Разговор затягивался, но Милков не спешил, полагая, что бандит у него в руках и никуда не уйдет. Наш разведчик решил сначала выведать у бандита все, что возможно, а уж потом стукнуть бывшего жандармского сержанта, скрутить и доставить в город. Мацуока по своим физическим качествам не мог противостоять Милкову, который считался лучшим в околии самбистом. Милков достал портсигар, угостил собеседника сигаретой и... В этот момент кто-то совсем рядом кашлянул. Милков пришел в бешенство, догадавшись, что это товарищ из околийского управления, который, видимо, следил за ним, чтобы в нужный момент прийти на помощь. Оглянувшись, Милков стал всматриваться в темноту, но за деревьями никого не увидел, а когда обернулся, Мацуоки будто и не было. Милков бросился на землю, ожидая выстрела, но его не последовало...
Когда Милков рассказал мне все это, я подумал: «А почему Мацуока не стрелял, скрывшись в темноте леса? Наверное, посчитал, что попал в западню, и боялся, что его упредят? Или сначала тоже перепугался, а когда страх прошел, было уже поздно?..» Так или иначе, бандит скрылся, а наш Милков после всего случившегося долго не мог прийти в себя.
Я пытался внушить ему, что не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Я уговаривал Милкова, даже стыдил, но все безрезультатно. Милков был настолько расстроен, что никакие уговоры уже не могли заставить его снова взяться за это дело. Чтобы успокоиться и обрести прежнюю уверенность, ему нужно было время. Однако дальнейшая отсрочка означала новые и, возможно, еще более тяжкие преступления бандита. Милков ругал и Мацуоку и себя, а уходя, попросил направить его в другую околию, чтобы больше не слышать об этом отвратительном типе.
На следующее утро мы получили сообщение о том, что в одном селе Мацуока зверски избил священника только за то, что тот в своей проповеди призывал к миру. Убегая из села, бандит бросил гранату в здание общины. Следы Мацуоки и его сообщников опять затерялись. А тот агент, который помог нашему контрразведчику Милкову установить связь с Мацуокой, через два дня был обнаружен повешенным в собственном доме. Такой оборот дела задевал наше самолюбие и престиж: мы так и не выполнили приказ задержать или уничтожить Мацуоку. Наши неудачи подрывали влияние и авторитет народной власти.
На всякий случай мы установили наблюдение за женой Мацуоки, хотя мало верили, что он появится у нее. Нам было известно, что однажды Мацуока, внезапно ворвавшись в свое родное село, нагло бахвалился перед односельчанами в корчме: «Для меня нет больше ни власти, ни жены!..»
На моем столе лежало разбухшее досье на Мацуоку, вся ответственность за поимку которого теперь ложилась на меня, и чем больше я знакомился с этим делом, тем сильнее охватывало меня желание поскорее закончить его. Однако время шло, а я никак не мог найти надежный вариант плана наших дальнейших решительных действий. Тем временем Мацуока продолжал совершать свои злодеяния. Все это выбивало меня из колеи, и я не находил себе места.
Почти двое суток я просидел в кабинете, тщательно изучая все добытые сведения о Мацуоке; мне хотелось ухватиться за такую нить, которая помогла бы быстро распутать весь клубок. Я почти наизусть знал многие подробности о жизни этого изверга, потерявшего человеческий облик. Из всех пометок, сделанных мной в деле о Мацуоке, больше всего запомнились воспоминания его односельчанина: «Когда мы учились в седьмом классе, отправили нас в поле на прополку и Георгий (Мацуока) поймал маленького зайчонка. Зайчонок пищал, вырывался, а он драл его то за одно, то за другое ухо, а когда зайчонок перестал пищать, разорвал его на части. Тогда наш учитель, господин Марков, сказал, что такие люди хуже зверей, а если в руках у них окажется власть...»
«Да! — подумал я. — Этот тип — закоренелый, неисправимый преступник. Он не пощадит и родного отца».
Я был глубоко убежден, что наступит день, когда Мацуока, обольщенный своим всемогуществом, попадет в наши руки. Но когда это случится? Я подробно изучил всех его родственников. У него был сын, который сразу же после 9 Сентября начал работать в областном комитете партии, а затем перешел в областной суд. Он сменил фамилию, отрекся от отца и поселился в Пловдиве. На наш запрос поступили данные, которые свидетельствовали о том, что сын Мацуоки делает все, чтобы смыть с себя позор отцовских преступлений. Он твердо встал на сторону народной власти, и при необходимости можно было рассчитывать на его помощь.
Мацуока был старшим из пяти братьев, живших в одной деревне. Они поселились в пяти соседних домах, разделив десять лет назад наследство отца. Сестер у Мацуоки не было. Я детально познакомился с его братьями сначала по имевшимся материалам, а затем побывал в их деревне. Как обычный прохожий я зашел посидеть в корчме. Там собрались крестьяне. Пришли и трое его братьев. По документам их характеризовали как мягкосердечных и скромных людей, унаследовавших от отца трудолюбие и добропорядочность. Было известно, что ни один из них не одобрял бандитизма старшего брата. И все же я не решался прибегать к их помощи. Трое из четырех невесток Мацуоки были из местных, а четвертая — из Пазарджика, там у нее остался брат.
