на нее похожа…
– Погоди, разве это не ты подмешивала снотворное ему в питье?
– Только «Найт-Найт», вряд ли это считается. Они могли подмешивать мне что-то, вызвавшее паранойю. Что, если Роберт задушил мою мать, а потом толкнул Фиби под тот фургон, потому что больше не нуждался в ней, а все деньги хотел оставить себе? Или потому, что она передумала и хотела все мне рассказать? Этот новый страховой полис…
На заднем плане слышны какие-то сигналы. Три долгих гудка. Не окончив фразу, я, нахмурившись, умолкаю. Все в моем теле замирает. Этого не может быть. Или может?
– Боже, прости меня, я ведь отвлекаю тебя от работы, – произношу я. – Мне не стоило так много болтать. Все это не твои проблемы. Еще раз спасибо за душ и прочее.
Я отключаюсь прежде, чем Кэролайн успевает сказать что-то еще, и, чувствуя, как вскипает в моих жилах кровь, прыгаю обратно в машину. Я точно знаю, куда нужно ехать. Я точно знаю, где сейчас Кэролайн.
52
Войдя в дом, я направляюсь прямиком в кухню – средоточие семейной жизни. Если оставить дверь нашего монструозного американского холодильника открытой больше чем на несколько секунд, она издает характерный писк. Три долгих сигнала. В данный момент кухня представляется мне разбитым сердцем нашего дома, хоть все в ней и выглядит пугающе нормально. На варочной панели булькает картошка, духовка тоже включена. Ничего не поделаешь – даже если ты вышвырнул из дома жену и попытался убить ее сестру, дети все равно захотят есть.
– Какого черта тебе здесь нужно? – спрашиваю я, в упор глядя на сидящую возле кухонного островка Кэролайн, в руках у которой кофейная кружка – моя любимая кофейная кружка, если что. Сначала у меня складывается впечатление, что она смотрит какой-то ролик на YouTube, потому что из ее телефона доносится чей-то голос, но потом до меня доходит, что голос – мой собственный. Я говорю о Фиби – вернее, разглагольствую о Фиби. Мгновение я пребываю в растерянности, но потом все встает на свои места. Этот разговор состоялся у нас вчера, как раз когда Кэролайн нужно было отправить сообщение по работе. – Ты записывала меня? – остолбенев, выговариваю я. – Но мы же друзья!
– Ты нравишься мне, но я тебе не подруга, Эмма. Я тебя едва знаю. – Кэролайн смотрит прямо на меня, и в ее взгляде читается тревога и жалость. – Я всего лишь вернула твой бумажник, а ты взяла и зациклилась на мне. Заставила меня пойти обедать, а потом караулила под дверью и засыпала этими сообщениями… Я, видимо, оказывала на тебя успокаивающее воздействие, только все это ненормально. Вообще все. Я записывала, что ты говоришь, чтобы дать это послушать тебе. Чтобы ты услышала, как это звучит, со стороны. Но после того, что случилось с твоей сестрой… Я ведь медик, что еще, по-твоему, я должна была сделать?
– Ой, приди в себя, Кэролайн. Ты районная медсестра, а не врач. И ты права в одном: ты меня не знаешь.
– Зато я знаю.
Обернувшись, я обнаруживаю рядом Роберта. Черты его лица дышат холодом. – Ты накачивала меня наркотой, Эмма? Гребаный ад… Ты опаивала меня!
– Брось. Не похоже, чтобы тебе это повредило.
Как же так получается, что я все время оказываюсь в незавидном положении? Почему я всегда неправа? Ладно, по крайней мере Кэролайн выглядит так, будто готова сквозь землю провалиться. Задняя дверь не заперта. Должно быть, Уилл играет в своем домике в саду. Неотрывно глядя на дверную ручку, я изо всех сил подавляю в себе потребность немедленно захлопнуть дверь. У них и без того достаточно поводов считать меня чокнутой. Может, я такая и есть, но как говорит Миранда, это вовсе не означает, что никто не пытается меня подставить.
– А о том, что муж одной из наших приятельниц надругался над нашей дочерью, ты не собиралась мне сообщать? – Роберт повышает голос, и в нем столько презрения и гнева, что я невольно делаю шаг назад. Боже мой, Хлоя.
– Надругался – слишком сильно сказано.
– Ей семнадцать! – рявкает он. – Как бы ты это назвала?
– Я велела ей прекратить это. Я дала ей время. У нас и без того хватало неприятностей. Ты рассказал Мишель?
– Не сомневайся, я это сделал, черт побери. Можешь мне поверить, она раздавлена.
– А где Хлоя? Наверху?
– Ее до сих пор нет дома. И на звонки она тоже не отвечает.
– Нужно было подождать! Кто знает, где она теперь? Домой она идти не захочет, это уж точно. Или именно этого ты и добиваешься? Последней капли, чтобы столкнуть меня с обрыва? Так? – Мне хочется его придушить. – Ты все знал! Все это время! И ничего не сказал мне.
В ярости, подавшись вперед всем телом, я выплевываю слова в лицо Роберту. Моему мужу. Моему любимому. Моему врагу. – Ты лгал мне, Роберт. Это ты убил мою мать? Ты толкнул Фиби? Если я проверю условия страхования в нашем полисе, не окажусь ли я по самое некуда застрахованной от психических заболеваний? Это все потому, что ты устал быть отцом-домохозяином? Ревнуешь к моей работе? Эта работа содержала тебя двадцать лет, а теперь ты хочешь все спустить на свой гребаный бар, чтобы справиться с кризисом среднего возраста? Ты даже на убийство готов пойти ради этого?
Уставившись на меня во все глаза, Роберт долго молчит.
– Господи Иисусе, Эмма, – наконец произносит он, качая головой, с таким возмущенным и одновременно покровительственным видом, что мне тут же хочется схватить один из кухонных ножей и выколоть ему глаза. – Ты только послушай себя. Тебе самой не кажется, что это паранойя? И ты еще удивляешься, почему мы все за тебя переживаем? Вчера была очередь Фиби быть чокнутой, а сегодня моя, так что ли?
– Это не паранойя! – Пытаясь держать себя в руках, я дрожу всем телом. – Ты знал!
– Да, да, я знал! – соглашается Роберт. – Я ничего тебе не сказал, потому что Фиби просила. Она сказала, ты ее за это не простишь. Хочешь прояснить всю эту долбаную мегаконспирологическую тему о тебе? Ну так слушай. Я случайно столкнулся с Фиби. Я ходил на собеседование – да, верно, об этом я тебе тоже ничего не говорил, – и заметил ее в окне кофейни. К тому моменту она уже несколько недель как вернулась. Фиби не хотела тебе рассказывать. Не хотела, чтобы ты подумала, что она переживает из-за твоего сорокалетия. Но она решила, что я должен знать правду о твоем прошлом. На тот случай, если ты начнешь вести себя странно…
– О, как мило.
– Она не имела в виду сумасшествие – совсем нет – она имела в виду, что ты можешь начать чудить от страха. Она сказала, что тоже боялась, но тебе было хуже. И что так было всегда. И тогда она рассказала мне, почему. Да, Фиби рассказала мне все. А потом взяла меня с собой, когда собралась навестить Патрисию. Я был там всего один раз и с тех пор все ждал, когда же ты расскажешь мне о ней. Но нет, этого не произошло – я никогда не был настолько важен, чтобы доверять мне секреты. По поводу страховки? Да, верно, я застраховал тебя по самое некуда. Стоит ли винить меня за это?
Свою тираду Роберт произносит, расхаживая взад-вперед, и его слова кажутся мне роем злых пуль, выпущенных из автомата.
– Мои попытки найти мало-мальски стоящую работу прояснили, что после двадцати лет ведения домашнего хозяйства на трудовом рынке я не слишком-то конкурентноспособен. А у нас двое детей. Школа и университет, за которые нужно платить. Дом, который нужно содержать. Разумеется, я хотел, чтобы мы были защищены на тот случай, если ты заболеешь, как она. Так что если мое преступление в этом – то я виновен. Но что насчет тайн? Ты хранила свою тайну всю нашу совместную жизнь! У меня не было секретов от тебя, Эмма. Я всего лишь обнаружил, что за секрет был у тебя.
– Ты рассказал Уиллу о том, что она сделала. Заставил его рисовать все эти рисунки, чтобы напугать меня. И про числа ты знал, и…
– Бога ради, Эмма, уймись! Ты моя жена. Я люблю тебя. Но это уже безумие.
– Что скажешь о царапинах на моей машине? Об отзывах о моей работе? О записке? – Я перевожу взгляд с Роберта на Кэролайн и обратно. – Что насчет этого всего?
– Ты уверена, что это все не ты сама сделала? – Голос Кэролайн мягко звучит в полной тишине, установившейся после моего вопроса. – Я знаю, ты веришь в то, что это сделал кто-то другой, только можешь ли ты быть уверена, что это не ты сама? – Мой рот дергается, но я не могу выговорить ни слова. Направляясь сюда, я была так уверена в себе – все свои обвинения я держала наготове. Я была так уверена, что Роберт и Фиби спланировали все это сообща, и что теперь? Теперь я чувствую лишь растерянность. Все, что говорит Роберт, так логично. Так объяснимо. А я снова выгляжу идиоткой. – Не думаю, что кто-то хочет подставить тебя, Эмма. В самом деле, я так не думаю.
– Так что скажи нам ты, Эмма, – вступает Роберт, и в тоне его голоса гораздо меньше сочувствия, чем у Кэролайн. – Что произошло с Фиби? Ты ведь была там, так? Это ты ее толкнула? – Роберт берет в руки мобильник Кэролайн. – Потому что, похоже, ты этого хотела.
– Значит, если я подозреваю, что это мог быть ты – я чокнутая, а тебе можно думать, что это могла быть я?
– Мамочка.
Тонкий голосок заставляет меня вздрогнуть, и все как по команде оборачиваются к задней двери. В проеме стоит Уилл, мой дорогой мальчик. Внезапно все обвинения забываются, и мне хочется лишь схватить сына в охапку, крепко обнять его и никогда больше не отпускать. Мой малыш. Мой лучик. Моя жизнь. Уилл немного настороженно делает несколько шагов навстречу, и я улыбаюсь ему во весь рот, несмотря на то, что мне хочется плакать. Мой самый лучший на свете мальчик.
– Я сделал тебе открытку на день рождения, – говорит он, подходя поближе ко мне. Роберт не стал бы удерживать Уилла, как бы сильно ему того ни хотелось. Он ведь не может позволить себе показаться никудышным родителем. – На завтра, если тебя не будет дома.
– О, спасибо тебе, – нежно отвечаю я. – Это так неожиданно.
Подобравшись ко мне на расстояние нескольких футов, Уилл достает открытку, которую прятал за спиной, и протягивает ее мне. Крепкие и искренние объятия понравились бы мне больше, но сойдет и открытка. Если Уилл сделал для меня открытку, это должно заставить Роберта понять, что не так уж я плоха.