смотрю на них, прекрасно сознавая, что в данный момент Роберт буравит меня взглядом. У меня сводит желудок при мысли о том, что что бы они сейчас ни сказали, Роберт уже знает: она не умерла много лет назад. Моя давняя ложь всплыла на поверхность.
– Она находилась в больнице, – объясняю я. – Предполагаю, врачи могли бы рассказать вам более подробно, что с ней произошло.
– Вы навещали мать во вторник?
– Ненадолго. Позже вечером сестра сообщила мне о ее смерти. В чем проблема, сержант?
– Вы – последний человек, заставший вашу мать живой.
– Мне это неизвестно, но приму ваши слова как факт.
К чему они ведут? Я пытаюсь найти ключ в выражении их лиц, но эти двое абсолютно бесстрастны.
– Расскажите нам о своем визите.
– Разумеется. Но для начала объясните мне, зачем вам это. Она была старой женщиной, повредила голову и умерла. Какое полиции может быть до этого дело?
Кейн поднимает голову от своей чашки:
– Вы не кажетесь особенно расстроенной.
– Так и есть. Для меня она была мертва с тех пор, как мне было пять.
Страшно подумать, как отреагировал Роберт, когда они явились. Ее мать? Но она же скончалась, когда они были детьми. Так Эмма всегда мне говорила.
– И все же вы решили навестить ее?
– О чем теперь весьма сожалею, – резко отвечаю я. – Ради бога, что здесь происходит?
– На полу нашли подушку. – Голос принадлежит Фиби, выглядывающей откуда-то сбоку. – Возле ее кровати. Они предполагают, кто-то… ну… Думаю, мне не стоит произносить этого вслух.
Фраза повисает в воздухе. В наступившей тишине я перевожу взгляд с сестры на офицеров, как вдруг меня осеняет.
– Так вы считаете, я задушила ее? – Я плюхаюсь на стул возле острова. – Но зачем мне это делать? Она и так была при смерти. А когда я уходила, она была жива.
– Мы направили на анализ смывы из ее ноздрей, – пугающе нейтральным тоном сообщает Хилдред. – Если обнаружится, что она вдыхала хлопковые волокна, ситуация станет яснее. – Хилдред задумчиво смотрит на меня, прежде чем сказать: – Кое-кто видел вас выбегающей из здания, и вид у вас был явно несчастный. Что странным образом не вяжется с вашей сегодняшней реакцией.
– Когда я была в палате, моя мать в какой-то момент схватила меня за запястье. Это напугало меня.
– Но это невозможно, – хмурится Фиби. – Не с такой травмой, какая была у нее.
– Это оказалось возможно.
Почему она хоть раз в жизни не может встать на мою сторону?
– Потому что именно так все и было. Я читала врачебные записи у нее над кроватью, когда она вдруг открыла глаза и схватила меня за руку. Это длилось какое-то мгновение, а потом она меня отпустила, вот и все. Предполагаю, нет необходимости пояснять, за что моя мать содержалась в закрытой лечебнице? Вот почему я была расстроена. Я выбежала из отделения, добралась до машины, а потом мне позвонили из школы, и я поехала туда.
– В какое время это было?
– Точно не могу сказать. – Я принимаюсь рыться в сумочке. – Но время звонка есть в телефоне.
– Не совсем понимаю, что вы собираетесь этим доказать.
– Это просто нелепо, – говорю я, листая журнал входящих звонков, а затем передаю телефон в руки Хилдред. – Смотрите, вот: из школы звонили в пять минут четвертого. В какое время она скончалась?
– В девять минут четвертого. Но мы не можем быть уверены, что на тот звонок вы отвечали из машины.
– Так значит, я болтала со школой, другой рукой прижимая подушку к лицу моей матери, так вы решили?
Хилдред аккуратно кладет мой телефон на столешницу острова.
– Продолжительность этого звонка – всего две минуты. Так что вы могли использовать обе руки.
Я молчу, уставившись на нее. Она ведь не может всерьез так думать.
– Так или иначе, я уверена, что все прояснится, когда поступят результаты из лаборатории. – Лицо Хилдред – закрытая книга, но я сомневаюсь, что она считает, что эти результаты окажутся в мою пользу. – Надеюсь, вы понимаете, почему нам необходимо было поговорить с вами. По словам вашей сестры, вы ничего не желали знать о матери. Вы хотели бы, чтобы она была мертва. А потом вдруг решили ее навестить, – на этом месте Хилдред делает паузу, – после чего она скончалась.
– Я отправилась навестить ее, потому что она была при смерти. Мне казалось, это было очевидно для всех. – Усталость берет верх надо мной. – А теперь я хотела бы, чтобы вы покинули наш дом. Если только у вас больше нет вопросов.
– Не сегодня.
– Я провожу вас. – Роберт следует за полицейскими к выходу из кухни. Дождавшись, пока они уйдут, я оборачиваюсь к сестре.
– Эмма, если ты что-то натворила… – начинает она, но я тут же ее прерываю.:
– Что ты наговорила Уиллу, Фиби? – Я делаю полшага ей навстречу. – Зачем ты так его напугала? Зачем рассказала ему, что сделала наша мать? И почему сейчас? Прямо накануне моего дня рождения? Что с тобой творится?
– Не имею понятия, о чем ты говоришь. – Голос Фиби низок и холоден. – И не переводи на меня стрелки. – Она бросает взгляд через плечо, проверяя, одни ли мы. – Ты ведь не спишь, верно? Так сказал Роберт. И у тебя паранойя. С чего бы мне рассказывать что-то подобное Уиллу? Я же не сумасшедшая. – Это слово повисает в воздухе. – Так что вопрос в том, что творится с тобой, Эмма? Думаю, тебе нужна помощь. Я переживаю за твою семью.
