– Как именно? – спросил Ральф.
– В жизни есть вещи, за которые мы, мужчины – впрочем, и женщины тоже, – постоянно ведем борьбу. Это не тот высокопарный бред, про который пишут в книгах по истории и социологии, я сейчас не об этом. Я имею в виду очень простые и самые основные вещи. Крыша над головой. Трехразовое питание и постель. Нормальная сексуальная жизнь. Здоровый желудок. И наконец, самое важное: то, чего вам сейчас не хватает, друг мой, и почему вы сейчас так мучаетесь. Потому как ничто на свете не заменит здоровый ночной сон, правильно?
– Правильно, – согласился Ральф.
Вайзер кивнул.
– Сон – это скромный и незаметный, но великий герой и единственный доктор, которого может позволить себе бедняк. Шекспир говорил, что сон «тихо сматывает нити с клубка забот»[3], Наполеон называл сон благословенным окончанием ночи, а Уинстон Черчилль – один из величайших людей нашего века, страдавших бессонницей – сказал, что для него это единственный способ излечиться от депрессий. Я записал это все в своих заметках, но все цитаты сводятся к одному, к тому, что я только что вам сказал: ничто в этом мире не сравнится с крепким здоровым сном.
– У вас у самого были проблемы со сном, да? – вдруг спросил Ральф. – И поэтому вы… ну… взяли меня под свое крылышко?
Джо Вайзер усмехнулся.
– А я взял вас под крылышко?
– Да, пожалуй что.
– Ну ладно, это я еще переживу. А ответ утвердительный. Да, я страдал от бессонницы – точнее, от расстройства медленной стадии сна – с тринадцати лет. Именно поэтому я и занялся исследованием этого явления.
– И как вы сейчас с этим справляетесь?
Вайзер пожал плечами.
– На самом-то деле сейчас у меня все неплохо. Могло быть и лучше, да. Но терпимо. Когда мне было двадцать, все было гораздо хуже – я ложился спать в десять, засыпал около четырех, вставал в семь и жил как во сне, ощущая себя героем чьего-то кошмара.
Это было знакомо Ральфу – настолько знакомо, что по спине и рукам побежали мурашки.
– И сейчас я скажу вам самое главное, Ральф, так что слушайте.
– Я слушаю.
– Вы должны радоваться тому, что с вами еще все в порядке, по крайней мере в общих чертах, даже если весь день вы себя чувствуете дерьмово. Сон, скажем так, создан неравным – есть хороший сон и есть плохой. Если вам все еще снятся когерентные сны и, что гораздо важнее, осознанные сны, значит, ваш сон все еще хороший. И именно поэтому большинство снотворных для вас сейчас будут совсем не полезны, а даже наоборот – вредны. И я знаю доктора Литчфилда. Он достаточно приятный парень, но очень уж любит сразу хвататься за ручку и выписывать пациентам рецепты.
– Как же вы правы, – заметил Ральф, думая о Каролине.
– Если вы расскажете Литчфилду все, что вы рассказали мне по дороге сюда, он скорее всего выпишет вам бензодиазипин. Может быть, долман или ресторил, а может, гальцион или даже валиум. Вы будете спать, но за это придется заплатить немалую цену. Бензодиазипины вызывают привыкание, это респираторные депрессанты, и – что хуже всего для таких, как мы с вами – они значительно сокращают REM-стадию сна. Иными словами, ту стадию сна, когда вам снятся сны. Кстати, как вам пирог? Я спрашиваю потому, что вы почти до него не дотронулись.
Ральф откусил здоровенный кусок пирога и проглотил, даже не почувствовав вкуса.
– Очень вкусно, – сказал он. – А теперь объясните мне, почему если ты видишь сны, то сон у тебя хороший.
– Если бы я мог ответить на этот вопрос, я бы ушел со своей работы и стал бы великим гуру по сну. – Вайзер доел свой пирог и теперь собирал пальцем крошки с тарелки. – REM-стадия сна – это когда спящий быстро вращает глазами. В общественном сознании термины REM-сон и «сон со сновидениями» уже давно стали синонимами, но мало кто знает, как движения глаз спящего влияют на то, что ему снится. Вряд ли они отвечают за «наблюдение» или «слежение», потому что наблюдатели фиксировали эти движения даже тогда, когда подопытным снились достаточно статичные сны, к примеру, разговоры, вот как у нас с вами – просто сидим за столом и беседуем. И точно так же никто не знает, почему существует связь между когерентными осознанными снами и душевным здоровьем: чем больше снов снится человеку, тем он здоровее, и наоборот. Такая вот непонятная зависимость.
– Душевное здоровье – достаточно общий термин, – скептически заметил Ральф.
– Да, – усмехнулся Вайзер. – Напоминает мне наклейку на бампере, которую я видел несколько лет назад: СОХРАНЯЙТЕ ДУШЕВНОЕ РАВНОВЕСИЕ ИЛИ Я ВАС УБЬЮ. В любом случае мы сейчас говорим о каких-то основных, базовых компонентах: способности узнавать, способности решать задачи как индуктивным, так и дедуктивным методом, способности поддерживать нормальные отношения с людьми, памяти…
– Моя память стала значительно хуже, – сказал Ральф и подумал о том, как не смог вспомнить номер телефона кинотеатра, и о своей долгой охоте на последний пакет с супом в кухонном шкафу.
