Я слышу, как она бормочет:
«Сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать…»
Что-то падает с глухим стуком, как бутылка на ковер, и бормотание обрывается. Наступает долгая тишина, в которой я пытаюсь задержать дыхание, а затем внезапно с грохотом отодвигается задвижка, и дверца чулана отворяется.
Согнувшись, в проеме стоит мамочка. Ее неестественно широкая улыбка виднеется из-под неряшливого занавеса волос. За ее спиной – зернистая тьма. Стоит глухая ночь. Ни она, ни я не шевелимся. Звук грозы слышен так отчетливо, словно где-то в доме открыта дверь. Сквозняк подтверждает предположение. Быть может, это задняя дверь?
Вспышка молнии освещает маму. Она промокла до нитки. У нее странные глаза. Пустые. Смотрят на меня, но не видят. Они смотрят на что-то сквозь меня. Так она пугает меня еще сильнее, чем обычная «странная мамочка». Мне почти хочется, чтобы она снова начала меня трясти – тогда было бы ясно, что это моя мамочка.
Склонив голову набок, она еще какое-то время молчит, прежде, чем заговорить:
«Ах, вот ты где». Голос у нее мягкий. Спокойный.
Она поднимается на ноги и снова захлопывает дверцу чулана, вновь погружая меня во тьму, и я кусаю свой кулачок, чтобы не закричать, не заплакать, не начать звать ее, просить, чтобы она не оставляла меня здесь навсегда. По скрипу половиц в прихожей становится ясно, что она уходит.
– Возвращайся в кровать, – произносит она, и ступеньки, под которыми я погребена, начинают стонать под ее шагами. Когда она оказывается у меня над головой, я подтягиваю себя поближе к дверце – темнота внутри чулана становится невыносимой. Дверца легко открывается. Она не заперла ее. Я выползаю наружу, чувствуя, что сердце вот-вот лопнет в груди от страха, что мамочка каким-то образом вылезет из чулана, утащит меня обратно, и там мы останемся навечно. Я вижу царапины на дверце.
Мамины особые числа.
11315521822211315
Никакие монстры не собираются утаскивать меня обратно, и я стою, упиваясь свежим дождевым воздухом, а злые раскаты грома так и гремят над головой. Я выпрямляюсь – школьная форма вся измялась, а ноги болят. На грязном ковре валяется пустая винная бутылка. Чуть дальше – брошенный бокал. Бросив взгляд в сторону кухни, я вижу, что наша с Фиби открытка снова лежит на полу.
Фиби. Мамочка что, пошла к ней? Эта мысль наполняет меня ужасом, который в силу возраста я еще не могу осознать. Это что-то на генетическом уровне, сигнал опасности, инстинкт самосохранения. Невзирая на свой страх, невзирая на желание выбежать в грозу, отыскать добрую леди и рассказать, что мамочка снова ведет себя странно, как в прошлый раз сделала Фиби, я заставляю себя подойти к лестнице. Фиби там, наверху. Мне нужно добраться до Фиби.
Схватившись за перила, я начинаю взбираться вверх, шаг за шагом заставляя себя переставлять ноги. Вспышка молнии заставляет меня подпрыгнуть, но коридор на втором этаже пуст. Однако я слышу звуки – странные звуки, природу которых я не могу понять, они доносятся с той стороны, где расположена наша с Фиби спальня. Ухватившись за верхнюю балясину, я стою, уставившись во мглу. Я медлю, не зная, что делать дальше.
– Мамочка? – зову я так тихо, что выходит едва ли громче, чем шевеление губ. Никто не отвечает. Глотнув воздуха пересохшим ртом, я двигаюсь вперед. Я слышу хрип. Возню. Какие-то приглушенные звуки. Сердце все ускоряет темп. К тому моменту, как я толкаю дверь нашей спальни, мне уже кажется, что я вот-вот взорвусь. Не только мое сердце, но вся я. И тут у меня перехватывает дыхание. Взрыв оказывается направлен вовнутрь, а не наружу, воздух толчком вылетает из моего открытого рта, а в ушах жужжит, словно я под водой.
Рядом с кроватью, склонившись над Фиби, стоит мамочка, волосы свисают ей на лицо. Крепко держа подушку, она душит мою старшую сестру. Ей приходится прикладывать усилия, потому что Фиби отчаянно отбивается, и из-под подушки доносятся приглушенные панические возгласы. Но все, что я вижу – ноги Фиби, молотящие по матрасу, ноги, которыми она пытается пинаться и лягаться, а затем задирает их в воздух и вертит, словно пытаясь что-то сбросить. Фиби.
Я делаю шаг вперед. Старые доски скрипят. Мамина голова поворачивается в мою сторону, в широко распахнутых глазах застыло удивление.
– Эмма, – изумленно произносит она. Выпрямляется. А потом внезапно, без предупреждения, заваливается на сторону и замертво падает на тонкий ковер. Все, что я теперь слышу – хрипы и рыдания Фиби. Потом она хватает меня за руку и, спотыкаясь, оттаскивает прочь от нашей матери, которая теперь похожа на застывшую кучу тряпья. Фиби вытаскивает меня из дома, под дождь.
Крепко вцепившись пальцами в перила, я усилием воли возвращаю воспоминание обратно в свой сундук и заставляю себя вернуться в спальню. На часах – около трех. Я выжата как лимон, но я еще смогу поспать пару часов, если хорошенько постараюсь. Проходя мимо двери Кэролайн, я замечаю, что она приоткрыта. Внезапно я ощущаю потребность проверить ее. Мне нужно убедиться, что она в постели, спит и все в порядке. Поэтому я тихонько толкаю дверь. Кэролайн лежит на животе, подложив руку под голову и, полностью расслабившись, спит глубоким сном. Я стою, крепко схватившись рукой за деревянную дверь. Каждый мускул в моем теле напряжен. Но, глядя на Кэролайн, я чувствую облегчение. Вдох-выдох. Я чувствую себя лучше. Может быть, я побуду тут немного.
