Время летело. Примерно через два часа старик Коста уже будет разгружать мула, а Мануш спросит его:
— Почему опоздал Антон?
— Гм, заигрался где-нибудь, дело его ребячье! — бросит старик Коста. — Ну а вы не держите там, наверху, детей!
— Да, есть кому лепить нам снежных баб! — вяло ответит Мануш и мысленно будет ругать себя за то, что отпустил Антона...
— Ты не такой, как другие! Иначе ты бы не мучился со мной до сих пор!
— Давай вставай! — сказал, поднимаясь, агент. — Окоченеешь!
— Встану, если понесешь меня!
— Мой путь тут кончается, дальше не пойду!
— Откажешься — твой путь действительно тут и кончится! — выпалил Антон, нащупывая рукой пистолет, и тут же осекся. Ему стало стыдно и больно. За одну ночь этот человек дважды спас его, а он ведет себя как мальчишка! Ведь этот полицейский агент почти не трогал его, если не считать пощечины во время первого допроса, да и то она была несильной. А потом он нес его, как ребенка. «Наш он или из тех, кто почувствовал отвращение к своим?.. — размышлял Антон. — Привести его в отряд? Но что я скажу, когда спросят, кого я привел?..» Горы молча, терпеливо ждали, что Антон все разгадает и все обдумает... Пеца говорил: «Спрашивай не того, кто много знает, а того, кто много испытал!..»
— Не пугай!.. Не трать слов напрасно! — сразил его агент. Он действительно сильно отличался от других полицейских. Но кто знает — почему? И сердился он тоже как-то не так...
— Слушай, я не пожалею патронов! — В руках Антона блеснула сталь пистолета.
— Смотри, зубы показывает! — усмехнулся агент без тени испуга. — А я думал, ты выдохся в пути!.. Убьешь меня, сам погибнешь, неблагодарный мальчишка! Глупый ты, скажу я тебе!..
— Сам видишь, ноги не идут, меня тащить надо!
— А если откажусь?
— Откажешься — погибнешь.
— И ты ничего не выиграешь! С такой ногой по такому снегу...
— Решай! Или спасенье, или смерть для нас обоих! Другого выбора нет! — сказал Антон и вскинул пистолет.
Нет, это был не страх и не храбрость, а проявление необыкновенной воли, неудержимого стремления любой ценой вернуться к своим.
— Напрасно мучаешь меня!.. Понимаю — есть за что. Но ведь ты мертвец! Ты вышел им уже из кабинета околийского начальника!
— Молчи!
— Думаешь, там, наверху, тебе кто-нибудь поверит? Околийский начальник умеет обдумывать ходы! Знаешь, что он говорил? Посей среди коммунистов недоверие, а потом только иди и собирай головы!.. — Агент торопился закончить фразу, сдерживая тяжелое дыхание.
— Дурак ваш околийский начальник! Нет у него веры, потому он такой и злой! Он и тебе не верит, так как считает, что все люди — волки! Но это не так! — отрезал Антон.
Да, люди бывают разными — и плохими, и добрыми. Они могут смеяться и плакать, радоваться и горевать, сгорать от ненависти и злобы или радоваться друг другу, но каждый из них, полагал Антон, должен иметь святую веру и большую любовь, которые должны присутствовать во всем. Нельзя оправдывать все средства, но не следует только видеть эти средства — и больше ничего. Иначе к чему переносить муки, леденящий холод, боль ран, недоверие и неловкость перед тем, кто протягивает спасительную руку, если у тебя нет цели? Человек живет, мучается, страдает или торжествует, подчас не задумываясь над тем, что заставляет его делать это...
Очевидно, Антон не знал, что мужание совершается не всегда постепенно, изо дня в день, год от года, а может произойти сразу, за одну ночь, которая окажется равной веку. Вероятно, Антон и не находил слов для объяснения своего упорства, но чувствовал, что где-то в глубине души его поселился страх за судьбу полумертвых от голода и жажды товарищей, которых он вновь хотел видеть сильными и здоровыми. Им нужны эти горы и даже этот полицейский агент, если он не обагрил свои руки кровью и будет искренним в своем раскаянии...
— Хорошо! Докажи, что ты не волк, и отпусти меня! — проговорил задыхающийся агент.
— А знает ли твой начальник, что нас очень много и что наша победа близка?..
— Мне не известно, что знает мой начальник, но я должен бросить тебя, как только войдем в виноградник!
— Тогда и умрешь там! Твой пистолет уже у меня!
— Что я сделал тебе, скажи? Я тебя бил? Нет! Разве я тебя не несу?.. Тогда почему ты мучаешь меня?
— Если скажу, ты все равно не поймешь! Давай иди!
Антону вспомнились слова, которые говорил ему комиссар Димо: «Жизнь человека с рождения сопряжена с риском и опасностями...» И тут же подумал! «А не ошибаюсь ли я? А что, если этот агент вовсе и не агент и служит тому же делу, что и я? Зачем он несет партизана в горы, обходя столько засад? Ведь полицейский начальник сказал ему: «Отведи его на окраину и брось!» А он не выполнил приказа. Почему? Из сострадания ко мне? Или просто потому, что в душе полицейского агента заговорило что-то человеческое?..»
Антон решил действовать по-иному.
— Стой! — крикнул он.
Агент остановился.
— Именем революции я приговариваю тебя к смерти.
Антон приставил пистолет к его виску. Агент не сдвинулся с места и проговорил:
— Стреляй! Мне все равно как умирать — от пули пили от холода.
— Врешь! Тебе не все равно! — крикнул Антон, теряя веру в свое предположение: свой вряд ли мог быть таким безразличным.
— Дурак, я знаю, что ты не убьешь меня!
— Не слишком ли ты уверен? — сказал Антон, уже не веря, что этот человек в кожаном полушубке может оказаться своим.
— Тот, с кем ты ходил по селам, убит! Только я могу быть свидетелем того, что не ты предал его!
— Мерзавец! — простонал Антон от неожиданно пронзившей его грудь боли. — Мерзавец!.. Убит? Нет, это невозможно! Мануша нельзя убить! Это очередная уловка!
Агент вновь двинулся вперед, сгибаясь под тяжестью раненого юноши. Под ногами хрустел снег. Антон, покачиваясь на спине полицейского, весь горел от жара. Он представил себе, как они приблизятся к землянкам и окажутся среди его полумертвых товарищей... «Нет! Надо все осмыслить и оценить!.. А смогу ли я? Успею ли? Продовольствие, спасительное продовольствие! Если бы Мануш был жив, он пригнал бы груженых мулов. Но он погиб... Мануш, с закрученными большими усами и веселыми, задорно-ласковыми глазами... Никто из ятаков не знает, где находятся партизанские землянки. Хоть бы я мог двигаться... Оставил бы здесь полицейского агента и пошел бы сам дальше. А что теперь?.. Может, направить его к Кременской мельнице? Но это значило бы, что я поверил ему?..»
— Другого выхода нет! Ты прав!.. Пойдешь со мной в отряд! А там... — внезапно решил Антон.
— Нет, лучше убей меня! В отряд я не пойду!
Агент спотыкался и с трудом переводил дух. Вероятно, он не выдержал бы и трети этого страшного, нескончаемого пути, если бы у человека были только мускулы и отсутствовала бы воля. «Дойдет ли он до отряда? Что станет со мной тогда? Сделал услугу... кому? Но если Мануш лежит где-нибудь на снегу, с обращенными к холодному месяцу застывшими глазами, что тогда? Этой мучительно долгой ночи нет конца. Может, там, внизу, в полиции, было бы легче? Бьют — молчишь. Видишь, что приходит тебе конец, — молчишь. А здесь? Поверить? Кому? Рискнуть? В сущности, становится страшнее оттого, что не знаешь, почему не веришь и почему не хочешь верить... Кругом лес, покрытый снегом. Вон уже, на вершине той горы, виднеется крестообразная сосна. Да, уже совсем близко. Ждут ли еще ятаки?..»
Агент упал как подкошенный. Антон прижал его к земле и приставил к затылку пистолет.
— Все!.. Больше нет сил! — промолвил полицейский, зарываясь головой в снег.
Антон остолбенел. Он будто только сейчас почувствовал леденящее дыхание гор, и его бросило в холодный пот. Агент продолжал лежать на снегу и тяжело дышал. Было ясно, что он уже не может идти даже сам. «Сказать ему, что до Кременской мельницы осталось всего около трехсот шагов? Послать его одного туда? Там — ятаки. Не был бы ранен, сам добрался бы до них...»
— Теперь я понимаю, почему вся полиция ищет вас и не может найти!
— Почему?
— Потому что у нее такие работники, как я...
Антон не понял, было ли это сказано с сожалением или с гордостью.
— Через полчаса зайдет луна.
— Слыхал, как умирают от холода?
«Может, сказать ему, что до встречи с ятаками осталось пройти триста шагов? А если это все-таки полицейский агент, который хорошо сыграл роль спасителя?» Антон вспомнил, как оправдывался Чавдар после побега из полиции: «Надул меня, подлец, а я и поверил. Откуда я знал, что за мной следили, что они знали пароль...»
«Да, он был прав, но наполовину. Неважно, что он думал и считал, а главное — что получилось в результате. Вот что оправдывает поступки...»
— Слушай! — обратился Антон к агенту. — Я, конечно, очень рискую, но я скажу тебе условный сигнал. Пойдешь в отряд и расскажешь всю правду...
— Без тебя?
— Не перебивай меня! Найди два камня и трижды постучи ими. Повтори это три раза.
— Не надо! Я никуда не пойду! Я останусь здесь... Кругом все такое белое-белое... и так убаюкивает...
— Очнись, очнись! Не засыпай! — испугался Антон и стал тормошить его. — Слышишь? Замерзнешь! Вставай!
Агент поднял голову и огляделся: белизна казалась другой и отличалась от той, в которую он только что погружался. И она была не такой теплой, как та, что убаюкивала его.
— Подтащишь меня немного выше, чтобы я видел получше, а сам иди...
Агент опять застонал. Он падал и вставал, но продолжал тащить за собой Антона.
— Довольно, хватит, — произнес юноша, видя, что силы совсем покидают полицейского. — Теперь иди по гребню. Дойдешь до полуразрушенного каменного дома, принимай вправо, на восток, потом свернешь к речке и выйдешь к разбитому молнией буку. Там дашь условный сигнал. Тебя спросят: «Кто там?» Ответишь: «Здесь Орбел!»
Антон не показал прямого пути, те триста шагов. «Пусть идет в обход, по голому гребню, чтобы я видел, как он будет удаляться. Если замечу что-то подозрительное в его поведении, стану стрелять в него...»