– Может, посмотрим что-нибудь забавное на твоем айпаде перед сном? – Я больше не в силах разговаривать, но мне хочется побыть с ним рядом, чтобы почувствовать, что во всем этом хаосе есть кто-то и на моей стороне.
– Хорошая мысль. Я схожу к Хлое, объясню, что впадать в уныние не из-за чего.
– Я принесу чай наверх.
– Спасибо. – Роберт вымученно улыбается. – Просто выдалась странная неделька.
Только так и нужно к этому относиться, проносится у меня в голове, пока Роберт поднимается наверх. Опус- тив взгляд, я замечаю, что у меня дрожат руки. Неужели полиция на самом деле считает, что я убила свою мать? И Фиби тоже? Я делаю глубокий вдох. Как завтра мне объяснить все это Бакли?
Пока заваривается чай, я достаю свой мобильный, и вижу все пропущенные звонки от Роберта, а также сообщение от Фиби, в котором она просит перезвонить ей. Сообщение пришло до звонков Роберта. Теперь я чувствую себя еще хуже из-за той пощечины. Моя рука начинает ныть, едва я вспоминаю об этом. Я в самом деле влепила ей пощечину. Теперь она, должно быть, искренне верит, что это я избавилась от нашей матери.
Еще есть сообщение от Паркера Стоквелла – он надеется, что все в порядке. Вот с чем еще мне предстоит разобраться. Теперь мне кажется, что встреча с пьяной Мирандой в уборной произошла целую жизнь назад. Она бы оценила такой поворот. Прямое подтверждение тому, что моя жизнь в данный момент тоже далека от идеала.
Я смотрю в окно. На землю наконец опускается летняя ночь. Мои нервы натянуты слишком туго – как гитарные струны, которые вот-вот лопнут. Все будет хорошо. Полиция просто делает свою работу. Подушка на полу и в самом деле выглядит подозрительно, учитывая нашу семейную историю. У нее, должно быть, случился какой-то припадок перед смертью, вот подушка и выпала. Я даже не могу вспомнить, как лежали подушки, когда я уходила. Я вообще не могу вспомнить ничего конкретного после того, как она схватила меня. В моей памяти – пустое пространство, о котором я даже не хочу думать.
Я проверяю, закрыта ли задняя дверь, и делаю мысленную пометку – закрыта, чтобы, если проснусь среди ночи, у меня не возникло сомнений. Надеюсь, это остановит меня и я не стану спускаться вниз и смогу снова уснуть. А что Роберт? Сможет уснуть после всего? Здесь была полиция, которая фактически обвинила меня в убийстве матери, которая, как он думал, была мертва уже много лет. И все эти рисунки Уилла, и то, как он поджидал меня в спальне сына прошлой ночью. Несмотря на мои уверения в том, что это Фиби его напугала, у Роберта, должно быть, есть сомнения на этот счет. Прошлой ночью у него все было написано на лице. Перестань пугать нашего мальчика, нависая над ним по ночам.
Я думаю о подушке, которую держит женщина на рисунках Уилла, о нашей матери и ее поступке, и о том, что рядом с ее кроватью обнаружили подушку. В полиции устроили бы праздник, расскажи им Роберт все это. А Роберт наверняка все время прокручивает это у себя в голове.
Я наливаю чай, добавляю молоко и два куска сахара для Роберта, и тут мой мобильный снова оживает. Я краем глаза смотрю на экран, опасаясь того, что могу там увидеть, но это оказывается сообщением от Кэролайн: «Конечно. Прекрасная идея».
Что именно – прекрасная идея? Я пролистываю собственные сообщения и нахожу то, в котором предлагаю снова встретиться и выпить. Когда я отправила его? Я смотрю на время. Половина четвертого утра вчера? Я помню, что просматривала свою электронную почту, лежа в кровати, как в ловушке. Должно быть, тогда и отправила. В висках начинает пульсировать. Но все это не важно и даже уже не удивляет. Ночи для меня размываются.
Я выключаю телефон. Среди кошмара этого вечера я чувствую толику тепла. По крайней мере, кто-то хочет со мной дружить.
Пора подниматься наверх, чтобы встретиться с Робертом. Надеюсь, он успокоился. Я не сомневаюсь, что впереди нас еще ждут скандалы, когда он все «переварит», как выразилась бы доктор Моррис. Я вдруг вспоминаю, как он схватил меня прошлой ночью, выпроваживая из спальни Уилла. Его гнев и недоверие. Ощущение угрозы растет, и я бросаю взгляд на заднюю дверь. Она заперта. Я знаю, что она заперта. Но проверяю в последний раз, прежде чем пойти в спальню.
Я делаю это, пока Роберт чистит зубы в ванной. Достаю таблетку выписанного мне препарата и быстро, пока не передумала, кидаю пилюлю «Найт-Найта» ему в чай, а потом наскоро перемешиваю кончиком ручки, лежащей у меня на тумбочке. После этого с колотящимся сердцем я откидываюсь назад, от всей души надеясь, что из-за сахара Роберт не почувствует другой привкус.
