— Мистер Пэлтон. Вы стали жертвой обмана. Эти люди вам знакомы?
Кинопродюсер молчал.
— Посмотрите внимательно. Они подсунули вам подделку. Кто вам знаком? Они понесут наказание.
Усмехнулся, покачал головой:
— Мистер, не провоцируйте меня. Я все сказал.
— Вы не хотите помочь закону?
Призыв к уважению закона звучал наивно, но другого аргумента у меня не было.
Пэлтон движением пальца поправил очки:
— Ничем не могу помочь. Это ваши проблемы.
На секунду в глазах кинопродюсера что-то мелькнуло: то ли ненависть, то ли сожаление. И снова за стеклами очков поселилась вежливая пустота, ничего больше. Мэрроу тихо пошла в сторону «Дарьяла». Пэлтон, сухо кивнув на прощание, догнал спутницу, взял ее под руку. Скоро они скрылись в тени высокого борта.
На следующее утро мы с Бочаровым сидели в его кабинете. Состояние у нас было подавленное. Нет, не точно. Вернее сказать, что мы оба испытывали главным образом злость и досаду. Злились на самих себя. Нас классически провели.
Пока я размышлял то над одним, то над другим обстоятельством дела, Бочаров отвечал на утренние звонки. Закончив последний разговор, достал конверт:
— Георгий Ираклиевич, хватит кукситься. Ну, провели они нас с вами что ж теперь, вешаться? Еще не все потеряно. «Перстень Саломеи» пока в СССР. И скорее всего, здесь, в Батуми. Надо его найти. Только и всего. Посмотрите-ка лучше вот это.
Бочаров аккуратно разложил передо мной девять фотографий. Насколько я понял, фото были изъяты из личных дел. Хотя все это были разные люди, бросалась в глаза некая общность. Одинаковый возраст — лет сорок, схожесть в чертах лица.
Подождав, пока я изучу фото, полковник добавил:
— Вернулся наш оперуполномоченный, летавший в Пермскую область. Из предъявленных пятидесяти фотографий медперсонала пароходства Гаджиев не смог выделить кого-то одного. Это понятно. Человека, купившего у него в Сухуми паспорт, он видел мельком. Да и снимок с оригиналом редко бывают похожи. Гаджиев из пятидесяти выделил девять человек. Вчера я попросил ребят из транспортной милиции проверить эту девятку. Выяснилось: из этих девяти четверо могли три года назад побывать в Сухуми. Вот они.
Убрав пять фотографий, Бочаров оставил четыре, продолжил:
— Врач-терапевт портовой поликлиники Гоглидзе. Старший врач портовой санэпидстанции Асатрян. Судовой врач танкера «Кутаиси» Лулуа. Судовой врач пассажирского теплохода «Георгий Гулиа» Челидзе. Трое из этой четверки выходят на днях в загранплавание. Как судовые врачи. Челидзе раньше работал на «Георгии Гулиа» судовым врачом, потом списался на берег, сейчас снова вернулся на прежнее место работы. Гоглидзе же и Асатрян перешли в плавсостав только что. Как объяснили в пароходстве, вынужденно, на подмену, вместо ушедших в отпуск.
— А Лулуа?
— Лулуа пятый месяц в Тихом океане, на рефрижераторе. — Бочаров убрал его фотографию. — Получается, вот наши кандидаты: Гоглидзе, Асатрян и Челидзе.
— Что говорят о них в пароходстве?
— Все трое характеризуются в высшей степени положительно. Другого трудно ожидать. И тем не менее один из них вполне может оказаться Сергеем Петровичем.
— Будем ими заниматься?
— Будем. Сухумцы сейчас по моей просьбе изучают регистрационные книги в сухумских гостиницах, кемпингах, пансионатах и так далее.
— На каких судах эти трое выходят в загранплавание?
— Челидзе — на «Георгии Гулиа». Гоглидзе — на контейнеровозе «Адмирал Сенявин». Асатрян — на пассажирском теплоходе «Аджария».
— Я вот еще что подумал: ведь операцию с «Перстнем Саломеи» Пэлтон и Сергей Петрович должны были обговорить заранее, хотя бы за несколько месяцев. Значит, Пэлтон уже был в Батуми.
— Да, вы правы, надо проверить списки пассажиров предыдущих круизов. Как у вас со временем?
— Могу заняться.
— Спасибо. Свяжитесь с транспортниками, я их предупрежу.
В дверь постучали. Телецкий, войдя в кабинет, сел напротив, доложил:
— Мы с Парулавой наметили ювелиров, которые могли бы изготовить копию «Перстня Саломеи». Думаю, он всех этих ювелиров скоро объедет — с черным футляром. Но боюсь, впустую.
— Почему? — спросил Бочаров.
— Все крупные ювелирные мастера в Батуми — люди официальные. Где-то работают, где-то числятся. Вряд ли кто-то из них рискнул бы взять такой заказ. От такого заказа криминалом несет за версту. Скорее, взялся какой-нибудь высококвалифицированный любитель, не внесенный в официальные списки.
— Что же делать? — поинтересовался Бочаров.
— Дождемся, когда вернется Парулава. Если он ничего не выяснит, у меня просьба к Георгию Ираклиевичу.
— Какая? — спросил я.
— Как вы насчет посещения Замтарадзе? Вместе. Я ведь эксперт, не оперативник. У вас с ней контакт, ну а я — на правах старого знакомого.
— Я не против. Только с какой целью?
— Покажем ей черный футляр. Она женщина мудрая, все поймет без объяснений. Когда-то она знала много скрытых любителей среди ювелиров.
