— Они подожгли хранилище! — в ужасе округлила я глаза.
Приятель отреагировал мгновенно, схватил меня за руку и потащил между стеллажами.
— А как же смотритель? — Я попыталась остановить парня. — Мы должны его вытащить!
Мы бросились туда, где оставили разоренные полки и стол, но в рабочем закутке бушевало пламя. Подобно голодному злобному зверю, огонь сжирал бумаги, подтачивал стеллажи. Воздух плавился от жара.
Под моим сапогом что-то хрустнуло. Подняв ногу, в странном отупении я увидела, что раздавила каблуком очки в тонкой оправе, принадлежавшие смотрителю. А он лежал лицом в пол, в луже крови, подобно черному зеркалу отражавшему языки смертельного пламени. Хозяин хранилища был мертвее мертвого.
— Уходим! — Возглас Яна заставил меня прийти в чувство.
Я бросилась следом за ним. От дыма слезились глаза и першило горло. Ноги обо что-то зацепились. В лодыжке нехорошо хрустнуло, и я растянулась на полу.
— Ката, вставай. — Приятель помог мне подняться. — Ты можешь идти?
Хотя ногу охватывало жгучей болью, я сжала зубы и подтолкнула парня в сторону выхода. Задыхаясь, мы выскочили в конторское помещение, где все еще горела магическая лампа и уже ощущался запах едкого дыма.
Дверь оказалась наглухо закрытой. Ян разбежался, ударил плечом, стараясь выбить преграду. Хрустнул косяк, но проход остался замурованным. Походило на то, что с улицы дверь чем-то подперли. Видимо, нас, свидетелей преступления, все-таки засекли между стеллажами с ящиками и решили избавиться, просто заперев в огненной ловушке.
Без колебаний я схватилась за стул и швырнула его в окно. Со звоном посыпались стекла, задрожала решетка. Ян вскочил на стол и, натянув рукав, чтобы не пораниться, сбил острые стеклянные клыки, торчавшие из рамы. Он добрался до решетки, но та казалась приделанной намертво.
Дым наполнял крошечное пространство конторки. Два стола, металлический шкаф, три вытертых стула. В голову пришла истеричная мысль, что из нас всех целеньким останется только несгораемый шкаф…
В этот момент раздался грохот. Решетка поддалась.
— Ката, скорее! — Ян протянул мне руку.
Превозмогая боль в растянутой лодыжке, я с трудом забралась на стол и сиганула следом за приятелем из окна. Неловко приземлившись на больную ногу, я не удержала равновесия и кувыркнулась на землю.
Меня сотрясал кашель. Когда приступ закончился, я перевернулась на спину и, уставившись в черное звездное небо, вдруг осознала, что давно наступала ночь.
Ночь была ледяная. Огромная голубая луна рассыпала по земле прозрачно-серебряный свет и ярким сиянием тушила мелкие звезды. Стоя на мраморных ступенях величественного особняка Кастана Стоммы, я чувствовала себя побитой, воняющей гарью подзаборной дворняжкой. Мы с Яном уже несколько раз звонили в медный колокольчик, пытаясь расшевелить сонных жителей дома, но никто не торопился открывать.
Наконец защелкал замок. Дверь распахнулась, перед нами возник знакомый лакей в глаженой ливрее, но с помятым ото сна лицом. При виде нас с приятелем он не смог сдержать гримасы омерзения. Видимо, слуга специально принарядился, чтобы честь по чести послать незваных гостей восвояси.
— Даже не вздумай закрыть передо мной дверь! — разозлилась я и без приглашения ворвалась в гулкий холл с потрясающе красивой хрустальной люстрой, наверное, на сотню магических кристаллов.
— Катарина? — раздался сверху голос разбуженного и явно удивленного слишком поздним визитом хозяина дома. — Почему вы здесь в такой час?
Я подняла голову. Стоя на верхней площадке лестницы, Кастан Стомма поспешно подвязывал пояс шелкового халата.
— Спрячьте нас, — заявила я и проследила, как судебный заступник шустро спустился по лестнице.
Полы халата разошлись, открывая пижамные штаны, ровные, без единой морщинки, точно аристократы спали болванчиками, выпрямив руки и ноги. Вдруг захотелось, чтобы у Кастана, как у любого обычного, неловкого и не слишком удачливого человека, слетела домашняя туфля с замятым задником. Проскакала бы по ступенькам, а суним Стомма на одной ноге попрыгал следом, ведь наступать на ледяной пол голой ступней было жуть как неприятно. Однако конфуза не случилось. Видимо, у педанта не имелось привычки сминать задники на домашних туфлях.
— Что с вами случилось, Катарина? — Не скрывая изумления, Кастан таращился на меня, как на огородное пугало. Справедливости ради надо заметить, что я действительно выглядела не лучше поклеванного воронами чучела и после пожара пахла соответственно.
— Люди Чеслава Конопки подожгли газетное хранилище вместе с нами.
— С нами? — Стомма смотрел на меня как на безумную.
— Со мной и Яном. Они знали, что мы спрятались за стеллажами, и подожгли помещение. Кастан, ваш дом — единственное безопасное в этом городе место, они сюда точно не сунутся. Понимаете? Эти ужасные люди убили смотрителя архива…
Судя по жалобному выражению на лице судебного заступника, стало ясно, что мой нестройный рассказ звучит абсолютной ересью. Я бессильно замолкла и оглянулась, надеясь, что Ян подтвердит мои слова, но дверь была надежно закрыта, а помощник испарился.