– Да, вы, вероятно, страдаете от кратковременных провалов в памяти, но ширинка у вас застегнута, и рубашка надета не наизнанку, и я уверен, что вы назовете свое второе имя, если я вас сейчас спрошу. Я никоим образом не преуменьшаю вашу проблему, поймите меня правильно – я был бы последней сволочью, если бы имел в виду что-то подобное, – я просто прошу вас чуть-чуть поменять вашу точку зрения, всего лишь на пару минут. И подумать о всех тех аспектах жизни, в которых у вас пока что нет никаких проблем.
– Хорошо. А эти когерентные и осознанные сны… они просто показывают, насколько вы себя хорошо чувствуете, типа как индикатор топлива в машине, или они еще и играют какую-то роль в нормальном функционировании организма?
– Никто точно не знает, но, судя по всему, и то, и другое. В конце пятидесятых, примерно тогда, когда фармацевты изобрели барбитураты – самым популярным тогда было лекарство под названием талидомид, – некоторые ученые предположили, что хороший сон, о котором мы сейчас говорим, и сновидения никак друг с другом не связаны.
– И?
– Тесты не подтвердили эту гипотезу. У людей, которые спали без сновидений или у которых наблюдались постоянные нарушения цикла сна, обнаружились всевозможные проблемы, включая потерю способности познавать новое и эмоциональную неустойчивость. У них были проблемы и с восприятием, которые потом получили название гиперреальность.
За спиной Вайзера, в противоположном конце кафе сидел какой-то парень и читал «Derry News». Ральф видел только его макушку и руки. На левой руке красовалось аляповатое кольцо. Заголовок на первой странице гласил: АДВОКАТ АБОРТОВ СОГЛАСИЛАСЬ ВЫСТУПИТЬ В ДЕРРИ В СЛЕДУЮЩЕМ МЕСЯЦЕ. Под ним, шрифтом помельче, было написано: Группы борцов за жизнь обещают организованные протесты. В центре страницы располагалась большая цветная фотография Сьюзан Дей, куда более объективная, чем та, которую Ральф видел в витрине «Потрепанной розы», магазина поношенной одежды. На тех фотографиях Сьюзан Дей выглядела вполне ординарно, может, даже слегка зловеще; на этом снимке она просто вся сияла. Ее длинные светлые волосы медового отлива были убраны с лица и зачесаны назад. И еще у нее были умные, завораживающие карие глаза. Пессимизм Гамильтона Давенпорта оказался абсолютно неоправданным. Сьюзан Дей все-таки приезжает.
А потом Ральф увидел одну штуку, которая сразу заставила его забыть и про Сьюзан Дей, и про Хэма Давенпорта.
Вокруг рук и головы человека, читающего газету, начала сгущаться серо-голубая аура. Особенно яркой она была вокруг кольца и делала его похожим на астероид, как их обычно представляют в реалистичных фантастических фильмах.
– Что вы сказали, Ральф?
– А? – Ральф с трудом оторвал взгляд от человека с газетой. – Я не знаю… а я что-то сказал? Кажется, я спросил, что такое гиперреальность.
– Обостренное чувственное восприятие, – сказал Вайзер. – Как приход под ЛСД, только без всяких химических препаратов.
– Ага. – Ральф наблюдал, как серо-голубая аура начала образовывать сложный рунический узор на ногте Вайзера, которым он подбирал крошки с тарелки. Сначала это было похоже на буквы, нарисованные на замерзшем окне… потом – на фразы, написанные туманом… а потом – на странные, искаженные лица.
– Ральф, вы здесь или где?
– Здесь, разумеется. Но послушайте, Джо, если ни народные средства, ни лекарственные препараты в свободной продаже не помогают, а от снадобий, которые выписывают по рецепту, становится только хуже, что тогда остается? Ничего, вообще ничего?
– Вы собираетесь доедать пирог? – спросил Вайзер, указывая на тарелку Ральфа. Серо-голубой свет поднимался от кончиков его пальцев в форме арабских букв, написанных ледяным паром.
– Нет, я уже наелся. Если хотите, берите.
Вайзер подвинул его тарелку к себе.
– Не сдавайтесь так быстро, – сказал он. – Пойдемте сейчас в аптеку, я дам вам пару визиток. Как соседский и дружественный наркодилер, я вам советую дать им еще один шанс.
– Кому?
Вайзер открыл рот, чтобы отправить туда последний кусочек пирога, и Ральф увидел, что каждый его зуб был окружен серебристым сиянием. Пломбы горели, как крошечные солнца. На языке светились остатки теста и яблок.
Вайзер закрыл рот, и переливчатое мерцание исчезло.
– Джеймсу Рою Хонгу и Энтони Форбсу. Офис Хонга – он акупунктурист – расположен на Канзас-стрит. Форбс – гипнотизер, его офис – где-то на Восточной Стороне, на Гессер-стрит, кажется. И прежде чем вы обвините их в шарлатанстве…
– Я не собираюсь никого обвинять в шарлатанстве, – спокойно сказал Ральф и потрогал магический глаз, который так и носил под рубашкой. – Честное слово.
– Хорошо. Сначала советую обратиться к Хонгу. Иглы смотрятся устрашающе, но больно не будет. Я не знаю, как именно все это действует, но два года назад, когда у меня было очередное обострение бессонницы, он мне очень помог. Форбс тоже очень хороший врач, насколько я знаю, но Хонг мне нравится больше. У него все расписано по минутам, но тут, возможно, я вам смогу помочь. Ну, что скажете?