После победы революции прошло уже пять лет. Забывались, уходили из памяти многочисленные слухи о недолговечности народной власти, когда одни предсказывали ее падение осенью, другие — не позже весны, третьи, явно нетерпеливые, назначали срок не более двух-трех месяцев, четвертые ждали помощи из-за рубежа. Однако «назначенные» сроки проходили один за другим, а народная власть продолжала укрепляться. Попавшие в банду не могли не замечать этого. Каждый раз, когда им удавалось встретиться со своими односельчанами, они тосковали по матерям, вспоминали отцов, а в их разговорах все чаще проскальзывало мучительное разочарование. От прежних восторгов не осталось и следа. Все чаще они на чем свет стоит открыто ругали своих «вожаков», с легкостью утверждавших, будто «с востока идет красная большевистская опасность».
Эти двое пришли в банду бороться, но за что — четко не представляли, Они считали, что коммунисты долго не продержатся, но потом мало-помалу начали постигать истинное положение вещей, хотя и не высказывались об этом вслух. Наблюдая за ними, я чувствовал, что самообман, которым они обольщались, иссушает их сердца, и я знал, что однажды они окажутся на дне пропасти, как птицы с перебитыми крыльями. А ведь на самом деле им нечего было бояться народной власти: они не обагрили свои руки кровью невинных людей. Но как им объяснить все это? Я не имел права говорить им о том, что уже разоблачил две подобные банды, которых теперь и в помине нет. Не мог сказать и то, что завтра их банда тоже бесследно исчезнет с лица земли.
Я ждал, как будут вести себя братья Петр и Асен, ждал, что и они выскажут все, что у них наболело. Однако они лишь улыбались, услышав неожиданное заявление своего приятеля.
Петр заметил:
— Простой крестьянин... У него ведь ничего не отобрали?..
Здоровяк ничего не ответил. Он знал, что ушел в горы не как Фантом, который спасал свою шкуру, боясь возмездия за ужасные преступления. Не принадлежал он и к таким, как эти два брата, потерявшие всякую надежду вырваться из того кромешного ада, в который сами себя бросили. Крестьянина мучили свои думы и заботы. Они преследовали его повсюду. Братья недооценивали его стихийного бунта против насилия. Они даже не задумались над тем, что так задело его типично крестьянскую натуру. А он, расправив свою огромную, как лопата, бороду и положив на колени могучие, как паровозные рычаги, руки, ворчливо сказал, обращаясь к братьям:
— Вы вот грамотные. Кажется, и учителями были. Вы пойдете в свое родное село бросать гранаты и убивать невинных односельчан, собравшихся в библиотеке?
— Ты за кого нас принимаешь, за бандитов, что ли? — сорвался Асен, а Петр отвернулся и зло сплюнул, выразив этим свое явное неудовольствие по поводу затеянного разговора.
Здоровяк вскочил, посмотрел на меня и вдруг решительно заявил:
— Вот вам моя винтовка, Я не пойду в горы! Возвращаюсь домой, а вы как хотите, так и поступайте!.. Я не замарал своих рук кровью людской!
— Не замарал, так замараешь! — тихо сказал я и в тот же миг заметил, как все четверо мгновенно ощетинились, словно собаки, почуявшие опасного зверя.
Наступил момент для нанесения очередного удара. Необходимо было воспользоваться их реакцией, вызванной безумным замыслом озверевшего молодого вожака, и незамедлительно внушить отвращение и ненависть к Фантому.
— Замараешь! — повысив голос, подчеркнуто сурово повторил я. — И не только ты. Все замараете! И не только руки. Все с ног до головы будете в крови человеческой, которую никогда не сможете смыть! С той шестеркой все улажено. Они не будут бросать гранаты в собравшихся в библиотеке. А вот что будете делать вы?.. Вы ведь должны стать убийцами молодых строителей — девушек и юношей! Не прерывайте меня! Молчите и слушайте внимательно! Потом будете говорить. Наш главарь ушел. Возвратится он только к вечеру. А зачем он пошел? Он мне строго приказал не говорить вам, что по всей округе проведены аресты, что задержаны все наши сообщники и связные, а наш отряд со всех сторон блокирован. Кто уцелеет после всего этого — известно одному всевышнему! Фантом сказал: «Надо закалять нервы моим трусам. Я требую, чтобы каждый из них убил по десять коммунистов. Пусть каждый вырежет груди у двух-трех девушек. Пусть обагрят себя кровью, и тогда уж никому из них не захочется сдаваться!..» Молодые люди строят дорогу в Родопы, а вам приказано их убить. За что?..
— Сволочь!.. — не выдержав, вскочил разъяренный крестьянин, и мне потребовалось немало усилий, чтобы успокоить и усадить его на место.
Братья слушали меня понурив голову. Когда крестьянин высказал свое негодование, они вдруг будто очнулись, переменились в лице, явно встав на сторону здоровяка, но пока молчали, видимо боясь меня, заместителя Фантома.
— Эй ты, полегче, чего разошелся? — вмешался Звезда, пытаясь успокоить крестьянина.
Однако тот продолжал возмущаться и в запальчивости крикнул Звезде:
— А ты молчи, пока цел... щенок...