Прилив гнева заставляет мое лицо вспыхнуть. Она в полушаге от того, чтобы назвать меня безумной.
– Это моя семья, – шиплю я в ответ. – А не твоя. Они никогда не станут твоими, как бы тебе ни хотелось обратного. – Я делаю еще шаг вперед. – Ты считаешь, мне все легко дается. Считаешь, что это несправедливо, что у меня есть все это, а у тебя ничего нет, но это всего лишь твое оправдание перед самой собой. Мне тоже ничего не давалось легко, Фиби. Это все – результат тяжелой работы. Отношения – это работа. Дети – это работа. Долбаная карьера – это тяжелая работа. Но я вкладываю во все это свое время, Фиби, и в этом заключается разница между мной и тобой. Ты считаешь, что мир должен тебе из-за того, что натворила наша мать. Из-за нашего детства. Из-за того, что ты была старшей. Но мир никому ничего не должен. Я засучила рукава и работала не покладая рук, чтобы достичь того, что имею. Так что можешь идти к черту, Фиби. Прямо сейчас. Убирайся из моего дома.
Фиби сдергивает свой жакет со спинки стула.
– Ты – последний человек, видевший ее живой, Эмма, – произносит она. – Полиция не станет возбуждать дело без причины. И что за чушь, что она якобы схватила тебя за руку? Сказать тебе честно? Это. Было. Невозможно. Это было только у тебя в голове. Понятия не имею, что с тобой происходит, но удачи, миссис Получаю-все-что-захочу-не-считаясь-с-ценой, миссис Непогрешимость. Быть может, наша мать не зря волновалась о тебе. Быть может, ты сходишь с ума, прямо как она.
Я влепляю ей пощечину такой силы, что у меня начинает ныть ладонь. На щеке Фиби за доли секунды вспухает красное пятно – я успеваю заметить его до того, как она прижимает к нему руку.
Ни одна из нас не произносит ни звука. Звук пощечины еще звенит в ушах. Прежде чем я успеваю что-то сказать, она уходит. В проеме кухни стоит Хлоя и пялится на меня, словно на какую-то незнакомку, пока за Фиби захлопывается входная дверь.
– Это пипец, – бросает Хлоя, прежде чем взбежать по лестнице и скрыться в убежище своей спальни. Я не сержусь на нее. Совершенно не сержусь.
В кухню возвращается Роберт, и мы долго молча смотрим друг на друга. Я ожидаю, что он начнет кричать, но когда он наконец заговаривает, его голос спокоен, и это тревожит меня гораздо сильнее.
– Тебе что, нечего сказать? – Он выглядит измотанным – как будто он может что-то знать об усталости – потерянным и настороженно-подозрительным.
– Я не убивала ее.
Слишком смехотворно, чтобы произносить это вслух. Я не убивала свою мать.
– Я не об этом. Ты говорила, что она умерла. Все эти годы ты утверждала, что она умерла, когда ты была маленькой.
– Ну вот, теперь она и правда умерла, – пытаюсь дерзить я.
– Это, черт подери, не смешно, Эмма. Почему ты не сказала мне, что она была жива?
Роберт смотрит на меня так, словно все эти годы он жил с чужим человеком. Я наливаю в чайник воды, чтобы приготовить нам чай. Хорошая чашка чая – универсальное исцеление от любой эмоциональной травмы у нас, англичан. Не уверена, что сегодня удастся что-то исцелить, но я, по крайней мере, могу повернуться к нему спиной, пока вожусь с чаем. Я пожимаю плечами. С чего начать? Это было не твое собачье дело.
– Это было давно. Мне так было легче. Это личное.
– Я бы понял, почему ты не хочешь говорить о ней, – произносит Роберт тоном, весьма далеким от понимания, – если бы ты рассказала мне, что она натворила.
– Откуда тебе знать об этом? – Я оборачиваюсь к Роберту и внезапно осознаю всю очевидность ответа. – О, Фиби тебе рассказала.
– Не так много. Только о том, что ваша мать душила ее, а ты их обнаружила. Первой полиция сегодня опросила ее, и Фиби решила, что для тебя будет лучше, если я узнаю правду до того, как они появятся здесь.
– Не сомневаюсь. – Всегда в заботах обо мне, эта Фиби. Роберту, конечно, не приходит в голову, что сестра могла бы сперва позвонить мне, и тогда я бы рассказала ему все сама. – Я ничего тебе не рассказывала, потому что она не заслуживала быть частью нас. Она не была даже частью меня. Я была такой юной. – Мне становится трудно дышать, и я со страхом ощущаю, как в глазах вскипают слезы. – Честно говоря, я вообще не знаю, зачем пошла туда. Фиби сказала, что мне станет легче, и я не могла выбросить эти слова из головы, поэтому и пошла, а теперь придется разгребать все это дерьмо.
Роберт наконец подходит ко мне и обнимает, а я прижимаюсь лицом к такой знакомой груди:
– Это ошибка, все это. Результаты смывов все расставят на свои места. – Слова Роберта утешают меня, но звучат не слишком убедительно. – Утром я отменю вечеринку по поводу твоего дня рождения. Постараемся все это просто пережить. – Затем Роберт как-то нерешительно прижимает меня к себе, и вот я снова одна. – Пора спать. – Роберт все еще старается избегать зрительного контакта со мной. – Нужно хорошо выспаться, чтобы встретить завтрашний день с поднятой головой.