то обнаружили ее в кухне. В руках у нее был поддон с яйцами. Бог знает какой свежести. Она давила их, одно за другим.
Я вижу ее так ясно, словно это было вчера. Она стоит спиной к нам. Волосы грязные и нечесаные, висят в беспорядке. Рука вытянута в сторону.
Хрясь. Хрясь. Хрясь.
Тогда мы поняли – даже я – что с ней что-то не так. Фиби хотела подняться обратно наверх, а я – нет. Я так гордилась нашей открыткой, я хотела вручить ее маме. И я попыталась. Делаю шаг вперед, хотя Фиби пытается меня оттащить. Мое сердечко бьется очень быстро. «Мамочка?»
– Она крепко схватила меня, подтащила поближе и стала трясти. Мне было страшно. Она сказала, что я не даю ей спать по ночам. – Я бросаю взгляд на Роберта. Мне показалось, или на слове «трясти» его зрачки едва заметно сузились? Он что, вспомнил о том инциденте с Беном? – После школы, ну, когда… – Я запинаюсь. Насколько глубоким должно быть это вторжение в мое личное пространство? – Я помню тяжелые грозовые тучи, и как нас облепили маленькие мошки, пока мы шли домой вдоль реки. Фиби хотела пойти в дом маминой подруги, но мне хотелось домой. Я надеялась, что дома будет торт. И чай. Надеялась, что с ней все хорошо.
Я перевожу дыхание.
– Но вышло иначе. Оказалось, ей стало хуже. Она пила вино. И выцарапывала цифры на дверце чулана. Увидев нас, она схватила меня и заперла там. Я провела в чулане долгие часы. Весь день и начало ночи. Время тянулось бесконечно. А потом пришла гроза. Без сомнения, это была травма для Фиби. Но и для меня тоже.
Во рту совсем пересохло, и я начинаю жалеть о выпитом пиве и мысленно возмущаюсь настырностью Роберта.
– Когда она наконец отперла дверцу чулана, вовсю бушевала гроза. Я даже не уверена, что она собиралась меня выпустить. Она открыла дверь, заговорила со мной, потом снова ее прикрыла и куда-то ушла. На этот раз она не запирала меня. Я толкнула дверцу, и та открылась.
Мое сердце пускается в галоп. Сколько бы раз я ни пересказывала эту историю, это никогда не принесет мне избавления от того, что произошло той ночью.
– Пустая винная бутылка валялась на полу. Я услышала скрип ступенек. Мама поднималась наверх. Была глубокая ночь, нигде не горел свет. Задняя дверь была открыта. Я помню это, потому что, несмотря на то, что это было летом, холодный ветер с дождем врывался прямо в кухню. Я слышала стук капель по линолеуму. Мне хотелось выбежать в эту дверь и никогда не возвращаться. Просто бежать, и бежать, и бежать. Но я знала, что наверху – Фиби. И там же была наша мать. Я испугалась так, как не боялась никогда в жизни.
Я делаю паузу, не в силах подобрать слова. Я не рассказываю о том, как поднималась по лестнице. О доносившихся до меня странных звуках, которые заставляли трепетать сердечко в моей маленькой груди, пока я заставляла себя шаг за шагом идти по коридору.
– Я до сих пор вижу ее, – вырывается у меня. – Как она склонилась над кроватью Фиби и крепко прижимает подушку к ее лицу. Я была в замешательстве. Не понимала, что делает мама и почему. Лучше всего мне запомнились ноги Фиби. Они потом снились мне в кошмарах. Они барабанили по матрасу, загребали в воздухе, лягали пустоту. – Я делаю глубокий вдох и уже более твердым голосом уверенно двигаюсь к концу своего рассказа – с основными деталями покончено. – В общем, я не знаю, чем бы все закончилось, если бы она не подняла голову, не увидела в комнате меня и не потеряла сознание. Сначала говорили, что это был микроинсульт, однако объективного подтверждения тому медики не нашли. Что бы ни лопнуло у нее в голове, это не были вены или капилляры. Это была ее сущность. Ее рассудок, быть может. Мы с Фиби оставили ее лежать на полу и выбежали из дома. Соседи вызвали полицию, и на этом – все. Фиби никогда уже не стала прежней, и я тоже.
Подняв взгляд на Роберта, я вижу, что он ожидает большего.
– То, что мы попали в разные приемные семьи, все только усугубило, – продолжаю я. – У Фиби до сих пор есть пунктик по поводу того, что все семьи якобы желали взять меня, а не ее. Но это не так. Я была младше, только и всего. Вероятно, они считали, что со мной будет проще. Одна чудесная семья приходила познакомиться со мной, и я была так воодушевлена перспективой жить с ними – я была уверена, что они меня удочерят, что, кажется, тем самым настроила Фиби против себя. В тот момент никто не хотел ее брать. Но та первая семья передумала, и мы с Фиби оказались в одной лодке. Мы сменили по несколько приемных семей каждая, пока не стали достаточно взрослыми, чтобы заботиться о себе самостоятельно. Семьи, в которых жила я, были лучше тех, что достались ей, – здесь, я думаю, она права. Но и я не была такой злючкой, как Фиби. Я хотела быть любимой. В сущности, все это тебе и так известно. Об этом я не лгала.
Роберт сидит, не поднимая взгляда от своей бутылки.
– Получается, то, что ваша мать сделала с Фиби, было на рисунках Уилла, – произносит он наконец.