«Значит, брат невестки Мацуоки в Пазарджике?» — размышлял я. Когда мы навели справки, то оказалось, что в настоящее время он живет и работает в Рудоземе: купил дом, обзавелся пчелами и перевез тридцать ульев на высокогорное пастбище, к вершине Рожен. Сестры, по моему убеждению, в большинстве своем всегда бывают откровенны с братьями. «А нельзя ли, — подумал я, — через этого брата выйти на Мацуоку? Ведь никто до сих пор не воспользовался этой возможностью!..» И тут я вспомнил любимую поговорку нашего оперативного работника Симо: «Прямой путь короче, зато в обход — иногда вернее».
Я сразу же приступил к разработке этого варианта плана. А когда появились конкретные наметки, мы собрались в моем кабинете на совещание. Большинство товарищей согласились с моими предложениями.
В Рудозем я выехал вместе с Елином, которому предстояло вступить в контакт с братом невестки Мацуоки. Старая машина подпрыгивала на разбитом шоссе, пригодном скорее для езды на осле, чем на легковых машинах. Рядом со мной дремал Елин. На нем были грязные обмотки, обшарпанная телогрейка, форменная военная фуражка, а за плечами — старый солдатский вещевой мешок. Когда мы подъехали к уже погрузившемуся в глубокий сон Рудозему, я тронул за плечо Елина и тихо сказал:
— Пора! В добрый тебе час!
Он быстро вышел из машины и, глядя на меня из темноты, шутливо произнес:
— Потом дадите мне рекомендацию в Народный театр?
Елин крепко пожал мне руку и ушел на свое первое задание. Я волновался, хотя и понимал, что пока ему ничто но угрожало. Однако кто знает, что может случиться?
Прибыв в местное отделение милиции, я приказал дежурному пропускать ко мне посетителей в любое время, поскольку был уверен, что, кроме Елина, никто меня разыскивать не будет. Я лег на диванчик и мгновенно уснул.
Проснулся оттого, что дежурный потряс меня за плечо и спросил, можно ли пустить посетителей. Я вскочил, плеснул из графина воду в лицо, вытерся платком, сделал несколько приседаний и закурил. Сна как не бывало. Дежурный ввел молодую, лет двадцати — двадцати пяти женщину. Ее можно было бы назвать красивой, если бы она не казалась такой строгой. Говорила она как-то по-мужски, отрывисто, и резко. За ней, с фуражкой в руке, опустив седую голову, вошел мужчина в дешевеньком костюме и грубой крестьянской обуви.
Я всегда старался держаться просто и естественно, когда принимал посетителей. Так поступил и сейчас. Молодая женщина пришла ко мне, видимо, сообщить что-то важное. Я пригласил ее сесть, однако она продолжала стоять, грозная и прямая, и смотрела на меня так, будто укоряла: что, мол, ты за начальник, если сразу не спросил, что привело меня в такой поздний час?..
— Садитесь! Садитесь! — повторил я приглашение как можно спокойнее.
— Я спрашиваю, вы начальник или нет? — еще более настойчиво и важно спросила женщина.
— Нет, я архиерейский наместник! — сердито ответил я и снова указал на стул: — Садитесь, прошу!
Наконец она, видимо, убедилась в том, что говорит не с помощником писаря в общине. Конечно, ее смущала моя молодость. Я тогда действительно был еще молодым.
— Хорошо, — решительно проговорила она, но сесть отказалась, а затем продолжала: — Вчера поздно вечером к нам постучался один сомнительный тип!..
— Совсем и не сомнительный! — виновато прервал ее присевший на стул пожилой мужчина. — Только он был сильно уставшим. Просто изнемогал от усталости!
— Мой отец, — указав на пожилого мужчину, продолжала женщина, — пригласил его в дом, накормил... не спросив ни имени, ни фамилии, не говоря уже о паспорте... Я приехала из Смоляна. Мы с мужем живем там. Мой муж — капитан пограничных войск... Я увидела незнакомца, когда он умывался. Он попытался не показывать мне свое лицо, и это вызвало у меня подозрение. Я молча прошла к себе. Дождалась, когда он ляжет и уснет. Петли дверей мы всегда смазываем салом, и они открываются без скрипа. Я осторожно вошла к нему. Это было в полночь. Постояла минуту-другую. Убедившись, что незнакомец спит, я ощупала его куртку. Смотрю — паспорт. Читаю: «Елин Георгий Узнов, родился в Бельово 13 июля 1929 года». Спрашиваю отца: «Кто этот парень?» Он отвечает: «Его, кажется, зовут Христо, он внук твоего дяди Кольо Пирнарева из Пазарджика». Это еще больше насторожило меня. Незнакомец продолжал спать. Я пошарила под подушкой, и — представляете себе, товарищ начальник, — пистолет! Хотела тут же пристрелить его, но потом решила: нет, надо сообщить!..
— Слава богу, что не натворила беды! — вновь вмешался старик.
Я вдруг совершенно отчетливо представил себе кандидата в актеры Народного театра с пробитой головой на чистых простынях, а у его изголовья — жену офицера с пистолетом в руках.
— Расскажи товарищу, о чем вы вели разговор... — обратилась она к отцу. — И не скрывай ничего! Срам! Зять — пограничник, офицер, дочь тоже живет на границе... Извините, товарищ начальник, как нам смыть это пятно?..