— Где мой друг?
— Какой друг? — удивился лакей, испуганно глянув на хозяина особняка.
— Мой помощник. Я с ним пришла.
— Вы пришли одна, — уверил меня слуга.
— Вы издеваетесь?
— Как я могу, нима? — обиделся тот.
Неожиданно Кастан приложил к моему лбу ладонь.
— Катарина, кажется, у вас жар.
— Не говорите глупостей, я абсолютно здорова. Я всего лишь едва не сгорела в пожаре…
Секундой позже комната закружилась перед глазами. Бережно хранимая сумка выскользнула из ослабевших пальцев, глухо о плитки пола ударилась шкатулка. Я не рухнула следом за собственными вещами лишь благодаря хозяину дома, ловко подхватившему меня на руки.
— Если позволите, суним Кастан, заметить, вам попадались неспокойные клиентки, но нима Войнич превзошла абсолютно всех, — донесся через звон в ушах вежливый голос лакея.
— Заткнись ты, — раздраженно рявкнул судебный заступник.
От того, что он все-таки, как любой живой человек, а не каменное изваяние, выходил из себя и даже умел выругаться, я простила ему так и не слетевшую на лестнице туфлю…
Мир заполнился дымом и языками пламени. Незнакомая женщина несла меня на руках по длинному коридору и приговаривала что-то успокоительное. Дом полыхал, горела ткань, обтягивающая стены, съеживались пейзажи, написанные хозяйкой масляными красками в подарок любимому мужу. Хотелось кричать, но страх лишил меня голоса.
Вдруг картина сменилась, особняк исчез, и появилось охваченное огнем газетное хранилище. Стоя над трупом убитого смотрителя, подобно мухе, увязнувшей в лужице сладкой патоки, я прилипла к черной растекшейся по полу крови, поднимала ноги, но от подошвы вытягивались густые струйки, не дававшие сделать ни шагу…
Сон оборвался. Одним махом я пришла в сознание, словно прежде валялась в глубоком обмороке. За окном заливались весельем звонкие птахи, в столпе солнечного света, будто звезды Млечного Пути, кружились пылинки. Стараясь не обращать внимания на боль в лодыжке, я решительно встала с кровати.
Было позднее утро, и особняк казался вымершим. От холодной тишины, наполнявшей дорого обставленные комнаты, мне становилось не по себе. Разыскивая хозяина дома, я заглянула в столовую и убедилась, что стол накрыли только на одну персону. В шикарном кабинете судебного заступника не оказалось, а идти на кухню и пугать прислугу, без того считавшую меня чокнутой, не хотелось.
Не придумав ничего получше, я решила оставить Кастану записку с извинениями за ночное вторжение и отправиться домой. В доме папы раны всегда зализывались легче, а страхи — отступали.
Глубокое мягкое кресло, стоявшее перед огромным красного дерева столом, явно предназначалось для высокого мужчины, мне пришлось сесть на самый краешек. Постучав по столешнице, я выровняла стопочку писчей бумаги, и наружу выпала спрятанная между листами черно-белая гравюра девочки лет десяти. Взяв в руки карточку, я долго разглядывала детское личико с большими и черными, как у бесенка, глазами.
В том, что известный судебный заступник, любимец высшего общества и младший брат мэра, хранил чей-то детский портрет, не имелось ничего предосудительного, иногда черствые с виду люди скрывали в душе трогательную сентиментальность. Девочка могла бы оказаться внебрачной дочерью, любимой племянницей, подругой детства — кем угодно, но на гравюре была запечатлена я в десятилетнем возрасте. Надпись на оборотной стороне подтвердила, что мне попалась в руки карточка, сворованная из нашего с отцом семейного альбома…
Дверь в кабинет отворилась, замер звук чужих шагов.
Я перевела ледяной взгляд с гравюры на фигуру судебного заступника, за спиной которого неожиданно маячил Ян. Кажется, мой бывший помощник удивился больше, увидев меня в хозяйском кресле, нежели сам владелец особняка.
Наши взгляды с Кастаном скрестились, и от них веяло ледяным холодом.
— Ян, вы не оставите нас? — спокойно попросил Стомма таким тоном, что моего робкого напарника, вспоминавшего о безрассудной смелости только в моменты наивысшей опасности, как ветром сдуло.
Дверь сдержанно закрылась, и мы остались наедине. Не откладывая объяснения в долгий ящик я продемонстрировала собственную гравюру, перенесенную на плотную матовую бумагу. В ответ он показал одну из карточек, хранившихся в шкатулке Чеслава Конопки.
— Кто будет первым задавать вопросы? — изогнула я брови.
— Для начала пересядьте на диван, — потребовал Кастан.
— Верните содержимое моей сумки.
Не уступив друг другу ни пяди, мы оба остались на своих местах. Он — перед дверью, словно неугодный гость, а я — за хозяйским столом.
— Так кто первый? Уступите даме? — вымолвила я с иронией.
— Катарина, откуда у вас эта шкатулка? — немедленно последовал вопрос.
— Прозвище «ночной посыльный» вам о чем-нибудь говорит?