Полицейские подбросили веток в костер, и вскоре он запылал высоким красным пламенем. Пошла вторая половина дня, и юноша с тревогой осознавал, что оцепление поставлено надолго. «Может, — допускал он, — этот пост будет перемещен, поскольку с тактической точки зрения он поставлен не на месте и уязвим?» Если бы с Антоном находились по крайней мере еще два человека, тогда они могли бы ликвидировать этот пост. Но даже если бы противник и перенес оцепление ближе к селам, то положение Антона вряд ли бы изменилось. Враг наверняка организовал бы патрулирование с собаками, которые быстро вывели бы полицейских на след Антона, если бы он попытался уйти дальше в горы.
Бессмысленно было ругать и укорять себя за то, что он решил остановиться передохнуть и не сумел продолжить путь в отряд. Не имело смысла теперь считать потерянное время и гадать о положении в блокированных селах, поскольку он и его товарищи шли туда уже раскрытыми. Главное сейчас — это уцелеть, а еще важнее — проявить выдержку. У него не было никаких сомнений относительно того, почему враг оцепил именно этот район. Ведь за одну неделю партизаны провели здесь семь операций. В отряд прибыли еще тридцать четыре новых партизана, и все они были членами РМС. Антон непосредственно не участвовал в этих операциях, но вместе с Гецатой и Чавдаром он ходил по селам, организовывал встречи, передавал пароли. Все это, конечно, было связано с боевыми действиями отряда. Юноша мог представить себе весь масштаб деятельности своего отряда, всю сеть ятаков и их юных помощников, которые встречали партизан и тайно водили их от села к селу, от дома к дому. И Антон испытывал гордость, ту мальчишечью гордость оттого, что и его руку согревала холодная сталь пистолета, а в карманах позвякивали патроны...
Жандармы о чем-то говорили и весело смеялись хриплыми голосами. Но Антон знал этих людей и совсем другими. Он уже успел убедиться, что они не могут быть такими же, как он, как бай Атанас, который, растирая свои замерзшие руки и надевая обычно заткнутые за пояс рукавицы, не раз шутливо говорил Антону, когда тот валился с ног от усталости:
— Вот так-то, сынок, за справедливость надо страдать!..
Жандармы продолжали смеяться, но неожиданно сквозь смех Антону послышалось какое-то рычание. Юноша стал напряженно вглядываться, но с собакой никого не заметил. Смех не прекращался и переходил в хихиканье, а рычание и противный тихий вой животного раздались уже совсем рядом.
Рука Антона машинально потянулась к пистолету. В десяти шагах от партизана перед маленькой пещерой стоял огромный волк, словно не решаясь войти в нее. Острая, оскалившаяся пасть, стоячие маленькие уши. Антон встрепенулся. В сущности, волк вряд ли был больше своих собратьев, но юноша впервые видел этого страшного зверя так близко. Встретившись с остекленевшим, полным ненависти взглядом зверя, с грозно оскалившимися зубами, молодой партизан не отвел глаз и только тихо прикрикнул:
— Какой страшный!.. Хватит рычать! Если хочешь загрызть меня, то это тебе не удастся! Или ты думаешь, что я не убью тебя?..
Антон постепенно успокоился. В тот момент, когда он неожиданно увидел волка, в нем ожил извечный страх первобытного беспомощного человека. Но юноша был из племени сильных, рассудительных и хладнокровных современных людей! Внизу вновь раздался смех. И когда Антон попытался посмотреть вниз, он почувствовал на себе внимательный, оценивающий взгляд зверя.
Если бы был нож... Нет, маленьким перочинным ножом можно лишь карандаши точить. Один выстрел освободил бы его сразу от опасного соседства, но о стрельбе и речи не могло быть.
Партизан посмотрел по сторонам, но нигде не увидел оставленных волком следов на снегу. Значит, волк спал в соседней пещере? Антон огляделся. Едва ли этот осторожный зверь находился бы здесь, если бы почувствовал хоть малейшую опасность для себя...
Волк, очевидно, не намеревался убегать и продолжал стоять. Может, потому, что считал себя сильнее этого человека? Или как-то почувствовал, что, поскольку человек по соседству с ним не держит в руках оружия, не шумит, не кричит, а спокойно лежит в пещере, значит, он совсем другой, безопасный, даже миролюбивый?..
— Ну а если они нападут на твой след, не приведешь ли ты их с автоматами ко мне?
Волк спокойно посмотрел на юношу, а затем устремил свой взгляд куда-то вдаль.
— О чем думаешь? Сам виноват, что тебя отовсюду гонят.
Волк пригнулся и пополз в свое логово. Вскоре Антон увидел лишь его вытянутые лапы да время от времени поднимавшийся хвост.
Соседство человека словно не пугало зверя. Было ясно, что волк не боялся находившегося в пещере человека. Антону стало понятно, что волк сам отсюда не уйдет и не нападет, если не трогать его. Зверь будто позволил человеку, лежавшему в пещере, находиться в опасной близости от себя и сам остался в своем логове.
Занял свое место и Антон. «Ну и что теперь?.. Давай споем, Антон! Человек всегда остается человеком! — подумал юноша и улыбнулся, неожиданно почувствовав себя увереннее. — Зверь обычно выбирает такой уголок, где его вряд ли могут обнаружить. Это хорошо! Ну а дальше что?..»
