Надев, наконец, собственную чистую и сухую одежду и тщательно вымывшись, я чувствую себя на полпути к тому, чтобы снова быть нормальным человеком. Достаточно нормальным для того, чтобы, уставившись в свой телефон, начать подыскивать клинику, в которую меня бы на несколько дней могли положить на обследование. Неплохо бы спросить совета у доктора Моррис, но я не хочу. Я желаю сохранить анонимность. Что, если я расскажу кому-то, а пути назад уже не будет, меня закроют и я не смогу оттуда выйти? Что, если с моей семьей что-то случится? Ничего с ними не случится. Нелепая мысль. Параноидальная. На телефоне я забиваю в строчку поиска «последствия бессонницы», о чем тут же жалею.
…Отсутствие сна в течение длительных периодов времени может вызывать широкий спектр расстройств, включая различные искажения восприятия и галлюцинации. Многие вопросы, однако, остаются не до конца исследованными по причине того, что с ухудшением симптоматики у пациента наступает состояние декомпенсации…
Искажения восприятия. Галлюцинации.
Психоз в стадии декомпенсации.
Сделав глубокий вдох, я уже собираюсь набрать номер доктора Моррис, как вдруг мой телефон оживает. Сердце едва не останавливается от страха. Номер неизвестный, но это городская линия. Больница. Фиби. Ее еще не должны были привезти из операционной. Что случилось. Она что… Я сижу, уставившись на гаджет, который продолжает звонить. Во рту мгновенно пересыхает. Я заставляю себя ответить.
– Это Эмма Эверелл, – на удивление спокойно произношу я, хотя вторая рука крепко сжата в кулак. Пожалуйста, Фиби, пусть все будет хорошо. Пожалуйста.
– О, здравствуй, Эмма, – говорит голос на другом конце. – Надеюсь, что не помешала тебе. В Хартвелле мне дали твой номер и сказали, что ты не против звонка. Я – Нина Харрис. Мы дружили с твоей мамой.
50
– Эмма. – Я отчего-то решила, что Нина должна быть ровесницей моей матери, но едва та открывает дверь, я вижу, что она лет на десять моложе. На вид Нине около шестидесяти пяти, у нее седые волосы до плеч, а надетые на ней шаровары для занятий йогой и струящийся индийский топ придают всему ее облику некий флер непринужденности. Лицо Нины тут же озаряет радостная улыбка. – Эти темные волосы я бы узнала из тысячи. Совсем как у Патрисии. Входи же скорее.
– Благодарю вас. И за то, что согласились со мной увидеться.
Вслед за хозяйкой я прохожу в дом. Жилище Нины выглядит стильно и обставлено не без лоска. Я почти уверена, что различаю запах травки за стойким ароматом сандалового дерева, курящимся из ароматических свечей. Выглядит Нина совсем как хиппи из среднего класса. Когда я прохожу по коридору мимо книжных стеллажей, мои выводы находят подтверждение. Рецепты веганской кухни, руководства по медитации. На глаза мне попадаются книги по спиритуализму и издания вроде «Астральная проекция: руководство по безопасному выходу из тела». Это вызывает у меня улыбку. Я не верю во всю эту чушь, но мне нравится, что в нее верит Нина.
– Да брось, мне это только в радость. Я часто о тебе думаю. – Нина проводит меня в кухню, а оттуда – в сад, где в очаровательной беседке уже накрыт стол, на котором красуется восхитительный ориентальный чайный сервиз. – Я заварила китайский чай. Ты не возражаешь? Если хочешь, могу предложить вина, пива или кофе. Сама я не употребляю много кофеина, как и алкоголя.
Мой взгляд останавливается на оставленном в пепельнице заботливо свернутом косячке.
– Я знаю, что уже старовата, но эта штука всегда была моей фишкой. Она дарит моей душе покой, а моим членам – гибкость. Я ведь преподаю йогу, пилатес и медитацию в холистическом центре, здесь, в парке.
Нина очень мила и словоохотлива. Я сажусь на предложенное место, пока она наливает чай.
– Я ведь так до сих пор и не знаю, что ты запомнила – или захотела запомнить – из своего раннего детства. – Нина внимательно смотрит на меня. – Фиби, должно быть, помнит больше?
Я киваю:
– Так она говорит. Я не могу сказать наверняка, насколько она в самом деле помнит то, что было до всего, что с нами случилось. До той ночи. До предшествовавших ей недель. – Я не собираюсь посвящать Нину ни в собственные проблемы, ни в подробности произошедшего с Фиби. Я чиста и свежа после душа и даже нанесла макияж. Возможно, я выгляжу слегка усталой, но в остальном, надеюсь, вполне могу сойти за нормальную. – Честно говоря, мы не слишком часто это обсуждаем. Мы довольно редко видимся. Особенно в последние годы.
– Так бывает. Мне кажется, с тех пор, как мой брат сорок лет назад уехал в Австралию, мы виделись всего трижды. Но мы-то с ним никогда и не были близки, в отличие от вас двоих. – Лицо Нины омрачается. – Той ночью вас было не расцепить. Так крепко вы держались друг за дружку. Помню, полицейский пытался вас разделить, а Фиби кричала, чтобы он оставил вас в покое. Я тогда завернула вас обеих в одно одеяло, как сиамских близнецов, а потом вызвала «Скорую» вашей маме.
Я удивленно моргаю.
– Вы были там?
– Бог ты мой, да ты и впрямь не много помнишь. – Она подпирает коленом подбородок, вся текучая и грациозная, словно кошка, и прикуривает свой косячок. – Ну да, вы же пришли ко мне домой. Бежали под дождем. До нитки вымокшие и перепуганные.
– «Добрая леди», – произношу я, когда кусочки мозаики встают на свои места. Я поднимаю на Нину взгляд. – Так мы с Фиби вас звали.
– В самом деле? Это очень мило. Я тогда жила в небольшой квартирке на первом этаже дома в другом конце улицы. Ваша мать была очень добра ко мне. Мы заботились друг о друге. Должно быть, по этой причине я впоследствии так долго не могла успокоиться и все думала – могла ли я что-то предпринять, чтобы ее остановить? Сдается мне, что все-таки нет. Это было как гром среди ясного неба. Очень жаль, что мне не позволили вас оставить. Когда мне не разрешили взять над вами опеку, я была просто вне себя. Особенно после трагедии, которая произошла с той семьей. Вы с Фиби оказались разделены, хотя могли все это время быть со мной. Я бы любила вас как родных.
У меня кружится голова. Такого поворота я не ожидала.
– Вы хотели стать нашим опекуном?
– Ну разумеется! Я любила вашу мать. Любила вас. Я даже готова была переехать – чтобы вы были подальше от своего бывшего дома. – Нина едва заметно качает головой. – Но социальным службам не было до этого дела. Я для них была двадцатидевятилетней жертвой домашнего насилия, в анамнезе у которой были зарегистрированные обращения в полицию, – пока не сбежала от мужа. Тогда у меня случился выкидыш, и собственных детей больше у меня быть не могло.
Нина говорит об этом словно бы между прочим, однако за клубами дыма в ее серых глазах мелькают видения из несбывшейся жизни.
– Несмотря на то, что я в той ситуации была жертвой, меня сочли недостаточно психически стабильной для того, чтобы расставить галочки в анкетах. Мое жилье оказалось недостаточно велико. Я зарабатывала недостаточно денег. Была слишком сильно связана с вашей мамой. В общем, они просто решили, что я недостаточно хороша, и все… Тем не менее я смогла вас разыскать, – добавляет Нина, глядя поверх чашки. – Когда ты училась в университете. Ты была беременна. Ты выглядела такой счастливой, и жили вы с Фиби вместе. Я тогда решила, что неправильно будет возвращать прошлое в вашу жизнь. Поэтому я так и не объявилась. Возможно, это была ошибка. Сложно предвидеть последствия своих поступков, правда? Потому, наверное, так легко рассуждать постфактум.
Ее слова для меня – настоящее откровение, и в душе тут же вспыхивает крошечный огонек надежды. Если Нина поможет мне разобраться в прошлом, быть может я смогу освободиться от страха, что мне суждено его повторить?
– Так вы не подозревали о том, что собиралась сделать наша мать? – Мой разум юриста отказывается в это верить. – Как такое возможно? Вы ведь наверняка видели, что она не в себе? Что она не спит?
Я стараюсь контролировать свою речь, чтобы мои слова не звучали как упрек, но это непросто. Я действительно не могу в это поверить.
– Знаю. С твоей точки зрения это все должно казаться безумием, но я ведь знала вашу маму еще до твоего рождения. Как ни крути, она была моим лучшим другом. Пока рядом был ваш отец, мы с ней не так часто виделись – думаю, ей не дозволялось часто выходить. Слишком она была красива, чтобы жить с таким злобным человеком. Он был старше ее, и красота Патрисии вызывала у него злобу, как вызывала ее впоследствии и появившаяся на свет Фиби. Несмотря на то, что Патрисия больше не хотела детей, он настоял на том, чтобы она родила второго. А едва на свет появилась ты, он исчез. Связал твою мать по рукам и ногам всей этой ответственностью и оставил ее. Кажется, он подался куда-то на юг, в Корнуолл, и стал жить с какой-то женщиной, с которой связался во время одной из командировок. Он погиб несколько лет спустя – несчастный случай на воде. Тогда твоя мать, начав бороться, смогла поправить свои дела – страховка за жизнь твоего отца покрыла стоимость дома.
Я не задаю больше никаких вопросов об отце, хоть и странно воспринимать его как живого человека, а не имя существительное. Отец. Для меня – ни формы, ни содержания. Но все равно больно слышать, как Нина без обиняков говорит, что мать меня не хотела.
– Я не удивлена тому, что была нежеланным ребенком. Фиби говорит, что как раз тогда она и изменилась – после моего рождения. Должно быть, она меня ненавидела.
– О господи, нет! Никогда не смей так думать! – Широко распахнув глаза, Нина подается вперед. – Она любила тебя до безумия. Очень, очень сильно. С того самого момента, как ты родилась. Она любила вас обеих, но ты – ты была ее любимицей. Она буквально превращалась в тигрицу – так хотела тебя защитить. Она не хотела второго ребенка потому, что… В общем, в ее семье у вторых детей случались… проблемы.
– Вы имеете в виду сумасшествие? – Мой желудок делает сальто, а во рту внезапно появляется сальный привкус. – Она говорила мне, что я тоже сойду с ума.