Я в растерянности смотрю на Миранду:
– Я не понимаю.
– Я имею в виду, что у тебя может в данный момент присутствовать какое-то расстройство психики. Но это совершенно не означает, что кто-то не ведет с тобой собственную игру. – Она едва заметно пожимает плечами, словно француженка, которая обсуждает со мной тупость своего любовника, а не мое потенциальное безумие. – Тот факт, что твоя сестра попала под колеса фургона, не отменяет вероятности, что это она разрезала шину или сделала еще что-то из перечисленного, правда? Здесь у нас два несвязанных события. – Миранда прикладывает карту к терминалу, и официант исчезает. – Предполагаю, о молочных бутылках она все знала не хуже тебя?
В моей голове вновь просыпаются подозрения по поводу Фиби.
– Да, конечно.
– Все, что я могу тебе посоветовать – верь себе. Если ты считаешь, что у тебя не в порядке с головой, значит, наверное, так оно и есть. Но если при этом ты не можешь отделаться от ощущения, что кто-то тебе гадит – точно так же советую тебе доверять своей интуиции. Меня научил этому развод. Люди становятся редкостным дерьмом, когда хотят убрать тебя с дороги.
Она права. Я смотрю на часы. Look, look – a candle, a book and a bell. Может, я и схожу с ума. Но при этом кто-то открыл на меня охоту. Две равновеликие истины. Может ли это быть Фиби? Надеюсь, после операции она сможет мне рассказать. Я опускаю взгляд на пятна запекшейся крови, словно в них можно найти ответ. Пятна хранят молчание. Они не могут дать мне ответ, я ли толкнула сестру. Они держат свои секреты при себе.
49
– Фиби сбил фургон, – сообщаю я с порога.
Кэролайн, одетая в форму медсестры, выглядит надежно и профессионально, чего совершенно нельзя сказать обо мне. Низкобюджетная версия Кэрри из старого романа Стивена Кинга, стоящая на пороге своего дома. Крови меньше, зато уровень безумия примерно одинаков. Лицо Кэролайн бледнеет.
– Что?
– Знаю. Это безумие. Я как раз подходила к пабу, а она… лежала на дороге. Сейчас ее оперируют.
По дороге сюда я звонила в больницу, где не получила никакой вразумительной информации о состоянии Фиби. Все станет яснее, когда операция закончится и ее переведут в палату. Надеюсь, что переведут. Здесь нет никаких гарантий.
– Ты впустишь меня?
– Э… конечно. – Кэролайн отступает назад, и я вхожу в дом. – С ней все в порядке?
– Нет. Нет, ей плохо. – У меня в голове крутится на повторе песня, из-за чего становится сложно испытывать что-то помимо раздражения. – Она может не выкарабкаться.
Look, look, a candle, a book and a bell, I put them be- hind me. Oh look, look, a candle, a book and a bell, there to remind me…[21]
Песня заиграла громче с тех пор, как я дозвонилась в больницу – она в операционной – все сложнее, чем мы предполагали, – и крутилась у меня в голове все время, что я провела за рулем, попутно размышляя над словами Миранды. То, что Фиби сбил фургон, не означает, что не она за мной охотилась.
– Взгляни на это. – Оказавшись в кухне, я достаю из сумочки смятую распечатку с отзывами и протягиваю Кэролайн. – Как считаешь, их могла написать Фиби? Я думаю – да.
Кэролайн, пробежав глазами бумагу, переводит взгляд на меня.
– Зачем ей это? – Пролистывая распечатку, она вдруг недоуменно поднимает брови. – Что это?
В руках у нее теперь другой листок – тот, который я не собиралась ей показывать. Должно быть, смешался с остальными у меня в сумке. Это записка моей матери, на которой неровным почерком повсюду выведено мое имя.
– О, это ерунда. Уилл сто лет назад написал. – Я забираю у нее листок и поспешно запихиваю обратно в сумку. – Но это… кому это было нужно?
Кэролайн перечитывает отзывы.
– Что случилось в тот день? Ты разговаривала с этими людьми?
– Я не грублю потенциальным клиентам, – резко отвечаю я. – И тот день не был исключением.
– Я просто спросила.
Кэролайн аккуратно складывает распечатки и возвращает мне. Я бе не удивилась, если бы она обработала руки антисептиком, словно паранойя – это вирус, который можно вот так подцепить.
– Прости. – Я виновато смотрю на нее. – Я просто в шоке. Меня уволили. Очевидно, что для фирмы такое неприемлемо. Но это могла быть Фиби. Она могла звонить мне на работу. Откуда мне знать, что все женщины, с которыми я тогда разговаривала, – не она?
– Тебе не кажется, что это немного притянуто за уши? К тому же сейчас, конечно, не лучшее время, чтобы ее в чем-то подозревать. Как это произошло? Она выскочила на дорогу, не посмотрев по сторонам?
– Кто-то сказал, что ее толкнули. Я уверена, что полиция считает меня виновной. Но у них нет никаких доказательств. – Слова скороговоркой вырываются из моего рта. Сложно сохранять ясность мысли, когда в голове до боли громко проигрывается песня. – Она так завидует мне и подбивает клинья к Роберту – я что-то такое чувствую.
Комкая распечатку, я вздрагиваю – в голове внезапно с новой силой грянули слова песни. Я прижимаю руки к вискам.
