Такая вероятность могла бы меня обрадовать, если бы я не была так обеспокоена другими вещами. Тайными. Теми, что определенно имеют отношение ко мне. Числа. Провалы в памяти. Если Фиби не сделала ничего дурного, могла я задушить свою мать и забыть об этом? Я вспоминаю остывший чай на полу в прихожей. Числа, записанные на диктофон, время, которое выпало из моей жизни. Как я могу требовать доверия от своей семьи, когда сама не могу полностью доверять себе?
Я пишу сообщение Дарси: «Что-нибудь нашлось на записях с камер?» – а потом лежу, уставившись на дисп- лей, но ответа нет. Чего я, в сущности, ожидаю? Что он задвинет подальше все свои планы на выходной, чтобы спасать меня? Мне до сих пор неловко оттого, что я решила, что с его стороны все еще не угасла какая-то искра. Мы старые друзья, вот и все. И я замужем. Оглядевшись вокруг, остается только посмеяться над самой собой. Замужем. М-да, точно, все просто прекрасно. Я закрываю глаза. Когда в моей голове начинает пульсировать расцветающая мигрень, слова этой песни вступают в резонанс с ритмами в моем черепе.
Look, look – a candle, a book and a bell, I put them be- hind me…
Услышав звонок телефона, я замираю, и музыка замолкает. В надежде, что это Дарси, я поспешно хватаю трубку, но на другом конце оказывается всего-навсего доктор Моррис.
– Прошу прощения за беспокойство в субботу, но вы не записались на следующий сеанс, – говорит она. – Вы стали лучше спать? Все наладилось?
– Не особенно. – Я издаю смешок, как будто все это шутка, только к глазам из ниоткуда угрожающе подступают слезы. – Таблетки помогают, но ненадолго. И в семье не все хорошо.
– Вам это мешает уснуть?
– Нет. – К чему ложь? Я издаю долгий, дрожащий вздох. – Не понимаю, что со мной не так. Я никак не могу перестать думать о своей матери и о том, что она сделала. У меня появились навязчивые идеи. Есть вещи, которые мне необходимо делать по ночам. Я должна проверить ручку задней двери. Выглянуть в окно на площадке второго этажа. Зайти в комнату Уилла. – Еще один дрожащий вздох. – Это сильнее меня. Я не могу остановиться. Мне так страшно.
В конце концов срывающимся голосом я произношу это вслух:
– Мне так страшно, что я стану такой же безумной, как она. Что, если я причиню вред своим детям? Вчера я разбила машину, когда везла в ней Хлою. Я знаю, Роберт считает, я сделала это нарочно. Я так устала, и уже не знаю что и думать.
– Успокойтесь, – говорит доктор Моррис. – На вас слишком многое свалилось. Сделайте несколько глубоких вдохов. – Я делаю вдох вполсилы, но доктор Моррис меня тут же прерывает: – Медленнее и глубже. Я хочу слышать ваше дыхание. Вдыхаем носом… и выдыхаем ртом.
Я послушно делаю, как мне сказано, и сердце постепенно успокаивается, а дрожь в руках проходит.
– Прошу прощения, – говорю я доктору Моррис. Я ненавижу ощущение незащищенности. Я – та, кто всегда обо всем заботится. Я никогда не позволяю себе раскисать.
Так говорят все лузеры, – потешаясь, шепчет голос матери у меня в голове. – Прежде чем застрелить супругу и детей из дробовика, а потом направить дуло на себя.
– Никогда не извиняйтесь за свои чувства. Наша задача – понять, что их вызывает. На мой взгляд, у вас, вполне ожидаемо, произошла фиксация на очень кратком периоде из жизни вашей матери. Это травматический опыт, который оказал колоссальное влияние на вас в очень раннем возрасте. Все, что вы думаете и знаете о своей матери, происходит из короткого отрезка времени, который предшествовал ночи ее сорокалетия. Но дело в том, что она прожила много лет как до, так и после этого события. Возможно, учитывая, что сейчас вы располагаете некоторым количеством времени, вам стоит сфокусироваться на том, чтобы узнать больше об этих годах? Узнать чуть больше об остальной части жизни вашей матери?
– Я же пытаюсь забыть о ней, – начинаю обороняться я. – Она умерла.
– По моим ощущениям, такой сценарий вам не подходит. Возможно, вам следует попытаться ее понять.
– Я не хочу ее понимать, – упираюсь я, словно малыш, топающий ножкой.
– Это неправда. Вы не хотите ее прощать. Но я думаю, что вы бы очень хотели ее понять.
Наступает долгая тишина. Я ничего не говорю, и в конце концов доктор Моррис сообщает, что ей нужно идти и она позвонит мне через несколько дней.
– Подумайте о том, что я сказала, – советует она напоследок. – Что вы теряете?
На этом наш разговор заканчивается.
Что я теряю? Ее последние слова до сих пор отзываются эхом у меня в голове. Я могу потерять очень многое. Семью. Работу. Рассудок. Но все это и так разваливается. И она права: когда я пытаюсь вспомнить что-то из жизни своей матери помимо той ночи – там лишь пустота. Черная дыра с обеих сторон. Откуда же мне начать поиски?
Ну конечно. Есть только одно место, где я могу выяснить хоть что-то о своей матери. Хартвеллская психиатрическая лечебница. Она прожила там больше тридцати лет. Должно быть, она была их самой долговременной пациенткой, так что там смогут рассказать о ней подробнее. Фиби навещала ее, так что я уверена – там поймут мою потребность покончить с призраками прошлого.
