Я подключаю свой телефон и ставлю музыку на случайный выбор. Пока Кэролайн возится с едой, тихая музыка заполняет паузы в нашей беседе.
– А как дела у тебя? – интересуется она. – Ты стала лучше спать?
– Хотелось бы, но нет. – Я отпиваю вино из бокала. – Господи, с чего бы начать…Так много всякого дерьма.
– Расскажи.
– Ты решишь, что я чокнулась.
– Я почти всех считаю чокнутыми, если честно, – признается Кэролайн. – Не исключая меня. Мир сам по себе безумен.
Вот так, за едой, я ей все рассказываю. Без лишних подробностей, но в красках описываю свой страх перед сорокалетием из-за того, что мать сошла с ума и чуть не задушила Фиби, а теперь, когда мое собственное сорокалетие наступит уже через пару дней, я не могу спать. Рассказываю про записку на ветровом стекле и разрезанную шину. О том, что умерла моя мать и что теперь я жду записи с камер наблюдения, чтобы доказать свою невиновность, а потом – о возвращении Фиби и ее попытках втереться в мою семью.
– Она изменилась после того, что произошло в нашем детстве, – объясняю я. – Она завидует мне. Понятия не имею, что там сейчас происходит у нее в голове. Я все время чувствую такую усталость! Мне пришлось подмешивать «Найт-Найт» мужу в чай, чтобы быть уверенной, что хотя бы ночью он не следит за мной. Его эти пилюльки, конечно, вырубали, и он прекрасно спал, а мое суперсильное рецептурное снотворное вообще не сработало.
– Считаешь, она разрезала шину?
– Фиби? – Оставшейся на вилке едой я хорошенько вымазываю тарелку. – Не знаю. Той ночью она была возле моего дома. Я видела ее, мельком. Но еще у меня есть клиент, бывшая жена которого меня ненавидит. Это с тем же успехом могла сделать и она. Я почти уверена, что именно она расцарапала мою машину, так что это предположение не сильно притянуто за уши.
Кэролайн ничего не говорит, просто смотрит на меня с озабоченным лицом, а я, чувствуя крайнюю неловкость, потягиваю вино.
– Прости. Не знаю, зачем я все это тебе рассказываю. Мне нужно было выговориться. Должно быть, это жалкий апофеоз моего одиночества, но мне показалось, что нас что-то связывает. Два хрупких человека. Это глупо, конечно. Новая дружба.
– Я очень давно не заводила новых друзей, – признается Кэролайн, а затем поднимает бокал: – За новых друзей. Будем надеяться, все наши проблемы очень скоро сами собой разрешатся.
Мы чокаемся бокалами, и я жалею, что не принесла бутылку с собой. В обществе Кэролайн мне становится спокойно.
– Господи, – спохватываюсь я, когда Кэролайн уносит грязные тарелки. – Я ведь совсем забыла про вишенку на торте. Я узнала, что моя семнадцатилетняя дочь спит с отцом ребенка, за которым она приходит присматривать. Мы дружим с этой семьей. Я еще ничего не сказала Роберту. Хотела, но времени не было. Надеюсь, тот факт, что мне все известно, его испугает и парень сам примет решение порвать с ней.
– Это отвратительно! – вытаращив глаза, восклицает Кэролайн. – И ты не закатила ему скандал? Даже не поговорила с его женой?
– Нет, пока нет. Столько еще всякого творится. Не хочу смешивать все в одну кучу.
– Ясно, – кивает Кэролайн, набирая воды в чайник и выставляя на стол чашки. Как бы ни хотелось мне выпить еще вина, чай, вероятно, – лучшее решение. Мне ведь нужно еще возвращаться в отель. Подумав о поездке, я внезапно осознаю, что мой мочевой пузырь сейчас лопнет.
– Могу я воспользоваться твоим туалетом?
– Прямо по коридору, возле лестницы. Чаю? Молоко, сахар?
– Только с молоком, если можно.
Туалетная комната на первом этаже оказывается просторной душевой с поручнями, приспособленной для инвалидов. Наверное, прежде чем переехать в хоспис, ее мать перебралась на первый этаж. С этой точки зрения мы с Кэролайн очень разные. Я едва знала свою мать. Напротив, жизнь Кэролайн, очевидно, строилась вокруг необходимости ухода за матерью. Так странно – по факту у нас с ней нет ничего общего, и все же я ощущаю такое сильное притяжение к ней.
Когда я возвращаюсь в кухню, там играет песня.
– Приятный мотив, – улыбается Кэролайн. – Мне нравится фолк. – Она ставит передо мной чашку. – Можешь включить еще раз?
– Разумеется, – соглашаюсь я, стискивая зубы с первыми тактами до боли знакомой мелодии. Хорошее настроение улетучивается в один миг. Выпью свой чай и поеду.
39
Вернувшись в отель, я заказала два больших бокала вина в номер, так что теперь, после недолгого сна, у меня кружится голова и пересохло во рту. Плохо соображая от усталости, я некоторое время пытаюсь понять, где нахожусь, и наконец вспоминаю. Я не в своем доме – том самом, ради которого вкалывала как черт. Меня оттуда выпнули. Я проверяю телефон. Ничего ни от Роберта, ни от Хлои, и то же – от Дарси. Я набираю смс Хлое: «Надеюсь, все в порядке. Люблю вас всех. Мама». Ты еще не послала подальше этого лживого ублюдка? – подсказывает мне вопрос похмелье, но я ничего не добавляю.
