– Так значит, никто ее не убивал? – спрашиваю я, наконец. – А как же волокна у нее во рту и в носу?
– Результаты неубедительны, – отвечает Хилдред. – Мы проводим дополнительные тесты, но, вероятно, ничего не сможем доказать, – поясняет она, а затем на мгновение умолкает. – Я понимаю, вам сейчас нелегко, но тем не менее я хотела бы задать вам несколько вопросов о сегодняшнем происшествии. Пока все еще свежо. Вы виделись с сестрой до того, как ее сбил фургон?
– О, все ясно, – расплываюсь я в улыбке, по ощущениям больше смахивающей на колючую проволоку – юмор в ней отсутствует начисто. – Сначала вы решили, что я убила свою мать, а теперь гадаете, не я ли покалечила сестру.
– Я ни о чем не гадаю. Нам просто необходимо получить ясное представление о том, что произошло.
– Я направлялась туда, чтобы увидеться с ней. Услышала шум. Она уже лежала на дороге.
Смерив меня цепким взглядом, Хилдред сообщает:
– Прохожие говорят, что ее могли толкнуть.
– Я была слишком далеко, чтобы что-то разглядеть.
Волосы у меня на загривке встают дыбом. Я слишком устала для этого дерьма.
– Но если вы предполагаете, что это сделала я, то в отсутствии свидетеля – мое сердце ухает, как молот, но взгляд остается твердым – на вашем месте я была бы поаккуратнее с беспочвенными обвинениями. Вы ведь помните моего адвоката. Если хотите снова меня в чем-то обвинить, лучше вам запастись железными доказательствами.
– Миссис Эверелл?
Как по команде, мы все поворачиваем головы. Врач, серьезный мужчина средних лет, переминается с ноги на ногу в паре футов от нас.
– Могу ли я…
– Да, мы закончили. – Я поворачиваюсь к полицейским спиной, словно их больше не существует. Для меня так оно и есть. Удары собственного сердца громко отдаются у меня в ушах. У них нет свидетеля. Никто не видел, чтобы я толкала Фиби. На меня накатывает волна облегчения. Вот теперь мне хочется плакать. Облегчение. Тебе полегчало, потому что ты боялась. А боялась ты потому, что не знаешь – толкала ты ее или нет. Ты не веришь себе. Сорок – завтра, и, возможно, ты свихнешься. Ты даже не можешь быть уверена, не твоя ли вина в том, что твоя сестра…
– Фиби… она что… – Я едва могу выдавить из себя слова.
– Она жива. Однако состояние ее критическое. Как только ее подготовят, мы везем ее в операционную. Ждем только прибытия мистера Харриса, нейрохирурга. Команда уже собралась.
– Команда?
– Ей потребуется провести целый ряд процедур, и мы хотим, чтобы она была в лучших руках во время каждой из них. Ее ждет многочасовая операция, и даже если все пройдет без каких-либо проблем, на что мы очень надеемся, посетителей к ней мы не допустим как минимум до завтра. Вы можете остаться здесь, если пожелаете, и наши сотрудники сделают все, что в их силах, чтобы позаботиться о вашем комфорте, но я советовал бы вам поехать домой. Мы позвоним вам, как только ее перевезут из операционной обратно в палату интенсивной терапии. – Окинув взглядом мою одежду, и отметив явные следы усталости на моем лице, врач добавляет: – Вам лучше принять душ и немного отдохнуть. Сейчас вы ничем не можете ей помочь. Мы позаботимся о ней.
– Вы позвоните, если ее состояние изменится? Сразу же? И – мне первой и только мне.
– Разумеется.
Я даже не знаю, в больнице ли еще Роберт. Не может же он торчать здесь весь день. Ему нужно заботиться о Уилле и Хлое, раз уж от моей помощи он отказался. По определенной причине мне не хочется, чтобы он весь день сидел здесь и ждал новостей о Фиби. У него нет такого права. Она – моя сестра, а не его.
– Хорошо. Благодарю вас. – Я протягиваю доктору руку. – Прошу, не дайте ей умереть.
– Сделаю все, что от меня зависит.
Его твердое рукопожатие дарит ощущение надежности.
Наверное, это все, о чем я могу просить.
47
Звонок секретарши Бакли застает меня в такси – я как раз возвращаюсь в город, чтобы забрать машину. Она спрашивает, не будет ли у меня возможности «заскочить». Произносит это она как-то по-особенному, словно поясняя – «Я уверена, что мистер Бакли мог бы поступить иначе, но для вас может быть лучше иметь возможность оправдаться лично». Я уже слышала этот ее тон в разговорах с другими сотрудниками. Едва удержавшись, чтобы не рассказать ей о несчастном случае с Фиби – кажется, кто-то ее толкнул – и под этим предлогом отказаться, я слышу, как из моего собственного рта вырывается обещание быть в офисе через пятнадцать минут.
В сущности, чем еще я могу заняться? Сидеть у себя в номере, ожидая звонка из больницы? У меня даже нет снотворного – значит, нет и надежды, удвоив дозу, проспать сорок восемь часов кряду, пока мой день рождения не окажется позади. Поэтому с тем же успехом я могу встретиться с Бакли, что бы он для меня ни приготовил.
Я прошу водителя высадить меня возле офиса. Все еще дрожа, я, тем не менее, выхожу из лифта с гордо поднятой головой и направляюсь прямо в офис Бакли.