Я знаю, что это плохо. Конечно же это плохо. Но я прочла инструкцию – никакого вреда не будет. А мысль о том, что он будет всю ночь меня караулить, просто невыносима. Надеюсь, мы оба хорошо выспимся, а утром позвонят из полиции, и окажется, что вся эта заваруха с моей матерью – просто глупая ошибка. Потом я поговорю с Уиллом, и он признается, что все эти рисунки рисовал по вине Фиби, и тогда останется решить только стоящую между нами проблему с баром и пережить мой грядущий сороковой день рождения.
Но сначала, дорогой Боженька, позволь мне выспаться.
27
Я не сплю.
Я в чулане под лестницей, сижу спиной к стене, прижимая колени к подбородку. Здесь темно и затхло, от пыли першит в носу, а в голове бурлят воспоминания.
Нет, мамочка, нет!
Время отматывается назад, и я снова там, той ночью, в другом чулане, запертая собственной матерью. Ужасающая черная дыра готова поглотить меня, и это почти так же страшно, как звуки, которые доносятся до меня из-за двери. Она шагает, открывает заднюю дверь, закрывает ее, поднимается наверх, спускается. Шаги, шаги, шаги.
Была гроза, я помню. А теперь гроза – во мне.
Look, look, a candle, a book and a bell, I put them be- hind me.
Oh look, look, a candle, a book and a bell, there to re- mind me[12].
Песня слишком громко играет у меня в голове и мешает мне думать. Я так устала. Зачем я забралась сюда? Чего я хотела этим добиться? Мой палец – его неясный призрачный контур – тянется в сторону и упирается в дверцу. В тот последний день мы с Фиби вернулись из школы и застали ее в прихожей. Скрючившись, она циркулем выцарапывала что-то на внутренней стороне дверцы чулана, бормоча себе под нос. «Сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два». Пальцем я вывожу контуры цифр на гладкой древесине. 113155218222.
Look, look, a candle, a book and a bell, I put them be- hind me.
Почему это происходит со мной каждую ночь? Во рту пересохло от бесполезного снотворного. Я не стану принимать новую таблетку. Нет смысла. Меня от них тошнит, а отдыха все равно нет. Другое дело – Роберт. Напрочь потерян для мира после единственной пилюли «Найт-Найта».
Oh look, look, a candle, a book and a bell, there to re- mind me.
Я снова вывожу пальцем контуры невидимых цифр на деревянной дверце. Это успокаивает. Мне кажется, я провела здесь не несколько минут, а целую вечность. Хотя, быть может, так и есть. Быть может, со мной снова приключился один из тех провалов, когда я теряюсь во времени.
В 1.13 я проверила заднюю дверь. Щелк-щелк. Она, разумеется, была заперта. Я знала об этом еще прежде, чем проверить. Я помню, что закрывала ее. Но пока томительные минуты теснились вокруг моей кровати – моего личного поля битвы, я боролась с потребностью пойти и проверить еще раз. Но это было больше, чем потребность. Какой-то инстинкт. То, с чем невозможно бороться. Я сдалась.
В 1.55 я поднялась по лестнице и с колотящимся сердцем смотрела в окно, прижав ладони к стеклу.
А что сейчас? Сейчас я здесь. Вернулась в чулан под лестницей, такой же, как тот, в каком я сидела много лет назад, в другом доме. Только теперь я оказалась здесь по собственной воле.
Исполняется сорок. Превращаюсь в свою мать.
Ночью все кажется неправильным. В моей голове кусочки мозаики никак не встают на место. У этой мозаики нет ровных краев, за которые можно было бы уцепиться. Я думала, что меня отпустит, когда не станет матери, но все лишь усугубилось. Сегодня все кажется мне каким-то искаженным, мысли обрывочны, но звучат так громко! Они полны ужаса, тревоги и предчувствия беды. Как умерла моя мать? Я это сделала? Могу ли я сама себе доверять? При свете дня, разумеется, я ответила бы утвердительно, но сейчас, глухой ночью, такой уверенности у меня нет. Быть может, я – свой собственный ненадежный рассказчик?[13]
«Нет», – говорю себе я, быстро водя пальцем по древесине. Я измотана. Возможно, у меня действительно какое-то расстройство. Но я не убивала ее. Я не могла. Я бы знала, если бы сделала это.
Ты так в этом уверена? Голос матери шепчет мне на ухо. Ты без всякой причины прячешься в чулане под лестницей. Прошлое повторяется. Ты безумна, как и я. Как мать, так и дочь. Дурная кровь.
Дверца распахивается, и мой палец повисает в воздухе. Ухватив глоток воздуха, я зажимаю рот ладонями и пытаюсь казаться меньше, втискиваясь глубже в угол. Я так напугана, что в согнувшейся возле дверцы фигуре мне на мгновение чудится она.
Но сейчас – не тогда, и фигура – не моя мать, какой она была в ночь своего сорокалетия – с длинными, неопрятно и беспорядочно свисающими на лицо волосами, трясущая головой. Ах, вот ты где. Не ожидала меня там найти, хотя сама же заперла.
Фигура передо мной гораздо меньше ростом – больше похожа на меня в том возрасте.
– Мамочка?
Он спрашивает шепотом, но звук его голоса упорядочивает хаос в моей голове, словно холодный душ, и я снова становлюсь сама собой. Уилл. Это Уилл. Он глядит на меня тем самым взглядом, каким смотрел, когда я чересчур сильно сжала его, читая Паддингтона. Словно больше не может на меня положиться, больше не чувствует себя в безопасности рядом со мной. Это разбивает мне сердце.