Я должна ему помешать.
Я набираю номер полиции и сквозь шум дождя выкрикиваю свое имя. Я кричу, что в моем доме кто-то есть и он угрожает моей семье, а потом снова принимаюсь барабанить в дверь.
– Открывай, Кэролайн! – кричу я на кирпичную стену. – Я знаю, чего ты хочешь!
Буря заглушает мои крики очередным раскатом грома. Все тщетно. Крикнув в последний раз, я делаю глубокий вдох. Мне нужно подумать. Отсюда мне в дом не попасть. Придется пробовать через заднюю дверь.
Боковая калитка у нас очень высокая – около семи футов, а во мне всего пять футов три дюйма роста, так что шансы через нее перемахнуть – нулевые. Мой взгляд падает на гараж – рядом с ним стоит большой зеленый бак для садовых отходов. Подтащив бак к калитке, я кряхтя вскарабкиваюсь на его скользкую от дождя толстую пластиковую крышку, обдирая ляжки о ее края. Давненько я не практиковалась в этих детских шалостях. Ухватившись за верхний край калитки, я тут же с воплем отдергиваю руки. Ладони все в крови. Я извлекаю впившиеся в плоть осколки. Осколки стекла – это что, еще одна молочная бутылка, Кэролайн? – разложены поверх калитки. Как это возможно, в такую погоду? Я осторожно протягиваю руку и ощупываю осколки. Стекло удерживает на месте какая-то липкая и вязкая субстанция. Я подношу пальцы к носу. Несмотря на дождь, сладость никуда не исчезла. Любимый мед Роберта. Мед чайного дерева.
Натянув рукав на кулак, я смахиваю вниз как можно больше осколков, а затем перекидываю одну ногу на другую сторону. Когда я нагибаюсь вперед, остатки стекла впиваются в мое тело, но я, зажмурившись, перекидываю следом левую ногу и тут же жестко приземляюсь по другую сторону забора.
Кажется, что от удара все мои кости с лязгом отделились от позвоночника, но я упрямо встаю на ноги и спешу к задней двери. Хватаюсь за ручку, дергаю, но дверь заперта. Я со всей силы пинаю ее ногой, один раз, другой, но ничего не происходит. Мне нужна помощь. Где, черт побери, носит полицию?
Из кармана своих насквозь промокших джинсов я выуживаю телефон и снова набираю номер полиции. «Полиция, пожалуйста, пожалуйста… мне нужна помощь! Меня зовут Эмма Эверелл. Я звонила пять минут назад. Моя семья. В моем доме женщина…» На линии возникают помехи, и я успеваю что-то еще прокричать, пока связь не обрывается окончательно. Я набираю номер снова, но в трубке теперь мертвая тишина.
Я сама по себе. Мне необходимо попасть внутрь. Мои дети. Мне нужно попасть к детям. Мне нужно попасть к Уиллу.
59
Мальчишка не спит.
Пустая чашка из-под горячего шоколада стоит возле кровати, где и стояла, когда я заглядывала сюда в прошлый раз, но теперь я вижу, что содержимое он вылил в угол между кроватью и стеной. Хитрый, очень хитрый малыш. Он все-таки выпил немного, я точно это знаю, потому что наблюдала за ним, так что где бы он сейчас ни прятался, он хочет спать. Под кроватью – ничего, только пластиковый динозавр молча уставился на меня. В шкафу его тоже нет. Я обшариваю каждый уголок, но в комнате мальчишки нет. Снаружи сверкает очередная молния, а я, обыскивая комнату, продолжаю напевать песню.
Сan I have an opinion, To trigger this loop…
Look, look, a candle, a book and a bell[28].
Интересно, в тюрьме позволяется слушать музыку? Я с неохотой стаскиваю наушники – музыка теперь тоненько дребезжит вокруг моей шеи. Я прислушиваюсь. Никаких звуков. Я выхожу в коридор и через открытую дверь заглядываю к Хлое. Она рухнула на кровать как была, в одежде, и остатки напитка пролились на одеяло. Судя по следам засохшей слюны и пятнам на ее топе, ее, должно быть, немного вырвало. Повезло, что уснула сидя – она дышит. Пока что. Должно быть, тут не обошлось без алкоголя. Он не слишком сочетается со снотворным.
Оставив Хлою пребывать в отключке, я поворачиваю за угол, в сторону от детских комнат. Куда отправился этот вонючий мелкий говнюк? К папочке? Еще не войдя в спальню к Роберту, я слышу его храп. Спит как дитя, обнимая, словно плюшевого медведя, одну из подушек. Другая лежит холодная и нетронутая на пустующей половине кровати. Это заманчиво. Может быть, стоит начать с него? Нет. По плану первым идет мелкий, и мне не нравится, что я не знаю, где он.
Я проверяю их ванную – его там нет. То же с общей ванной и комнатой для гостей. Этот дом начинает меня бесить. Сколько пространства нужно этим людям? Я возвращаюсь в спальню к Роберту и внимательно осматриваю все еще раз. Заглядываю даже в корзину с грязным бельем. Мальчишки нигде нет. Наружу он выбраться не мог, потому что заднюю дверь я за собой заперла, а ключ положила в карман, как и ключ от передней двери. «Выходи, выходи, где же ты?» – шепчу я и опускаюсь на край кровати. Я начинаю злиться.
Словно в ответ на свой вопрос я слышу, как на другом конце коридора раздается тяжелый удар. Слишком тяжелый для маленького мальчика. Нахмурившись, я выхожу из спальни и выглядываю в большое окно. До меня доносится слабый стон, полный недоумения и жалости к себе. Должно быть, я потревожила Хлою, когда заглянула к ней.
Она показывается из-за поворота. Опирается о стену, чтобы как-то держаться на ногах. Голова ее клонится вниз, но она, заплетаясь, все же приближается. Очевидно, она стремится к лестнице. Пока я размышляю, стоит ли мне скрыться из виду и позволить ей упасть и сломать шею, ее затуманенный взгляд вдруг упирается прямо в меня. Я улыбаюсь. В ужасе она мгновенно распахивает глаза и издает вопль. Любопытно, как я сейчас выгляжу. Мокрая до нитки. Длинные волосы свисают на лицо – выбились, пока искала мальчишку под кроватями. Я улыбаюсь ей в темноте.
У Хлои подкашиваются колени, но она удерживает себя на ногах и даже пытается повернуть назад. Спотыкается возле окна, словно оттуда может прийти помощь.
– О, Хлоя, – вздыхаю я. – От тебя и правда одни проблемы. Лучше не сопротивляйся. Через минуту ты снова вырубишься – это очевидно. И если ты думаешь, что я собираюсь тащить тебя обратно в кровать – ты очень сильно ошибаешься.
Я молча наблюдаю за тем, как она распластывается по оконному стеклу, словно считая, что таким образом сможет выбраться.
60
Булыжник. Булыжник из нашего сада камней. Вот что мне нужно. Что-нибудь, что угодно, чем можно разбить стекло. Дождь безжалостно хлещет плетьми по моей коже, пока я, оскальзываясь на раскисшей от дождя лужайке, бегу в другой конец сада. Рухнув на колени, я принимаюсь расшатывать тяжеленные камни, попутно проклиная нас за излишний перфекционизм – в нашем саду нет валяющихся повсюду непонятных кирпичей, оставшихся от недоделанной работы.
Когда я, выбившись из сил, понимаю, что булыжники сцементированы друг с другом для создания единой формы, то не могу сдержать вопль бессильной ярости. Мне не вытащить ни один из них. Я смотрю на часы. Время – 1.54. Что должно случиться в 1.55? Сосредоточься, Эмма, сосредоточься на том, чтобы попасть внутрь. Думай. Сердце радостно екает в груди. Пруд. Наш заброшенный пруд, в котором передохла вся рыба, а мы так и не озаботились заново его наполнить. Крупные булыжники должны быть в пруду! Скользя, я перебегаю на другую сторону сада, стараясь разглядеть в темноте водную гладь, когда вспышка очередной молнии озаряет ночь. Буквально через секунду за ней следует другая, и я успеваю бросить взгляд на дом, наполовину готовая увидеть, что Кэролайн уже мчится мне навстречу. Однако меня ждет другая картина.
На часах – 1.55 ночи. Идеально подсвеченная вспышкой молнии, Хлоя стоит, прижавшись к арочному окну. Ладони на уровне лица, пальцы растопырены, словно по требованию сотрудника полиции во время ареста, а широко открытый рот напоминает букву «О».
Два времени сталкиваются. Я чувствую поверхность стекла подушечками собственных пальцев. Ступни ощущают ворс ковра. Я так же смотрела из этого окна, когда снаружи определенно кто-то был – тот, кому очень нужно было попасть внутрь. Хлоя меня видит? Это что, всегда была я? Стояла внизу, глядя на дом, и пыталась попасть внутрь?
Не это ли привиделось моей матери, когда Нина обнаружила ее прижавшейся к оконному стеклу в той же позе, в какой сейчас стоит Хлоя, и бормочущей свои числа, точь-в-точь как делала я? Тогда, много лет назад… она была здесь? В 1.55 этой самой ночи? В то время как я, зареванная, валялась у мамы в ногах, пытаясь до нее докричаться, она смотрела на меня сейчас, в моем саду?
Я вхожу в пруд – холодная илистая вода достает мне до ляжек. Согнувшись, я принимаюсь шарить руками по дну, царапая кончиками пальцев скользкие камни. «Я иду, Хлоя», – проносится у меня в голове, когда я вижу, как моя драгоценная девочка сползает по стеклу вниз. Мамочка уже идет. Пожалуйста, держись. Прошу тебя, малышка. У меня есть время до 2.22. До 2.22 я должна попасть в дом. Каждая клеточка в моем теле кричит, что я права. Я вспоминаю свою маму. Вспоминаю силу, с какой ее рука ухватилась за мое запястье тогда, в больнице. Я направляю эту силу в нужное русло и отрываю тяжелый камень от дна.
61
Я опускаю спящую Хлою на пол. Та остается сидеть, прислонившись спиной к стене, свесив голову на грудь и широко раскинув ноги, как пьяная шлюха – какова она и есть. Думаю, здесь я ее и прикончу. Не уверена, что она достойна хоть какого-то уважения. Дочь своей матери – что верно, то верно. Такие способны только хотеть, хотеть, хотеть. Брать, брать, брать.
Потянув спину – вес бессознательного тела гораздо тяжелее, я бросаю взгляд в окно. Какое-то движение во время очередной вспышки молнии привлекает мое внимание. Неясная фигура, спотыкаясь, перебегает лужайку. Эмма. Так-так-так. Что-то тащит. Что там у нее? Камень? «Мамочка дома», – шепотом сообщаю я окончательно отрубившейся Хлое и поворачиваюсь к ней спиной – пора спускаться вниз, поприветствовать гостью.