Я прихожу в себя в гостевой спальне – в своей спальне. Ноги у меня замерзли, поясница ноет, но груди тепло. Я обнимаю подушку, склонившись над пустой постелью. Волосы свисают мне на лицо, и в серой предрассветной мгле я стою, уставившись на матрас. Господи.
Я обнимаю подушку.
Вернувшись в реальность, не в силах сдержать крик, я в страхе отшвыриваю подушку. Что же я делаю? Как я здесь очутилась? Через плечо я бросаю взгляд на дверь. Она заперта. Должно быть, я закрыла ее за собой. Последнее, что я помню – как я стояла в дверях спальни Кэролайн, глядя на нее. Меня сковывает ужас. Нет-нет. Я не могла. Я бы не стала. Перед моим мысленным взором все еще дергаются ноги Фиби. Я уже готова бежать в комнату Кэролайн, когда внезапно из-за стены раздается громкий раскатистый храп. Я падаю на краешек постели, с облегчением переводя дух.
Через какое-то время я сворачиваюсь клубком, подтянув край подушки себе под голову. Чего я так испугалась? Меня мутит. Я знаю ответ. Я испугалась, что причинила ей вред. Неправда. Ты испугалась, что задушила ее. Что повторила то, что моя мать сделала с Фиби. В висках начинает пульсировать. Я что, в самом деле решила, что могла ее задушить?
Я в самом деле могла ее задушить?
44
Так и не уснув, я лежу в постели, страшась за себя и в страхе от себя самой. Когда рассвет сменяется утром, я встаю и отправляюсь на кухню, чтобы приготовить хороший завтрак для Кэролайн – тост с яйцом, беконом и томатами. Почуяв запах съестного, она спускается вниз, где я уже как раз мою посуду. Вид у Кэролайн слегка ошарашенный. Я подвожу ее к столу, на котором уже ждет полная тарелка еды.
– Не стоило…
Я вручаю ей нож и вилку:
– Это самое меньшее, что я могу сделать для тебя. Тебе же нужно идти на работу.
Это только часть правды. Я не уверена сама в себе. Ночью я так испугалась, что во время одного из своих провалов во времени, сама того не сознавая, могла задушить тебя, что решила приготовить завтрак, чтобы хоть как-то облегчить свою вину.
– Почему бы тебе не поговорить со своей сестрой прямо сейчас, с утра? – предлагает Кэролайн. – Она же в пабе работает, верно?
– Да, в «Хэнд энд рэкет».
Представляю себе лицо Фиби, заявись я к ней на работу. Мгновение спустя мы бы уже кидались друг в друга пивными кружками, потом приехала бы полиция, и у меня бы снова были неприятности.
– Так иди и выясни все. Я уверена, что все это – просто недопонимание.
– Ты права.
Мне так неловко за все, что я вчера вылила на Кэролайн. Я была настолько перевозбуждена, что просто удивительно, почему она не указала мне на дверь.
– Может, так я и сделаю.
У меня пищит телефон – пришло письмо от Дебби Вебстер из Хартвелла. Очевидно, их сервер в порядке и система снова работает. В письме говорится, что у моей матери были и другие посетители, и мисс Вебстер может передать им мой номер на случай, если они пожелают связаться со мной. Я наскоро отвечаю «Да, благодарю вас», испытывая смесь любопытства и разочарования, потому что письмо оказалось не от Дарси. Разочарования явно больше. Господи, ну почему же он не…
Не успел еще мой ответ улететь в просторы Сети, как телефон снова оживает и на дисплее возникает имя Дарси. Мое сердце внезапно уходит в пятки.
– Хорошая новость, – говорит он, прежде чем я успеваю произнести «привет». – Ты чиста. Звонили из полиции: на записях с камер видно, как ты покидаешь больницу и не возвращаешься ни через один из других входов. Если кто и ведет нечестную игру, то это не ты.
Подхваченная волной облегчения, я вскакиваю на ноги и принимаюсь ходить взад-вперед, не зная, плакать или смеяться. Я не делала этого. И что бы ни случилось прошлой ночью, тогда я тоже ничего не сделала. Обнимать подушку – значит просто обнимать подушку. Это вообще ничего не значит. Или все-таки…
– Спасибо тебе, Дарси. Огромное спасибо!
– Мне нужно идти. Если понадоблюсь еще – пиши. И давай все-таки уже выпьем пива, да?
– Да-да, конечно!
– Отлично. – Дарси на мгновение умолкает. – Было здорово снова увидеть тебя, Крошка Спайс.
Дарси отключается, а я стою, улыбаясь Кэролайн:
– Я чиста.
– Вот и славно.
На ее лице отражается невероятное облегчение, в чем я совершенно не могу ее винить.
– Нужно было попросить его проверить записи с Фиби, – замечаю я.
– Пойди и поговори с ней, прежде чем бросаться обвинениями. Она твоя сестра.
– Ладно, ладно, – соглашаюсь я. Кэролайн не выглядит убежденной. – Я обещаю. А потом я вернусь и все расскажу. – Я отворачиваюсь к раковине, чтобы домыть сковороду, прежде чем она успевает хоть как-то отреагировать. Нравится ей это или нет, среди всего этого дерьма она – мой единственный друг. А я пойду на все, лишь бы не сидеть в одиночестве в этом гостиничном номере. – Но сначала мне нужно еще кое-куда съездить.