– Верно, – говорю я, поднимаясь на ноги. – Вот почему я думаю, что это Фиби ему чего-то наговорила. – Роберт собирается протестовать, но я обрубаю все на корню: – Намеренно она это сделала, или нет, но это была она, потому что я совершенно точно ничего подобного не делала.
Старушечьей шаркающей походкой я плетусь мимо Роберта – скрючившись, как она. Кажется, каждая клеточка моего тела вопит от боли и усталости. – Я собираюсь принять ванну. Утром мне нужно будет вызвать эвакуатор и разобраться с машиной. Ты сможешь принести мне чашку ромашкового чая?
Роберт отвечает мне кивком головы, и я жду, что за этим последует какая-то утешительная реплика, но он молчит. Вместо этого муж дарит мне вымученную улыбку, словно это у него сегодня выдался самый говенный в жизни день.
Пока ванна набирается, я решаю навестить Хлою. Постучавшись в дверь, я не получаю ответа и стучусь снова. Вновь не услышав ответа, я вхожу. Она в постели, лежит на боку, отвернувшись к стенке.
– Уходи, мам.
Она угрюмо нахохлилась – подросток, а вовсе не взрослая женщина. Я опускаюсь на краешек ее постели. Не желаю с ней бодаться. Я хочу о ней позаботиться. Выждав какое-то время в надежде, что она повернется ко мне лицом, я заговариваю, хоть этого и не происходит:
– Когда я встретила твоего отца, то была не намного старше тебя сейчас, ты знаешь. – Я кладу руку ей на плечо, и все тело Хлои напрягается от моего прикосновения, но я, не убирая руки, тихонько продолжаю: – Потом, разумеется, появилась ты, и мы стали семьей. Так что я понимаю любовь, Хлоя. И я не настолько стара, чтобы не помнить, какие сильные чувства испытываешь в юности. Когда все – в первый раз.
Вновь никакой реакции.
– Я хочу извиниться за все, что наговорила тебе в машине. Я не имела этого в виду. Я была застигнута врасплох, раздосадована, зла и очень переживала о тебе. Я уверена, что ты в самом деле любишь его. И он, должно быть, любит тебя. Почему нет? Ты красивая, яркая, добрая и полна удивительной энергии. Тебя очень легко полюбить.
Паркер Стоквелл потешался над тем, каким рассеянным стал в последнее время Джулиан – …довела его до синих шаров… ни о чем другом думать он не в состоянии… – так что вполне возможно, что Хлоя вскружила ему голову. Может быть, он даже сам верит в то, что любит ее – хотя даже мысль об этом снова заставляет вскипать мою кровь, а я должна сохранять спокойствие на благо своего ребенка. Я пытаюсь начать относиться к Хлое, как к молодой женщине, а не маленькой девочке, но это так непросто. Куда летит время?
– Но есть то, о чем ты, возможно, еще не успела подумать – на свете множество других мужчин, которых ты сможешь полюбить. Кого-то из них, возможно, ты полюбишь даже сильнее. Как ты представляешь себе будущее, Хло? Только честно? Даже если он оставит Мишель и будет с тобой? Между вами пропасть – разница в двадцать лет. Я знаю, ты скажешь, что возраст не имеет значения, но это не так. Ты захочешь чем-то заниматься. Захочешь приключений. Учиться в университете, зажигать на вечеринках – делать все, что делают молодые и свободные люди, пока их не подмяла под себя настоящая жизнь. А у Джулиана уже двое детей, так что он всегда будет привязан к Мишель – а вместе с ним и ты. Мачеха в восемнадцать. А еще – будут последствия. Боже мой, Хлоя, он ведь друг твоего отца. Будет такая грязь!
– Я сказала – уходи.
Хлоя произносит это ледяным тоном, но я надеюсь, что она хотя бы слушала меня. Она умная девочка и, даже сама того не желая, все равно станет обдумывать то, что я только что сказала.
– Я люблю тебя, Хлоя. Я всегда буду рядом, что бы ни случилось. – Я встаю на ноги. – Я пока ничего не сказала папе. Но скажу. И будет лучше, если к тому моменту вся эта история окажется в прошлом. Договорились? – Ответом мне служит такая тишина, что вполне можно подумать, что Хлоя крепко спит. Уже возле двери я оборачиваюсь. – И я не слетала с катушек, Хлоя. Я думала, ты собираешься открыть пассажирскую дверь. Я пыталась защитить тебя. Это моя работа. Я твоя мать. И я всегда буду защищать тебя.
34
Третий час ночи. Оконное стекло холодит прижатые к нему ладони. Я открываю рот и выпускаю кольцо пара. Какой предстала бы я, если бы кто-то сейчас смотрел на меня из сада? Я всем телом прижимаюсь к стеклу, пока холод не пробирается сквозь ткань шортов и футболки, а потом поворачиваю голову в сторону, чтобы прижаться к стеклу щекой, несмотря на то, что это причиняет мне боль. Хочу, чтобы холод прогнал этот туман жути, который питает мои ночные страхи.
Безумие.
По ночам я так же волнуюсь за себя, как волнуются Роберт и Фиби. Сейчас, по крайней мере, мне не нужно переживать, что он проснется. Он в полном отрубе, спасибо «Найт-Найту». Он спросил меня, настаиваю ли я на том, чтобы Хлоя поступала в университет. Ведь тогда учебные деньги будут потрачены и он не сможет заняться этим баром. Что он вообще обо мне думает? Что он за муж?
А что за жена опаивает своего мужа?