Слова падают тяжко, словно молот на наковальню.
– Полиция рассказала о ней?
– Они упомянули причину, по которой интересовались тобой. Послушай, Эмма, твоя личная жизнь – не мое дело…
– Что ж, кажется, ты решил пересмотреть этот подход.
– …не мое дело, пока она не сказывается на нашей практике. А вчера вечером, за ужином с весьма перспективным клиентом я оказался в совершенно дурацком положении.
Я стою, уставившись на Бакли. На меня свалилось все это дерьмо, а он нос воротит из-за какого-то ужина?
– Ну-ну, будет, – говорю я тоном, далеким от извиняющегося. – Я попала на этот ужин исключительно потому, что Стоквелл меня хочет. И при этом ты оказался в дурацком положении? Я чувствовала себя просто каким-то жертвенным куском стейка. Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, стоило бы составить какую-то жалобу.
Лицо Бакли каменеет. Наша фирма гордится своей политикой равенства, хотя всем известно, что если кто-то выпьет лишку в баре, пятничный вечер может оказаться в лучшем случае щекотливым, а в худшем – сексистским.
– Ступай домой, Эмма, – ледяным тоном велит мне Бакли. – Я позвоню тебе через несколько дней. Не будем усугублять сложившуюся ситуацию.
– Ух ты, Энгус! Ты даже не поинтересовался, все ли со мной в порядке и что на самом деле произошло. Отлично. Я иду домой. – Развернувшись на шпильках, я стараюсь держать спину ровно, хотя ноги подкашиваются. – Большое спасибо за поддержку.
Домой? Последнее место, где я хотела бы сейчас оказаться, это дома. Роберт, должно быть, составляет сейчас список вопросов о моем прошлом и изучает мой гардероб – отбирает лучшие наряды в тюрьму. А если еще и Уилл рассказал ему по дороге в школу, что ночью обнаружил меня в чулане?
У себя в кабинете я собираю необходимое: заметки по нескольким делам, которые мне нужно изучить, записную книжку, бумагу, запасную зарядку для ноутбука. Когда я пытаюсь втиснуть все это к себе в сумочку, на пороге возникает Розмари.
– С тобой все в порядке? – Она внимательно смотрит на меня. – Необычный переполох для такого раннего часа. Предполагаю, что бы там ни было, все это просто какое-то недопонимание.
Розмари растягивает рот в улыбке, но ее глаза отнюдь не улыбаются. Неудивительно, учитывая тот факт, что несколько дней назад я велела ей перепечатать надиктованные мной непонятные числа.
– Семейные дела, – поясняю я, запихивая в сумочку настольный ежедневник.
– Так они и сказали. Это связано с твоей матерью?
– Я точно помню, что ты нам говорила, будто твоя мать умерла. – Показавшись в дверном проходе, Элисон отбрасывает темную тень наискосок. Она так стремится оказаться внутри, что едва не сшибает Розмари с ног. – Разве она не умерла, когда ты была маленькой?
– Да, именно так я вам и сказала. – Я смотрю ей прямо в глаза. – По моему мнению, так оно и есть. Мне жаль, что вам пришлось отвечать на вопросы полиции. Мое детство было непростым, если не сказать хуже, так что они просто делают свою работу – даже если взяли не тот след.
Розмари стоит, уставившись в пол, Элисон же, напротив, не опускает глаз. Я уже собираюсь без обиняков послать ее ко всем чертям, как вдруг она, пожав плечами, выдает:
– Дела твоей семьи нас совершенно не касаются. Если бы я того не желала, я бы точно не стала делиться с окружающими подробностями своей личной жизни. Мне хватило того, как все обсуждали, когда меня бросил Джим. Так что я надеюсь, что скоро все утрясется.
Элисон исчезает за дверью, чему я очень рада, потому что к глазам внезапно подступают слезы. Подумать только – Элисон практически выразила мне поддержку!
– Так или иначе, мне пора, – склонившись над сумочкой, бормочу я, позволив рассыпавшимся волосам скрыть мое лицо – не хочу, чтобы Розмари видела, как сильно тронули меня слова Элисон.
– Позвони мне, если я буду нужна.
– Разумеется.
Она отступает назад:
– Уверена, уже на следующей неделе все вернется в норму.
Держа спину прямо, она уходит прочь, и мне приходит в голову, что былой простоты в нашем общении больше не будет. Розмари может сколько угодно утверждать, что все это не ее дело, но мое молчание о прошлом она явно восприняла как обман.
Защелкнув сумочку, я перекидываю ремешок через плечо. Ну и черт с ней. Вздернув подбородок, я стремительно покидаю кабинет, глядя прямо перед собой. Это и впрямь не ее дело.
29
Покинув офис, от злости и унижения я некоторое время просто бесцельно катаюсь по городу. В моей голове роится туча доводов, я не могу выкинуть оттуда полицию и рисунки Уилла. Только свернув на эту улицу, я наконец соображаю, куда направляюсь. Я еду к дому Кэролайн.
Я разглядываю ее входную дверь. Меня тянет подойти и постучать, узнать, чем она занимается, побыть в ее обществе. Сейчас, когда я так близко, это желание больше напоминает нестерпимый зуд. Оно напоминает мне мои ночные ритуалы. Нечто компульсивное. Я ведь отправила ей сообщение, но совершенно не помню, как и когда сделала это.
