— Ум — это дар природы! — сказал однажды комиссар Димо. — И этот дар неповторим. У него нет двойников!
Димо был поразительно спокойным, скромным, застенчивым и обаятельным человеком, но никто никогда не осмеливался подумать, чтобы одолеть его в споре. У него была железная логика. Свой опыт он подкреплял теорией. Его гуманность покоряла всех. Свою личную боль и личные чувства Димо подчинял интересам огромной работы. Да, Димо даже самые опасные операции называл просто работой...
Сторонники теории заменимости, вероятно, руководствуются чувством зависти. А ведь зависть незаметно может перерасти в злобу, а затем и в ненависть, от которой до предательства — всего лишь один шаг...
Снег падал при полном безветрии. На востоке светлело. Небо в той стороне очищалось от облаков. Антон устал и едва передвигал ноги. Он поднял голову: с неба белой пеленой медленно падали миллионы снежинок. Они действовали успокаивающе, заставляя думать, что все уже прошло и все будет хорошо...
Отсюда начинался скалистый горный массив. Старые балканские сосны упирались в подножие скал. На дне обрыва бурлила река. Месяца два назад Антон был здесь. Внизу шумело старое колесо водяной мельницы, где работал старик Иван. Антон уже хотел было подать условный сигнал, но в лесу вдруг раздался выстрел. Юноша побежал наверх и спрятался в пещере. Когда наступили сумерки, он спустился к мельнице, но там никого не нашел.
Антон знал, что при хорошей видимости с этих скал можно участками просматривать дорогу, ведущую к мельнице. Вершина горы была сравнительно открытой, а за нею простирался лабиринт скалистых порогов, ложбин и бурелом. Дальше начинался дремучий, почти непроходимый лес. Там пролегли тайные тропы к месту расположения отряда.
Юноша услышал голоса, затем эхом отозвались выстрелы. Над головой просвистели пули. Антон присел на корточки и огляделся. Внизу, примерно в километре отсюда, сквозь белую мглу он различил какие-то фигуры. У него оставалось слишком мало времени для размышлений, и ему, естественно, хотелось, чтобы преследователи пошли в другом направлении. Однако, разглядывая местность, Антон понял, что, если они пойдут к вершине горы со стороны скалистого склона, у них будет только один путь — через сожженную овчарню.
Антон прикинул, через сколько времени сюда прибудут полицейские. Огляделся. Снег продолжал падать. Юноша решил, что ему лучше всего укрыться где-нибудь в скалах с их бесчисленными пещерами и расщелинами. Там его не смогут достать ни жандармы, ни собаки-ищейки.
Выбирая себе убежище, Антон понимал, что прятаться в глубоких пещерах со сложным лабиринтом ходов и выходов опасно, так как их все же знали многие люди. Однако нельзя было оставаться и в мелких, почти плоских расщелинах, поскольку тогда пришлось бы фактически находиться под открытым небом, а уверенности в том, что он успеет до наступления ночи выйти к лесу, у него не было. Охваченный тревогой, он быстро осматривал скалы в поисках убежища, стараясь даже припомнить то, что говорили на уроках геологии. Одновременно он непроизвольно подсчитывал, сколько у него осталось патронов для пистолета и карабина.
Наконец Антон остановился перед одной пещерой, вход в которую был совсем незаметен, поскольку его прикрывали две свалившиеся сверху гранитные глыбы, поросшие стелющимся кустарником. Из этой пещеры просматривались все плато и часть нижнего и верхнего участков дороги, ведущей к лесу напротив.
Снег продолжал валить густыми хлопьями, и через некоторое время следы Антона замело.
Девять вооруженных автоматами и гранатами жандармов уже были совсем близко. До него доносилась их тяжелая поступь. Однако чувствовали они себя неуверенно. Вероятно, их пугала царившая вокруг тишина. Они обошли овчарню и остановились возле полуразрушенной стены. Тщательно осмотрев все вокруг, жандармы разбили возле этой стены палатку и развели костер. Было ясно, что жандармы намеревались сделать здесь привал.
Неожиданно для себя Антон задремал, но тут же с испугом проснулся. Вспомнилось вдруг, как в Лыках, около Шоколаревой мельницы, его спрашивали:
— Верно ли, что князь Кирил, видя, что ему будет жарко, приготовил себе самолет с двумя летчиками для побега в Германию?..
— А правда ли, что русские перед наступлением сначала обстреливают немецкие окопы какими-то странными пушками, а потом пускают в ход танки? — перебив своего товарища, торопился спросить другой парень с блестящими глазами.
— А верно ли, что Сталин вызвал к себе болгарского посланника в Москве и сказал: «Господин, возвращайтесь в Софию и сообщите регентам, чтобы они попросили прощения, а иначе я выделю сто дивизий с танками и направлю их в Болгарию!»?
— А правду говорят, будто около Папаз-Чапры приземлился русский самолет и привез вам горные орудия?..
— Товарищи, князь Кирил все еще крепко держится за немцев и жандармов, — объяснял Антон членам РМС в Лыках, Тешово и Гайтаниново на инструктивном совещании. — Однако это кажущаяся стабильность! О приземлении самолета на Папаз-Чапре я ничего не знаю. Возможно, пока мы ходили в села, он и привез орудия, но тогда это очень хорошо. Что же касается болгарского посланника в Москве, то его действительно вызывали в Кремль и предупредили. Это правда, товарищи!.. И от нас сейчас требуется активизировать наши действия...