— Договорились. Я сейчас в пароходство, а как только освобожусь — звоню вам. Единственное: кто купит цветы?
— Цветами займусь я. У Марии Несторовны особый вкус, она обожает махровые гладиолусы. Вот я их и подберу.
Изучив в пароходстве списки участников прошлогодних круизов на «Дарьяле», я довольно скоро установил: Джон Пэлтон был на его борту весной прошлого года. Занимал ту же самую каюту — люкс-А по правому борту. Единственное отличие: в тот раз Пэлтон был без секретарши. Удостоверив на всякий случай этот факт заверенной выпиской, я позвонил Телецкому:
— Эдуард Алексеевич, я свободен. Как насчет цветов?
— Купил. К тому же вернулся Парулава. Как и ожидалось, поиски оказались безрезультатными. Никто из указанных в списке о таком заказе не слышал.
— Значит, едем к Замтарадзе?
— Сейчас я ей позвоню, вы выезжайте. Встретимся около ее дома.
Как и ожидалось, махровые гладиолусы подкупили и размягчили Замтарадзе. Мария Несторовна с видимым удовольствием ставила их в вазу, долго поправляла букет. Бросив еще раз ласковый взгляд на цветы, выслушала нас, взяла в руки черный футляр. Раскрыла, потрогала обтяжку из серой замши, грустно усмехнулась:
— Крутая вещь — время… Очень крутая.
— Этот футляр вам о чем-то говорит? — спросил Телецкий.
— Увы, Эдуард Алексеевич, о моей юности. Что только я не делала… Элеутерококк, женьшень, дыхание по всем системам, питание по всем системам, личный суперэкстрасенс. Все тщетно. Время уходит, а с ним — и юность. Так вот, дорогие друзья, копию эту сделал не ювелир. Ее сделал великий мастер. Фамилия его Лолуашвили. Зовут Элиа Соломонович.
— Как? — не выдержал я. — Но ведь Лолуашвили — учитель!
— Верно. Он преподавал физику, химию. А в свободное от работы время…
— Выходит, он меня обманул? — Я коротко рассказал Замтарадзе о встрече с Лолуашвили.
— Боюсь, вы недалеки от истины.
Услышав условный звонок в дверь, Джомардидзе осторожно подошел к окну. Стал сбоку, проверил — улица пуста. Подошел к двери. Условный звонок раздался снова. Джомардидзе заглянул в глазок. Увидев знакомый силуэт, облегченно вздохнул — Главный. Открыл дверь.
Главный кивнул, прошел в комнату, сел, поставил на пол дипломат. Некоторое время изучал его, Бугра. В голове крутнулось: а что если сейчас завалить Главного, выбрать момент и завалить? Он, Бугор, в квартиру все равно больше не вернется. Пояс же с валютой и перстень останутся при нем. Нет, ни к чему, пустое. Да и Главный может еще пригодиться.
Будто угадав его мысли, Главный спросил глухо:
— Что долго не открывал? Мандражил?
— Что мандражить, товар при мне. Я ведь, Сергей Петрович, и слинять с ним мог, да не стал, видите?
— Куда б ты слинял? — Главный даже не смотрел на него. — Кто б у тебя взял этот товар? — Рука его потянулась к карману пиджака, вползла в него, застыла. Ясно, он с оружием.
Главный прав. Он, Бугор, товар этот не сдал бы никому.
— Сергей Петрович, я ведь так. — Косясь, Бугор отошел к стоящей в углу раскладушке. Не упуская из виду руку Главного в кармане пиджака, в которой, наверняка, был пистолет, присел, достал из-под матраса плоский нейлоновый пояс, набитый пачками долларов. Лихо снимала его с себя в пустом гараже девица, которая была с фирмачом! Лихо… Поискал в наволочке — вот он, байковый сверток. Легко сжал — перстень здесь, ощущается под тканью. Вернулся к столу, положил перед напарником сверток, рядом — пояс.
Главный взял нейлоновую кишку, помял, достал пачку с зелеными бумажками. Спросил:
— Здесь все?
— Обижаете, Сергей Петрович! У нас же с вами были… условия договора. Да и потом…
— Что?
— Да и потом, зачем мне грюны?[30] От них одна морока.
— Верно. Грюны тебе ни к чему.
Бугор проследил, как Главный перекладывает валюту в кожаную сумку. Вот напарник развернул байку, положил на нее перстень. Стал разглядывать. Сказал наконец:
— Хорошо сработали.
— Да, — согласился Бугор.
— В этом хорошо. — Главный помрачнел. — А вот джвари из-за тебя упустили.
— Сергей Петрович, откуда ж я знал, что джвари у Вити?
— Сказано было: не трогай его.
— Ну, а сдал бы он нас ментам?
— Никому бы он нас не сдал. Только поздно об этом говорить.
Главный помолчал и подвинул к Бугру новой дипломат:
— Твое.
Бугор взял дипломат, положил на стол, открыл:
— Сколько?
— Пятьдесят, как договорились.
Пачки в банковской оклейке уложены плотно, по виду так и есть пятьдесят тысяч. Разорвал одну, вторую. Кажется, обмана нет. Теперь он при фанере. Вдруг почувствовал: сейчас не выдержит, завоет по-собачьи — так хочется марафету.
— Сергей Петрович, а порошок? Не забыли?
Главный порылся в сумке, достал пакет, протянул:
— Гуляй.
Такой большой упаковки Бугор в жизни не видел. Взял пачку, надорвал марафет.