Может, дня через три-четыре он попытается спуститься к Корнице. Неужели блокирование этого района будет продолжаться долго? Рисковать, однако, нельзя!.. Антон стал осторожно выбираться из пещеры. Волк неподвижно смотрел в одну точку, и Антон внимательно следил за выражением его глаз, за полуоткрытой сине-лиловой пастью. Зверь обернулся в сторону Антона.
— Ты понял, что я в опасности, не так ли? Ты почувствовал, что я скрываюсь? — спросил Антон, как будто волк действительно понимал его.
Зверь вел себя непонятно спокойно, хотя Антон и располагался поблизости от него. Видимо, инстинкт подсказал волку, что опасность может исходить прежде всего от тех, кто находился внизу, а не от преследуемого ими человека. Волк щелкнул зубами, тихо прорычал и, залезая глубже в свое логово, настороженно посмотрел на притаившегося Антона, словно боясь, что тот может вступить в сговор с теми, кто был внизу.
«Не беспокойся, куманек! — подумал Антон. — Я гораздо добрее к тебе, чем те, внизу. Представляешь, какими комплиментами они осыпали бы тебя? Ведь о тебе рассказывают отвратительные, страшные вещи. По легенде, самая жестокая в истории Римская империя была вскормлена волчьим молоком. Но если у волчицы оказалось больше сострадания, чем у тех, кто убил мать Ромула и Рема, и если она поделилась своим молоком с детьми человека — ведь это говорит не о жестокости...»
Антон лежал на спине, сжимая рукой пистолет. День тянулся невыносимо медленно. Наконец стали наступать сумерки, и на небе обозначались бледные звезды. Снег слегка посерел, а дальний лес окутался мягкой мглой в неуловимом свете восходящей луны. Внизу, около полицейского поста, дымился костер. Там уже произошла смена. Новые полицейские, по всей видимости, не отличались смелостью. Они чувствовали себя как-то неуверенно возле полуразрушенной стены и, укрывшись за натянутыми одеялами и полотнищем, оставили лишь одного часового ходить по обледеневшему снегу.
Наступила ночь. Юноша осторожно закутался в поношенный полушубок, сознавая, что ему не следует делать лишних движений: напротив светились страшные, холодные волчьи глаза. Сейчас волк не рычал, не был начеку. А может, он вновь оценивал, какая опасность исходила от этого безусого парня?
Антона клонило ко сну, но вдруг он заметил, как волк стал подкрадываться к нему. От испуга у юноши сильно забилось сердце, однако сознание работало четко и ясно: стрелять нельзя было ни в коем случае! Выстрел спас бы Антона от волка, но шум навлек бы много бед. Антон нащупал камень, который он присмотрел еще днем. Невольно подумал о первобытном человеке...
Волк остановился, посмотрел на партизана и вдруг, внезапно повернувшись, легко и бесшумно направился вниз. Вскоре послышались всплески воды: зверь стал переходить еще не замерзшую речушку. Но прежде чем исчезнуть во мраке глубокого оврага, волк постоял немного и вновь взглянул на пещеру...
Сон как рукой сняло, Антон дрожал не столько от холода, сколько от всего пережитого. Он ничего не видел перед собой, а когда глаза привыкли к темноте, стал различать темные силуэты полицейских возле горящего костра. Юноша начал растирать руки, разминать колени, пока не согрелся. И вдруг почувствовал головокружение. Может, это от голода и истощения? Оставался лишь один неприкосновенный запас. Придется привыкать к этим болям в пустом желудке. Антон попытался приподняться и встать на корточки, однако от слабости не смог. Он провел рукой по заросшему щетиной подбородку и с усмешкой подумал: «Совсем как Тодор Паница!..»
Так прошло пять мучительных и тяжелых дней. Голод не давал покоя. Юноша вспоминал, какой хороший хлеб отец давал в сочельник, как детей угощали домашней кровяной колбасой в васильев день и теплым вкуснейшим курбаном[19] в день святого Петра. В такие моменты Антону казалось, будто пещера наполнялась ароматом этих яств.
Снаружи волк опять грыз кости. Он обычно уходил на добычу около полуночи, пробираясь к лесу по камням, с которых ветер сдул первый снег. Антон внимательно наблюдал за зверем, как тот осторожно вышагивал, стараясь не оставлять своих следов. Возвращался волк на рассвете и, расположившись возле пещеры, начинал разделываться со своей добычей — то с зайцем, то с овцой. Слушая, как щелкают волчьи зубы, Антон думал о том, какой аромат стоял бы вокруг, если бы это мясо поджарить на огне, но об этом не могло быть и речи.
Неожиданно Антона осенила мысль убить волка и завладеть его добычей. Стрелять?.. В следующий же момент юноша услышал доносившиеся снизу голоса жандармов. Из села раз в день, а то и два раза прибывало до взвода полицейских, которые разворачивались в цепь и прочесывали местность. Уж не предатель ли сообщил им о возможном пути подхода к лагерю партизанского отряда? Наверняка предатель не все знал, иначе они тронулись бы к Кремену, а оттуда к Ванату... А если туда отправились другие? Не может быть, чтобы в лесу был только один пост... А может, лагерь обнаружен и теперь эти полицейские прочесывают окрестности, расправляясь с отдельными партизанскими группами? Раз в день на пост привозили на лошади продукты... Нет, он не будет стрелять в хищника, нельзя!