Усталость давала себя знать, и Антон вскоре уснул.
Сколько он спал, не помнил, но когда проснулся, то не сразу смог открыть глаза: искрящийся на солнце снег слепил. Первое, что увидел юноша, когда привык к яркому свету, были парившая над противоположным склоном большая птица да поднимавшийся столб серого дыма от разведенного жандармами костра. Значит, враг готовил засаду, или, точнее, далеко вперед вынес сторожевой пост подразделений, намеревавшихся блокировать этот район. А юноша думал, что жандармы шли по его следу...
Антон взял карабин и, уперевшись в скалу, направил его дуло в сторону врагов. Целиться было удобно, как будто оружие поставили на прицельный станок, и партизан мог спокойно взять на мушку любого жандарма. Однако Антон тут же подумал: «Хорошо, предположим, я уничтожу одного, двоих и даже всех девятерых. А если придут сюда другие жандармы?..» Поколебавшись, он с досадой произнес:
— Черт с ними! Пусть пока живут!..
Ощущение холода, которое Антон испытал, глядя на падающий снег, постепенно исчезло, и теперь юношу лишь слегка знобило. Это бывает, даже когда просыпаешься в родном доме...
Антон спокойно наблюдал, как жандармы загребали снег, чтобы растопить его для чая. Он ощущал далекий запах дыма, и стоило ему закрыть глаза, как перед ним вставал образ матери. Он, как наяву, видел ее волосы, синие вены на руках, бледное лицо, ее глаза. Он знал, что избранный им путь страшил мать, но она все же надеялась увидеть его живым: ведь она уже потеряла двух сыновей.
— И все-таки я не понимаю, зачем потребовалось убегать из родительского дома и умирать в горах? — говорил старший брат матери, пришедший утешить ее в горе. А мать воплощала собой страдание всех матерей, в том числе и своей матери, которая видела, как под вой зурны и стук барабанов изверги из орды бея Рифат насадили на колья головы ее отца и мужа.
Мать Антона всей душой ненавидела тех, кто думал только о том, как бы не потерять свой жалкий кусок хлеба, людей с мелкой душонкой, которые выдвигали этот единственный аргумент, чтобы оправдать свою трусость. Мать Антона была до конца правдивой и оставалась верной врожденному чувству гордости и справедливости.
— А зачем им этот пустой дом? Ведь они видят вокруг себя лишь одну неправду! — ответила она.
— Ты будто и не мать! — упрекнул ее брат. — Ты даже не плачешь по своим детям!
— Сколько можно плакать? Пусть плачут те, чьи дети умирают бесславно! Если хочешь знать, я и Ивана пошлю к партизанам в лес!..
Почувствовав запах дыма, Антон вспомнил о еде. В наружном кармане его пальто вместе с холодными патронами лежал кусок хлеба, а во внутреннем кармане находился неприкосновенный запас — завернутый в носовой платок бумажный пакет с пятью ложками муки и несколько кусочков сахара.
Метров четыреста отделяли вражеский пост от укрытия Антона — всего-навсего небольшая полоска запорошенной снегом земли, на которой стояли сосны. Царившую вокруг тишину нарушал лишь смех жандармов. Антон отчетливо различал их голоса и пытался даже угадать, кому из жандармов они принадлежали. «Вот этот жандарм, высокий толстяк с огромными ручищами, наверняка говорит гортанным голосом, — размышлял юноша, — а басом, вероятно, обладает вот тот худой, низкий, в накидке с поднятым воротником и с болтающимся на животе автоматом».
Эти жандармы вели себя настолько обычно и мирно, что, если бы никто не знал о совершенных ими злодеяниях, можно было бы поверить, подобно Цветинчеву, во всеобщую доброту людей. Жандармы продолжали смеяться над чем-то, и неожиданно до слуха Антона свинцовым эхом донеслось: «Убей его!» Очевидно, эти слова были обращены к кому-то другому, но они заставили партизана насторожиться.
Антон внимательно наблюдал за черными силуэтами жандармов. Лучи солнца высвечивали детали их формы — кокарды, знаки различия, пряжки на широких военных ремнях. От запаха подогревавшихся консервов у Антона свело живот. «Значит, уже время обеда», — подумал юноша. О себе он пока не беспокоился, надеясь на свой неприкосновенный запас. Правда, это были не консервы, но и на этих продуктах Антон предполагал немного продержаться. А в отряде, отрезанном от базы снабжения, партизаны вряд ли имели больше.
Один из жандармов что-то запел, и Антону сначала показалось, что эти обагренные кровью люди не способны петь. Когда же он узнал песню, ему очень захотелось, чтобы они замолчали и не оскверняли ее. Спокойные, покрытые снегом горы, крестьянские дома с блестевшими на солнце оконцами и дымящимися трубами, далекий шум размеренной жизни и пение полицейских — все это будоражило юношу и заставляло думать, какие меры предпринять, чтобы не умереть голодной смертью. У костра появилась новая группа жандармов: они сгрузили с мула мешок с продуктами и направились к соседнему посту. Это означало, что жандармы плотно блокировали прилегавший к селам район, и выпавший глубокий снег лишь удесятерял опасность быть обнаруженным врагом.