Почему мне так важно с ней подружиться? Мне никогда не нужна была куча друзей, но тогда, за обедом, я что-то почувствовала. Словно мы с ней – родственные души. Словно между нами есть какая-то связь. Словно вспыхнула искра. Теперь, оказавшись здесь, я понимаю, что желание видеть ее сидело у меня на подкорке все это время, даже несмотря на события прошлой ночи.
Уже почти дотянувшись вспотевшей ладонью до дверцы авто, я останавливаюсь. Не могу же я без предупреждения появиться у нее на пороге. Это так странно. Она еще решит, что я ее преследую. После того, как я практически силой затащила Кэролайн на обед, она может подумать, что здесь есть сексуальный подтекст. Может, даже сочтет меня сумасшедшей.
Вот какая мысль меня останавливает. Я не сумасшедшая. Однако в следующий миг дверь ее дома открывается, и я с бешено колотящимся сердцем в панике ныряю вниз, вжимаясь в сиденье. Приподняв голову лишь настолько, чтобы иметь возможность хоть что-то разглядеть, я успеваю увидеть, как Кэролайн с тугим пучком на затылке, одетая в униформу, садится к себе в машину.
К счастью, в мою сторону она не смотрит. Дождавшись, пока она отъедет, я выпрямляюсь. Что я творю? Это усталость и травма, вот и все. Просто хотелось увидеть дружеское лицо.
Убивая время, я проверяю почту в телефоне. Я убеждаю себя, что делаю это, потому что я – профессионал, но на самом деле я просто даю ей фору. Я боюсь последовать за ней – это будет означать, что я и впрямь безумна.
Несколько минут спустя я уже смеюсь над тем, что спряталась в машине, вместо того, чтобы выйти и поздороваться. Ощущения, что я что-то делаю не так, уже нет, но и желания поехать домой у меня не возникает, поэтому я решаю найти местечко, чтобы перекантоваться и пообедать. Собравшись было позвонить доктору Моррис, чтобы рассказать ей, что я все еще не могу спать, я затем отказываюсь от этой идеи. О, так полиция считает, вы убили свою мать? Неудивительно, что таблетки не работают.
Вернувшись в центр города, я паркуюсь рядом с модным хипповым заведением – никого из своих коллег я здесь точно не встречу. Оно расположено неподалеку от колледжа, и я примерно на пятнадцать лет старше, чем кто-либо из персонала, не говоря уж о клиентуре, однако женщина за стойкой вполне дружелюбно настроена. Должно быть, это одно из тех местечек, где можно заказать кофе и цедить его целый час, не вызывая презрительных взглядов и не рискуя быть выставленным за дверь.
Я занимаю угловой столик возле окна, ожидая, когда принесут мой капучино из соевого молока и кусок органического морковного торта. Я совсем не голодна, но для того, чтобы со всем разобраться, нужны силы. В животе упрямо урчит, и я каждые несколько секунд проверяю, не пропустила ли звонок из полиции, которая спешит сообщить мне, что смывы оказались в полном порядке и смерть моей матери была вызвана исключительно последствиями повреждения головного мозга. Однако меня каждый раз ждет разочарование.
Проходит час. Я вяло ковыряю торт, а кофе остыл. Я не могу расслабиться. Бессонница заставляет меня подвергать сомнению буквально все, даже собственную невиновность. В голове все время туман. У меня провалы в памяти, и мне это известно.
Я уснула на работе. Если я смотрю на что-то слишком долго, то словно проваливаюсь в какое-то непонятное состояние между сном и явью, отключаюсь. Могло ли случиться так, что я отключилась и забыла об этом? Но я бы уж точно помнила, если бы сделала это? Да и зачем мне убивать ее? Я даже ее не знала. Потому что ты ненавидела ее. Потому что ты боишься, что станешь так же безумна, как она? Потому что не желаешь терпеть ее числа в своей голове.
Телефон все так же молчит. Роберт не звонит, полиция не звонит, то же с работой. Уткнувшись в свои записи по бракоразводному процессу Маршаллов – мне нужно ознакомиться с результатом медиации, внезапно я краем глаза замечаю за окном знакомый красный жакет. Я озадаченно сдвигаю брови. Девушка в красном жакете занимает место на уличной веранде бара в стиле «городской шик» напротив и зажигает сигарету.
Эта девушка – Хлоя.
Я наблюдаю, как моя дочь глубоко затягивается, а затем выдыхает дым. Когда, черт побери, она начала курить? Мне казалось, что весь смысл этого вейпа, который она повсюду таскает с собой в качестве модного аксессуара, состоит в том, что она не станет курить по-настоящему. Ведь для нее сигареты – прошлый век.
Кроме того, я уверена, что из дома Хлоя выходила в другой одежде. Она выглядит утонченно. Старше. Что она делает? Мне известно, что расписание в колледже сейчас довольно комфортное, вместо лекций – повторение пройденного, но тем не менее я уверена, что в данный момент Хлоя должна быть на учебе. Она что, прогуливает, чтобы встречаться с парнем?
Я отодвигаюсь от окна, чтобы она не смогла меня заметить. Я не начинаю привлекать к себе внимание, размахивая руками, не выбегаю на улицу и не окликаю ее потому, что все материнские инстинкты в моем теле кричат: на моих глазах п