– Не уверена, законно ли отзывать сотрудника из отпуска по семейным обстоятельствам, – говорю я, остановившись перед его столом. – Все в порядке? Нужна моя помощь?
Бакли едва ли не со страхом оглядывает меня. Я вся перепачкана. Кровь потемнела, однако никаких сомнений о природе липких пятен на моих руках и одежде быть не может. Представляю, как неряшливо выглядят мои волосы. А глаза ввалились и налились кровью. Если Фиби и раньше казалось, что я похожа на нашу мать, что она сказала бы теперь?
Фиби. Она сейчас должна быть в операционной. Я бросаю взгляд на часы на стене. Стрелка колеблется между 1.10 и 1.15, и на миг меня окутывает чернота. Я дергаю дверную ручку у себя на кухне. Сердце ухает, мир переворачивается, и я снова вижу Бакли. Но и ручка никуда не исчезает – одна картинка наслаивается на другую, словно калька… Я вздрагиваю от того, как громко включается песня у меня в голове.
Look, look, a candle, a book and a bell…
– Эмма? – Бакли вскакивает с места. Его рот двигается, и я могу прочесть это по губам, но слов не слышу: «Эмма, с тобой все в порядке?»
Я на мгновение закрываю глаза, а когда открываю их снова, мой дом, к счастью, исчезает, и остается лишь тихий офис. Моя правая рука застыла в воздухе – я дергала за несуществующую дверную ручку прямо перед носом своего босса.
– Прости, – бросаю я и падаю на стул, стоящий напротив его стола. – У меня выдалось непростое утро. Мою сестру сбил фургон. Я была в больнице. – Я складываю руки на груди. Что это было? Галлюцинация? Сорок – завтра. Я не так уж тихонько схожу с ума. Будь осторожен, Энгус Бакли, кто знает, чего можно от меня ожидать. – Если речь пойдет о Паркере Стоквелле и о нашем с ним телефонном разговоре, то мне жаль, но я не обязана на благо фирмы по выходным терпеть сексуальные домогательства. И…
– Речь не о Паркере Стоквелле. – Бакли прочищает горло. – Но для справки – я согласен. Уверен, что он ничего такого не имел в виду, но никто не должен испытывать дискомфорт по вине клиента. И я приношу извинения, если твое присутствие на ужине вызвало подобный дискомфорт у тебя.
Я расправляю плечи. Должно быть, это что-то серьезное, раз уж Бакли решил навести справки о проблеме сексизма на рабочем месте. Прикрывает собственный зад, прежде чем надрать мой.
– Так в чем дело?
– Эти отзывы.
Он подвигает мне по столу какую-то распечатку. Я бросаю взгляд на бумагу. Трастпайлот и Гугл. Четыре отзыва. Все содержат ссылку на мое имя.
Со мной еще никогда в жизни никто так грубо не разговаривал. Когда я рассказывала о том, что мой муж хочет развода, то ожидала проявления сочувствия, а не насмешек и заявлений, что в разводе, по всей видимости, виновата я сама.
Честно говоря, я в шоке! Как вообще может эта женщина работать адвокатом? Я честно рассказала о своей ситуации, а она обозвала меня шлюхой и повесила трубку. Ненормальная. Стоило бы обратиться в Юридическое общество[20], но у меня и без этого достаточно проблем. Пойду в другое место. Не пользуйтесь услугами этой конторы!
Я ошеломленно перевожу взгляд на Бакли.
– Ты, конечно, не поверил этому? Я хочу сказать… – я снова бросаю взгляд на распечатку, – я никогда не говорила такого. Я даже не знаю, кто эти люди…
Я осекаюсь на полуслове. Имена этих клиентов звучат знакомо.
– Ты звонила им. Это были новые клиенты. У Розмари сохранились записи.
– Ну, кем бы они ни были, я никогда не говорила подобных вещей.
Бакли издает долгий вздох.
– Зачем им лгать? – мягко произносит он, наклоняясь вперед. – Розмари рассказала мне, что в тот день, когда она передала тебе номера этих клиентов, произошел некий инцидент с письмами у тебя на диктофоне. Странная запись…
– Это другое, – оправдываюсь я. – Это… – Как можно это объяснить? Я снова смотрю на распечатку. – Это клевета. Эти люди… Откуда мы знаем, что они вообще существуют? Я имею в виду, кто-то мог нарочно выставить меня в дурном свете. Даже моя собственная сестра. Или Миранда Стоквелл. Да кто угодно.
– Зачем кому-то пытаться тебе навредить? В этом нет никакого смысла. Я позвонил одной из этих женщин, и она все подтвердила. Сказала, что обратилась после нас в «Милборо и Браун». Я связался с ними. Они уже провели с клиенткой предварительную встречу – та собирается нанять их для представления своих интересов в бракоразводном процессе. – Бакли уставился на меня. – С тобой явно что-то происходит. Вероятно, какое-то расстройство. И хоть я со всей лояльностью к тебе настроен, мы не можем себе такое позволить. Эти отзывы – можешь себе представить, какой урон они могут нанести нашей репутации. Мы должны принять меры.
Наступает миг тягостного молчания.
– Ты меня увольняешь? – Даже сидя здесь в крови собственной сестры, мне тяжело это принять. Отстранить на какое-то время – да, но указать мне на дверь? Я же должна была стать партнером. Это было мое будущее. А теперь вот что. – Вау.