Прежде чем я уехала, мы ставили песню на повтор еще несколько раз – у меня не хватило духу попросить Кэролайн это прекратить, и я не хотела объяснять, почему. Она сказала, это мелодия потери и неотступной сердечной боли. Песня ей понравилась, и на пятом прослушивании я даже смогла уговорить себя, что это просто навязчивая мелодия. Может, так оно и есть. Может, она вовсе не связана с моими странными ночными бдениями. Я, черт побери, больше ничего не могу сказать точно.
Снотворное осталось дома, в буфете – я не видела смысла брать таблетки с собой, раз намерения принимать их у меня не было. Так что я пролежала без сна в незнакомой постели до четырех, бормоча себе под нос числа моей матери и стараясь не думать о том, что может происходить дома в мое отсутствие, когда некому проверить двери, окна и чуланы. Все ли в порядке у детей? Не случилось ли чего плохого?
В один момент я даже вскочила на ноги и принялась метаться по комнате, борясь с непреодолимым желанием прыгнуть в машину и ехать домой, хотя мое возвращение в такой час вряд ли поспособствовало бы тому, чтобы Роберт изменил свое мнение относительно моей нормальности. В конце концов, сделав несколько глубоких вдохов, я смогла успокоиться, принявшись выводить числа пальцем на стене.
Не вставая с кровати, я просматриваю электронную почту. В основном – всякая рекламная чушь, однако среди прочего затесалось сообщение из Хартвеллской лечебницы. Оно пришло вчера вечером, и я, должно быть, пропустила этот момент. Сообщение за подписью Дебби Вебстер, главной судебно-психиатрической медицинской сестры, гласит, что та соболезнует моей утрате и согласна меня принять и помочь чем сможет. Я поспешно отвечаю, что приеду сегодня же – прежде чем они начнут считать меня потенциальной убийцей, если полиция все-таки решит, что я – главная подозреваемая, и встаю, чтобы запустить кофемашину.
К тому времени, как я готова ехать, от Хлои все еще нет ответа. Я стараюсь об этом не думать. Она подросток. Она сердита, а игнорировать меня ей, вероятно, гораздо проще, чем попытаться наладить диалог. К тому же мое отсутствие дома помогло ей на время слезть с крючка Джулиана, так что, возможно, ей даже стало легче. Меня нет дома, значит, я ничего не скажу ее отцу. А в данный момент у нас есть и более серьезные проблемы.
Утро стоит прекрасное, и я распахиваю окно, чтобы свежий бриз помог мне взбодриться – в дополнение к энергетику, который я прихватила на заправке. Хартвелл – в часе езды от Лидса, и я – на другой стороне города, но сейчас, тихим воскресным утром, поездка приносит мне успокоение, дарит ощущение цели и направления в общей турбулентности моей жизни. Интересно, Паркер Стоквелл уже рассказал Бакли о моем вчерашнем взрыве? Вероятнее всего – да, ну и черт с ним. Я полностью в своем праве, когда говорю кому-то отвалить, к тому же я уже сделала предупредительный выстрел по поводу неприемлемой гендерной политики фирмы.
Разумеется, все это сливает в канализацию мои шансы на партнерство. Но, по крайней мере, Бакли не может меня уволить. Быть может, стоит сыграть в эту игру и уведомить его о возможных действиях Миранды, направленных против меня. О поцарапанной машине. О записке. Сука. О том, как она следила за мной в ресторане. Возможно, тогда Бакли со Стоквеллом немного смягчатся. Ненавижу саму мысль об отступлении, ненавижу выглядеть слабой, но я все еще желаю получить это партнерство. Я действительно желаю этого. А если Роберт считает, что я заброшу свою карьеру, чтобы он мог потешиться с этим мифическим баром, то он сам настолько же безумен, насколько считает безумной меня.
Я не безумна. Встревожена – да. Страдаю бессонницей – да. Доведена до рассеянности навязчивыми идеями – да. Но безумна? – нет. Это не обо мне. Приближаясь к Хартвеллу, я чувствую, как растет моя уверенность. Доктор Моррис права: пришло время встретиться с прошлым. Взять на себя ответственность. Поступить как взрослая. Осталось всего два дня до моего дня рождения. Через неделю все уже будет кончено, но будет только лучше, если я смогу подойти к своему сорокалетию без страха, что со мной случится то же, что случилось с ней.
40
Не знаю, что я ожидала увидеть в Хартвелле – наверное, какой-нибудь Бедлам из девятнадцатого века, но только не то светлое, современное здание, какое предстало моим глазам. Если бы не высокое проволочное ограждение, можно было бы запросто решить, что это школа. Голубые окна-иллюминаторы на фоне кремовых стен, несколько очень по-скандинавски решенных деревянных фрагментов облицовки фасада. Вся эстетика здания склоняет к умиротворению. Это ощущение не отпускает меня, когда, миновав главный вход, я оказываюсь в светлой приемной, украшенной живописными полотнами и керамическими изделиями – вероятнее всего, творениями рук здешних постояльцев – вперемежку с мотивационными плакатами.
– Здравствуйте.
Женщина в синей футболке-поло улыбается мне из-за сосновой конторки: