Фиби. Несчастная Фиби, снова на волосок от смерти – и все из-за этой ночи.
– Разумеется, была еще Патрисия, – продолжает Кэролайн. – Все дело заняло считаные секунды. Я всего лишь вышла из палаты собственной матери, прошла вперед по коридору и взяла дело в свои руки, как только ты ушла. Она не сопротивлялась, когда я опустила подушку ей на лицо. Только руки задергались. И всего-то. Бывало и хуже.
Внутренний холод достигает моих ног, и меня охватывает дрожь. Она убила мою маму. Пыталась убить Фиби. А теперь собирается убить мою семью. Я бросаю взгляд на таймер духовки. 2.08. Следующее из маминых чисел – 2.18. Что, если я никогда и не смогла бы ничего с этим поделать? Мы склонны искать смысл во всем, но что, если его просто нет? Червоточина во времени без всякой на то причины. Случайный сбой во Вселенной.
Моя ладонь, холодная, как лед, сползает с полотенца и безвольно падает на пол. Вряд ли я доживу до 2.18. Думаю, к тому времени я уже скончаюсь здесь, прямо на полу собственной кухни.
63
Приблизившись к тому месту, где она рухнула на пол, я склоняюсь над ней. Даже в темноте заметно, какой неестественно бледной стала ее кожа.
– Уже недолго осталось, Эмма, – говорю я ей. – Знаешь, я вообще-то не собиралась причинять им вред. В мои изначальные планы это не входило. Я думала, тебя арестуют либо за убийство матери, либо за убийство Фиби, и на этом все. Но судьба распорядилась по-своему. Если подумать, так даже гораздо лучше. Если бы ты сама не рассказала мне о дне рождения своей матери и о том, что ты боишься повторить ее судьбу, мне бы это никогда не пришло в голову. Кое-что рассказала мне ты, а Роберт заполнил пробелы. Я сделаю все за тебя. Задушу их всех. В твой сороковой день рождения. С днем рождения, безумная Эмма.
– Тебя поймают, – ее слова едва ли громче, чем шепот.
Время нашей беседы близится к концу. Она едва способна разлепить глаза. Скоро она впадет в забытье, а затем ее ждет вечный сон. Вторая ладонь Эммы сползает с раны, и дыхание ее замедляется.
– Честно говоря, Эмма, меня это не особенно волнует. После продажи дома я останусь ни с чем. У меня много долгов по кредиткам. К тому же за эти годы я успела выместить свою злость на нескольких стариках – и не всегда так аккуратно, как могла бы. Я стала замечать некую озабоченность, когда беру новых престарелых пациентов. Когда кто-то умирает, они начинают копать… Ты ведь знаешь людей – кто ищет, тот найдет. Тюрьма для меня – лучший выход. Личное пространство. Оплаченные счета за отопление. Вытирать нужно только собственную задницу. Так что – пусть поймают.
Я вижу, как ее пальцы конвульсивно подергиваются. Она закрывает глаза. Я какое-то время прислушиваюсь. Тишина. Она не дышит. Я бросаю взгляд на таймер духовки. Время смерти – 2.16 ночи, доктор. Я поднимаюсь на ноги. Колени щелкают – да, моим суставам тюрьма тоже пойдет на пользу. Я отворачиваюсь от нее, всматриваясь вглубь дома. Пора отыскать мальчишку.
Я уже направляюсь на поиски в их нелепую гостиную, как вдруг мой взгляд останавливается на винной бутылке, которую я бросила на пол в прихожей. Рядом с ней виднеется маленькая дверца. Чулан под лестницей. Ну конечно. Куда еще мог спрятаться ребенок?
Я права. Он сидит, вжавшись в стену, прижав колени к подбородку. У меня за спиной ярко вспыхивает молния. Я наклоняю голову набок, разглядывая его из-под длинных прядей своих мокрых волос.
– Ах, вот ты где, – говорю я мягко и спокойно, словно общаюсь с одним из своих пациентов. Качнувшись назад на каблуках, я протягиваю ему руку. Он долго смотрит на нее, а потом неохотно вылезает наружу. Я улыбаюсь ему, когда он берет меня за руку. Спиной я загораживаю ему вид на кухню, в которой лежит мертвое тело его матери. Дети такие странные. Они почти всегда делают то, что им велели, невзирая насколько сами считают это неправильным. Садятся в машины к незнакомцам. Съедают конфеты. Дают кому-то взять себя за руку. Я веду его к лестнице, и он следует заа мной наверх. Ступени скрипят у нас под ногами.
– Возвращайся в кровать, – мягко говорю я. Он ничего не отвечает. Я надеваю обратно свои наушники и снова улыбаюсь.
Look, look, a candle, a book and a bell… Мне уже гораздо спокойнее.
Скоро все будет кончено.
64
Я не умерла.
Она только что прошла мимо, ведя за руку Уилла. Я судорожно хватаю ртом воздух, делаю глубокий вдох и, перекатившись, встаю на колени. Меня захлестывает волной тошноты и боли, перед глазами угрожающе темнеет, и в этой темноте мелькают звезды. Но у меня совсем нет времени. В 2.18 она нашла моего мальчика в чулане. У меня остается четыре минуты, чтобы подняться наверх.
Мою голову заполняют воспоминания.
Согнувшись, в проеме стоит мамочка. Ее неестественно широкая улыбка виднеется из-под неряшливого занавеса волос. За ее спиной – зернистая тьма. Стоит глухая ночь. Ни она, ни я не шевелимся. Звук грозы слышен так отчетливо, словно где-то в доме открыта дверь. Сквозняк подтверждает предположение. Быть может, это задняя дверь открыта?
Вспышка молнии освещает маму. Она промокла до нитки. У нее странные глаза. Пустые. Смотрят на меня, но не видят. Они смотрят на что-то сквозь меня. Так она пугает меня еще сильнее, чем обычная «странная мамочка». Мне почти хочется, чтобы она снова начала меня трясти – тогда было бы ясно, что это моя мамочка.
Склонив голову набок, она еще какое-то время молчит, прежде чем заговорить: «Ах, вот ты где». Голос у нее мягкий. Спокойный.
«Тогда» и «сейчас» сливаются вместе. Я ползу к чулану. Они сейчас должны быть уже около его спальни. Прямо передо мной зияет чернотой распахнутая дверца чулана. Еще одно воспоминание. На этот раз – недавнее.
– Это мамочкино тайное убежище, только никому не говори. – Взгляд Уилла возвращается ко мне. – Ты тоже можешь им пользоваться, если хочешь, – говорю я. – Есть кое-что о секретах, что ты должен знать, – шепотом продолжаю я, стараясь изобразить воодушевление. – О них никому нельзя рассказывать. Даже папочке. Договорились? Оно должно быть только нашим – это убежище. Наше тайное место.
Я вползаю внутрь и хватаю старую клюшку для гольфа, а потом рывком вздергиваю себя на ноги. Так быстро, как только могу, я принимаюсь карабкаться вверх по лестнице, крепко вцепившись в перила. Взобравшись наверх, я хватаюсь за парапет. Внезапно моего слуха достигают странные звуки, исходящие с лестничной площадки.
– Мамочка… – я слышу едва различимый шепот. Хлоя лежит, распластавшись у самой стены, не в состоянии даже поднять голову. Она пытается указать мне на комнату Уилла, но мне все ясно и так. Я проживаю этот момент с тех самых пор, как мне самой было пять. Я ускоряюсь. Мне не важно, что я истекаю кровью, не важно, что я почти не чувствую ног. Я слышу, как мой сын молотит ногами по своему матрасу, и в тот же миг толчком открываю дверь его комнаты.
Рядом с кроватью, склонившись над Фиби, стоит мамочка, ее волосы свисают вниз, закрывая лицо. Крепко держа подушку, она душит мою старшую сестру. Ей приходится прикладывать усилия, потому что Фиби отчаянно отбивается, и из-под подушки доносятся приглушенные панические возгласы. Но все, что я вижу – ноги Фиби, молотящие по матрасу, ноги, которыми она пытается пинаться и лягаться, а затем задирает их в воздух и вертит, словно пытаясь что-то сбросить. Фиби.
Я делаю шаг вперед. Старые доски скрипят. Мамина голова поворачивается в мою сторону, в широко распахнутых глазах застыло удивление.
– Эмма, – изумленно произносит она. Выпрямляется. А потом внезапно, без предупреждения, заваливается на сторону и замертво падает на тонкий ковер.
Кэролайн стоит, склонившись над Уиллом, ее волосы свисают вниз, закрывая лицо. Крепко держа подушку, она душит моего сына. Он отчаянно отбивается, и Кэролайн приходится приложить усилие. Один из ее наушников вываливается, и дребезжание музыки по сравнению с шумом барабанящих по матрасу ног Уилла кажется мне звоном мушиных крылышек.
Подняв над головой клюшку, я делаю шаг вперед. Пол скрипит под ногами. Голова Кэролайн поворачивается в мою сторону, в ее глазах застыло удивление.
– Эмма, – изумленно произносит она. Выпрямляется.
В это мгновение весь мой гнев воплем выплескивается наружу – получается нечто среднее между криком и хрипом. Изо всех сил размахнувшись клюшкой, я бью прямо по черепу Кэролайн. Ее голова дергается в сторону, а затем Кэролайн оседает на ковер.
– Пошла ты, Кэролайн, – переводя дух, бормочу я, возвышаясь над ее телом с поднятой клюшкой – на случай, если она пошевелится. – Пошла ты!
На голове Кэролайн зияет вмятина от удара клюшкой. Ее зрачки беспорядочно перемещаются из стороны в сторону. Теперь она никуда не уйдет.
Рухнув на кровать, я прижимаю к себе Уилла.
– Все кончено, малыш.
Снаружи, перекрывая шум грозы, доносится вой сирен. Я крепче обнимаю сына, и тут, спотыкаясь, из коридора появляется другое мое дитя и опускает голову на мое колено. Только теперь, обняв обоих своих детей, я принимаюсь рыдать от облегчения и позволяю себе провалиться в забытье. Они в безопасности. Все наконец позади.
65
Из маленькой вазы у основания могильной плиты я вынимаю букет увядающих цветов, чтобы заменить его яркими свежими фиалками. Нина говорит, мама их любила. Я многое узнаю от Нины и жадно впитываю, стараясь понять, кем же на самом деле была моя мама.
Удовлетворенная результатом, я встаю, отряхивая колени и пальто, стараясь не обращать внимания на боль в боку. Мне повезло. Я увернулась ровно настолько, чтобы она промахнулась мимо моей печени. Я потеряла много крови, но уже через несколько дней смогла вернуться домой.
Иногда я захожу положить цветы и на могилу Джеки, матери Кэролайн. Я рада, что мне выпал шанс познакомиться с ней. Даже в своем горе она встретила меня очень тепло. Она плакала, я тоже плакала, мы говорили о ее потере и о том, как напрасно все это было. В ней было очень много любви. У нее случился обширный инсульт, и через две недели после моего сорокового дня рождения Джеки скончалась. Несколько дней спустя стало известно, что Кэролайн наряду с попыткой убийства моей семьи подозревают в смертях нескольких пациентов, за которыми она ухаживала в последние годы.