Разыскав контактную информацию Хартвеллской лечебницы с помощью своего смартфона, я никак не могу заставить себя набрать номер. Вместо звонка я пишу им сообщение с рабочей электронной почты, чтобы, насколько возможно, создать о себе впечатление как о профессионале. Я выражаю просьбу поговорить с кем-то, кто был знаком с моей матерью, Патрисией Бурнетт. Поскорее, пока не успела передумать, я нажимаю кнопку «отправить», а затем, схватив телефон, плюхаюсь на кровать. В висках стучит, и слова этой дурацкой песни снова заполняют мой разум.
В конце концов я сдаюсь и принимаюсь искать ее в приложении i-Tunes. Sweet Billy Pilgrim, «Candle, Book and Bell»[16]. Загрузив акустическую версию, я тихонько включаю ее на повтор. Надеюсь, хоть это поможет мне уснуть. Я закрываю глаза и, едва раздаются первые звуки музыки, проваливаюсь в сонное марево.
37
Разбуженная телефонным звонком, я совершенно ошарашена тем, что идет третий час дня. Я проспала целых три часа под эту бесконечно крутящуюся песню. Во рту пересохло, как бывает после дневного сна, я ощущаю собственное несвежее дыхание и кислый привкус кофе. Однако, увидев, что звонит Дарси, я тут же принимаю вертикальное положение. Сердце пускается в галоп; головной боли как не бывало.
– Привет, Эмма. Это я.
– Привет. – Я едва могу выдавить из себя слово. – Ты смог получить записи с камер?
– Пока нет. Хочешь верь, хочешь – не верь, но ты ухитрилась припарковаться в слепом пятне. На записи можно разглядеть самый край пассажирской стороны твоего авто, но время, когда ты села в машину, выяснить невозможно. А уезжаешь ты несколькими минутами позже зафиксированного времени смерти твоей матери. Так что, хотя временные рамки выходят весьма узкими, полиция все еще может утверждать, что это была ты. – Нет-нет-нет. Я же была уверена, что все на этом кончится, а теперь я снова чувствую себя брошенной на произвол судьбы. – Только не паникуй, – добавляет Дарси. – Я побеседовал с администратором больницы, и меня заверили, что все входы и выходы оборудованы камерами и запись ведется со всех углов. Ты же помнишь, откуда выходила? Выход, ближайший к парковке?
– Да! – Мое сердце подпрыгивает. – Там поблизости еще киоск «Старбакс». Я тогда не пошла через главный вход. Этот был ближе к нужному мне корпусу.
– Отлично! – восклицает Дарси. – Я сейчас этим займусь. Выше нос, Крошка Спайс! Мы все разрулим.
Дарси отключается прежде, чем я успеваю хотя бы сказать «спасибо». Мы все разрулим. Боже мой, я просто адски этого жажду.
Мои нервы на пределе, и мне просто необходимо ненадолго выбраться из номера. Нужно где-то раздобыть еду, хоть особого желания есть я и не испытываю. Разрываясь между работой и семьей, я не привыкла посвящать себе такое количество времени.
Я чищу зубы, принимаю душ, чтобы освежиться, и выхожу на улицу. Сегодня Уилл играет в футбол за юниоров, так что если я окажусь там, когда его нужно будет забирать, у меня будет шанс поговорить с Робертом. Мы сможем где-нибудь выпить кофе, и я изложу ему свою теорию о том, что Уилл подслушал их с Фиби разговор. Ему ведь это наверняка покажется логичным?
Добравшись до стадиона, я замечаю Мишель, которая тут же неотвратимо устремляется ко мне. Выглядит она такой же уставшей, как и я.
– Я с ума схожу, – заявляет она. Добро пожаловать в клуб. – Джулиан теперь даже не разговаривает со мной. Сегодня утром он уехал очень рано, а я как раз собиралась с ним поговорить. – Нижняя губа у нее вся в болячках – видимо, Мишель искусала ее. – Я сыта этим по горло. Я знаю, что он собирается уйти, потому что даже эту идиотскую затею с баром он забросил. Алан вчера звонил…
– А я даже не знала об этой идиотской затее, – сообщаю я, чем вызываю у Мишель неподдельный шок.
– В самом деле? Эмм. Мужики… Что с ними не так? Я извиняюсь. Думала, ты знаешь. Господи, значит, ты не знаешь и… – Мишель вдруг осекается.
– Не знаю, и чего? Ну что теперь?
– Алан звонил, чтобы сообщить, что Роберт захотел выкупить долю Джулиана. Он будет основным собственником.
– Роберт?
Сегодняшний день становится все интереснее.
– Прошу прощения, Эмма. Очевидно, нужно было сказать тебе раньше. Я вижу, ты этому совсем не рада?
– Ты все правильно поняла.
Мишель, кажется, и впрямь неловко из-за меня, и я чувствую укол стыда. Я ведь точно знаю, почему ее муж ведет себя как ублюдок и, вероятно, должна ей все рассказать. Она заслуживает знать правду. Но прямо сейчас у меня достаточно других проблем. Я поднимаю взгляд. Одна из этих проблем прямо сейчас приближается ко мне.
– Эмма? – Моя сестра, очевидно, вовсе не рада меня видеть. – Что ты здесь делаешь?