…Sees through a glass, darkly. Can I have an opinion. To trigger this loop… Look, look, a candle, a book and a bell…[22]
– Послушай, Эмма, – сконфуженно произносит Кэролайн, и сокрушительная мелодия внезапно обрывается, оставляя в моей голове благословенный звон тишины. – Твоя сестра в больнице. У тебя шок. И ты устала. Почему бы тебе не вернуться в отель, чтобы поспать?
Я долго стою, уставившись на Кэролайн, а потом внезапно разражаюсь хохотом. Поспать. Боже мой, как это забавно. Не в силах остановиться, я фыркаю. «Поспать», – заходясь хохотом, хриплю я, прикрывая перепачканной в засохшей крови ладонью рот.
– Над чем ты смеешься? – Кэролайн сочувственно смотрит на меня. Я знаю, что нужно взять себя в руки, потому что ничего смешного здесь нет, и это не тот случай, как если бы мы вдвоем над чем-то хихикали. Смеюсь, раскачиваясь взад-вперед, я одна, зависнув в отвратительной, понятной мне одной шутке.
– Послушать тебя – так это легко, – прыскаю я, прежде чем снова зайтись хохотом. Слезящимися от смеха глазами словно сквозь пелену я замечаю, как Кэролайн за мной наблюдает. В конце концов, взяв себя в руки, я умолкаю, судорожно хватая ртом воздух. – Извини, – выговариваю я. – Я… Боже, хотела бы я уснуть. Возможно, у меня это получится, когда завтрашний день будет позади. Грандиозное Четыре-Ноль.
Я делаю шутливую гримасу, но Кэролайн не смеется, продолжая разглядывать меня с тревожным и задумчивым лицом. Не могу ее винить, в самом деле. Завтра. Это наконец случится завтра, спустя столько лет. Я превращусь в свою мать.
Я оглядываю свою одежду.
– Я не могу явиться в отель в таком виде. Очень неудобно тебя об этом просить, но нельзя ли мне у тебя принять душ, а одежду закинуть на быструю стирку и сушку?
– Я уже собиралась уходить, – сконфуженно отвечает Кэролайн. – У меня сегодня еще два вызова на дом.
У Кэролайн какое-то зажатое выражение лица, словно она пытается выглядеть естественно, но у нее ничего не выходит.
– Пожалуйста, – прошу я. Я уже откровенно умоляю ее, и она это знает. – Я ничего не трону, и… не то, чтобы ты не знала, где я живу. – Я пытаюсь обернуть все в шутку, но та выходит с привкусом отчаяния. – Когда все это закончится, обещаю тебе все компенсировать.
– Хорошо, – внезапно соглашается Кэролайн, хотя, откровенно говоря, на лице ее читается скорее озабоченность, нежели желание помочь. – Я скоро вернусь. Стиральный порошок под раковиной.
– Огромное тебе спасибо! – Мне хочется обнять ее, но только не в такой одежде.
– Все в порядке.
Кэролайн улыбается, но я, не успев расслабиться, случайно замечаю выражение лица, с каким она уже у самой двери оглядывается на меня.
Как только за ней закрывается дверь, я поднимаюсь наверх. Больше всего мне хочется плакать. Это выражение мне знакомо.
Неловкость. Страх. Словно я каким-то образом могу представлять опасность.
«Может, она и права», – думаю я, глядя на то, как розовая от смытой крови вода исчезает в сливе, пока горячие струи разбиваются о мое измученное тело. Теперь логика Миранды кажется мне очень далекой от истины. В конце концов, общий знаменатель – это я. Господи, как я устала. Я просто хочу спать. Я просто хочу спать. Я помню, как мама много лет назад шипела те же самые слова мне на ухо, и сейчас, разрыдавшись, я впервые осознаю, что мне ее жаль.
Высушив волосы, я отношу томик Иэна Рэнкина обратно в превращенную в склад комнату. Повинуясь праздному любопытству, я вытаскиваю из одной коробки торчащее оттуда фото в рамке. Женщина в кресле-каталке улыбается на фоне древнего собора. Молодая Кэролайн – около двадцати лет – стоит позади кресла. Женщина в кресле, должно быть, ее мать – сходство между ними просто сверхъестественное. Кэролайн смотрит не в камеру, а вниз, на свою мать, охраняя ее. На ее лице написана неловкость, словно, попросив прохожего сделать фото, они не смогли расслабиться и быть самими собой.
Я просматриваю еще несколько фото – в основном Кэролайн. Несколько – с котом, который, должно быть, когда-то был домашним любимцем. На дне коробки – старое семейное фото, судя по одежде, сделанное в девяностые. Кэролайн, лет шести на вид, в опрятной школьной форме (частной школы, судя по всему), которая ей немного велика и выглядит слегка старомодно. Первый день в школе. Мама Кэролайн, стройная и симпатичная, стоит с одной стороны, а папа – с другой, и оба сияют от гордости. Кэролайн никогда не говорила об отце, и я решила, что ее мать стала немощной уже в пожилом возрасте, не предполагая, что что-то могло случиться с ней раньше. Наверное, у всех есть семейные тайны. Шрамы, которые мы не хотим трогать.
Я складываю фотографии обратно и спускаюсь вниз. У меня достаточно проблем в собственной семье, чтобы еще размышлять над чужими.