Звезда, задетый за живое, вскочил и, видимо, хотел сказать что-то обидное, но вдруг опомнился и уставился на меня горящим от возбуждения, вопросительным взглядом. Не знаю, что он думал, но по его глазам было видно, что он решался на что-то значительное и важное. Не зная толком, что задумал Звезда, я вдруг подбодрил его:
— Давай! Давай!
Как он понял это «давай», не знаю, но в следующее мгновение Звезда как из пулемета выпалил здоровяку:
— Это что, я щенок?.. Ты хочешь ударить меня, сотрудника государственной безопасности?.. — И направил винтовку на всех троих.
Я почувствовал вдруг, будто проваливаюсь куда-то. В первое мгновение мне показалось, что все обдуманное и передуманное сразу рухнуло. Мы и в самом деле могли погибнуть. Оправившись после шокового потрясения, здоровяк сказал сиплым голосом:
— Да ты что?.. Спятил?.. Да ты подумай, о чем говоришь!.. А ну, брось винтовку!
Все трое не на шутку испугались. Они просто окаменели от слов «государственная безопасность» и в первое мгновение потеряли дар речи. Сидели не шелохнувшись, с надеждой уставившись на меня. Однако дуло винтовки было направлено только на них, и теперь они уже не могли не понять, что Звезда меня не боится.
Словесная игра закончилась. Больше уже нельзя было продолжать игру в прятки. Необходимо было действовать в открытую.
Трое сидевших передо мной побледнели как полотно и смотрели на меня испуганными, широко раскрытыми глазами, которые молили о снисхождении и милости.
— Да, — сказал я, стараясь держаться как можно спокойнее, — мы действительно из органов государственной безопасности!..
Здоровяк схватился своими огромными ручищами за голову, словно хотел защититься от удара, и простонал в наступившей тишине:
— Мать моя родная...
— Значит, нас предали... — чуть слышно прошептал один из братьев и протянул руку к винтовке.
— Не шевелись! — закричал Звезда, заметивший это, и тот поднял руки вверх.
Нам необходимо было наступать, и я продолжал:
— Мы здесь для того, чтобы спасти тех, у кого еще не запачканы руки кровью. Таких, как вы, и вам подобных. Нам нужен только Фантом и его подхалим Серафим. Их руки обагрены кровью ни в чем не повинных людей! А кто вы? Обманутые и запутанные люди, которых они хотят сделать убийцами! Предположим, убьете вы сто, сто пятьдесят человек... А что дальше? Ведь на земле от этого не исчезнут настоящие люди. Придут другие девушки и юноши, а погибшие, даже мертвые, поднимут на борьбу тысячи живых!..
Все трое слушали, стараясь не пропустить ни единого слова. Их лица приобретали нормальный цвет, на щеках появился румянец. И все-таки трудно было вывести их из состояния оцепенения. Я волновался. И не только за себя и Звезду — за этого совсем юного паренька в куртке гимназиста, но и за судьбы этих троих, да и некоторых других из банды, которые погибнут, так и не узнав, ради чего. Волновался я и за молодых строителей, прокладывавших дорогу в новую жизнь, тех, кто воевал с горами, а мог погибнуть где-нибудь в овраге. Ведь Фантом замышлял повесить их на деревьях недалеко от села или вдоль недостроенной дороги. Я волновался за тех, кто мог погибнуть, так и не испытав радости своего труда.
Наблюдая за троими, я понял, что они готовы сдаться. Другого пути им не оставалось. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Они молчали, потрясенные, два брата и этот здоровенный крестьянин, сходивший с ума по работе на пашне. Я объявил им наше решение: их отпустят по домам, если они сами захотят начать новую жизнь, но при условии, что они помогут нам раскрыть глаза и другим. Этим они смоют свой позор и тогда смогут надеяться на прощение людей.
Они единодушно согласились. У них не было другого выхода, но на всякий случай мы сбили бойки ударников их пистолетов и винтовок. Следовало соблюдать осторожность: кто мог предвидеть все, что произойдет на обратном пути? Нам было бы достаточно того, чтобы они сдержали свое слово и не мешали нам действовать, а их переход на нашу сторону в любом случае должен был сослужить свою службу.
— Они нас уничтожат, если заметят, что в руках у нас не оружие, а кусок железа... — заметил здоровяк. — И тогда дело не доведем... до конца...
— Не беспокойся! — ответил Звезда, и в голосе его прозвучала уверенность.
Теперь нам предстояла совместная, очень сложная операция, которая требовала не только напряжения всех сил, но и точно рассчитанных и согласованных действий каждого в отдельности и всех вместе. Одна-единственная ошибка могла стать роковой...
Обо всем этом мы узнали от Каменова потом, а в те дни, мучимые неизвестностью, жили в тревожном ожидании...
В один из таких дней в кабинете начальника околийского управления нервно затрещал телефон. Я торопливо снял трубку и услышал взволнованный голос:
— Я — Звезда... Я — Звезда...
Я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги. С тех пор как Звезда ушел на это опасное задание, я не находил себе места, волнуясь за его судьбу. И теперь, когда совсем неожиданно пришла от него весточка, я даже растерялся, не зная, что сказать. Солнце уже клонилось к закату. Стояла теплая, ясная погода. Я слушал, охваченный радостным волнением, звонкий, торжественный, такой родной голос и едва улавливал: