Палец мягко раскрыл нежные складки, дотронулся до точки, о существовании которой я даже не подозревала, и реальность растворилась. Внизу разливалось жидкое пламя, голова туманилась. Не испытывая смущения, я прижималась к руке Яна, терлась о ладонь, стонала. Острое, ни с чем не сравнимое наслаждение пронзило мое тело, заставило извиваться, хватать ртом воздух. Когда, потрясенная и опустошенная, я стихла, Ян отстранился, быстро избавился от рубахи и брюк.
Прежде обнаженного мужчину я видела только на схематичной картинке в аптекарском альманахе про мужские болезни, а потому, как круглая дурочка, рассматривала мускулистое, натренированное тело. На плече Яна белел неровно заживший рубец от арбалетного болта, поперек ребер тянулся длинный розоватый шрам, еще один пересекал предплечье. Ускоренное с помощью магии заживление всегда оставляло заметные рубцы, нывшие даже через много лет, и мне хотелось поцеловать каждую отметину на теле любимого.
Ян навис надо мной на вытянутых руках. Резко прорисовались ключицы, напряглись плечи, с шеи вытянулся амулет на длинном шнурке. Мы смотрели глаза в глаза. Удивительно, как много можно было сказать друг другу без слов. Он не торопился, точно спрашивал разрешения, и наверняка ждал от меня какого-то знака. Не придумав ничего ловчее, я приподнялась на локтях и лизнула его приоткрытые губы.
В лице любимого появилось незнакомое напряжение. Он мягко опустился, развел коленом ноги и проник в меня осторожным толчком. Неожиданно острая боль в интимном месте заставила меня охнуть. Невольно я дернулась, Ян замер.
— Не останавливайся, — прошептала я, обняв его лицо горячими ладонями.
И он вошел в меня во всю длину. Я закрыла глаза, стараясь справиться с неожиданными слезами. Ян подождал, позволил моему телу приспособиться к нему, а потом стал медленно двигаться. Боль постепенно утихала. Невольно я начала отвечать его толчкам, поднимала бедра, позволяя ему проникнуть еще глубже.
Внутри меня рос горячий ком, сосредоточенное лицо Яна подернулось дымкой. Он входил все быстрее, толчки становились резче. Наслаждение зрело, пульсировало в животе, готовое в любой момент накрыть меня с головой. Я задыхалась от незнакомых ощущений, начисто стиравших реальность, царапала пальцами ягодицы Яна, заставляя его прижиматься еще теснее.
Меня накрыла горячая волна, я вскрикнула, сжала зубы на плече Яна. Неожиданный укус оказался последней каплей. Глухо застонав, он излился в меня, а когда пик удовольствия прошел, то, оставаясь внутри, поцеловал мои искусанные от наслаждения губы.
Иногда я задумывалась, каким будет мой первый раз? Произойдет ли все быстро? Испугаюсь ли я? Будет ли нарочитость в движениях, натянутость в жестах? Я ошибалась абсолютно во всем. Физическая любовь с человеком, заставлявшим сердце сжиматься от сладкой неги, походила на свободный полет, где не было места для стыда и сожалений.
Позже мы вместе сидели в медной ванне, заполненной горячей водой и душистой пеной. Прижимаясь спиной к груди Яна, я смотрела в огромное окно напротив. Старые мануфактуры заливала темнота, сам цех терялся в интимном полумраке, едва-едва рассеянном несколькими лампами, стоявшими в разных концах огромного помещения. Зато в темноте отчетливо просматривались звезды, щедрыми горстями рассыпанные по черному небосводу.
— Тебя ведь не Ян зовут? — тихо спросила я.
— Нет.
У меня вырвался смешок.
— Почему ты смеешься? — удивился он.
— Никогда не думала, что лишусь невинности еще до того, как узнаю имя любовника.
Он нежно прижался губами к моему влажному плечу, а потом пробормотал:
— Лукас Горяцкий, двадцать семь лет. — От того, как красиво звучало его настоящее имя, я затаилась. — Ремесло: ночной посыльный. Отец погиб, мать бросила в раннем детстве. Вырос с дядькой, имевшим весьма странные представления о воспитании детей.
— Как ты стал ночным посыльным?
— Когда в семнадцать лет я остался один, мне пришлось как-то выживать. Тогда я и стал наемником.
— Значит, мы похожи. Брошенные дети, — вздохнула я. — Хорошо, что мы теперь нашлись.
Хотя, наверное, стоило злиться за то, что он так долго морочил мне голову, меня охватывала нежность.
VСЕМЬЯ, КОТОРОЙ НИКОГДА НЕ БЫЛО
У распахнутых настежь ворот аптекарского двора стояла черная карета с окнами, занавешенными непроницаемыми с улицы шторками, что в столь чудесное солнечное утро выглядело кощунством. Никаких геральдических знаков на дверце не нашлось, но запряженная лошадь была хорошей породы.
Лишь заметив мое появление, безмолвный кучер спрыгнул с козел. Он носил дорогую ливрею, намекавшую на принадлежность экипажа к богатому дому с Королевского холма. Дверь отворилась, продемонстрировав неожиданно роскошный салон с кожаными сиденьями и мягкими стенами, отчего-то вызвавшими ассоциации с домом для умалишенных. Сверху вниз мне улыбнулся незнакомый неприятный типчик, похожий на птичку с маленькой головой и острым носом-клювом.
— Доброе утро, нима Войнич.
— Здравствуйте? — помедлив, с вопросительной интонацией отозвалась я.
У меня в руках оказалась именная карточка. Я проверила должность визитера.
— Секретарь королевского посла?
Он многозначительно кивнул, точно мы обсуждали какой-то скандальный секрет.
— Мы говорим о суниме Патрике Стомме?
Последовал еще один кивок, сдобренный елейной улыбкой. Язык не поворачивался назвать секретаря многословным.
— Суним королевский посол хочет поговорить с вами, — поведал секретарь и добавил: — Прямо сейчас.
Отношения с королевскими ставленниками у меня явно не складывались, и ничего хорошего от нового посла ждать не стоило. Пришлось на ходу выдумывать полуправдивый предлог, чтобы увильнуть от неприятного свидания.
— Я должна предупредить шефа, что сегодня не появлюсь в конторе…
— Уже предупрежден.
Конечно, таким людям, как Патрик Стомма, присылающим личного секретаря к второсортной газетчице, отказывали только безумцы.
— Ну, хорошо… — пробормотала я и, опираясь на руку услужливого кучера, забралась в салон.
Дверь закрылась, мы с попутчиком погрузились в полумрак. Карета мягко тронулась. Постепенно в закрытом маленьком пространстве воздух загустел, стал липким. Очень хотелось отодвинуть занавеску и ртом глотнуть утренней свежести. Я расстегнула пару пуговок на льняном кардигане и невольно заметила, что секретарь, сам того не осознавая, тер руки, как будто мерз в невыносимой духоте салона.
До Королевского холма мы доехали в гробовом молчании, обмениваясь странными улыбками.
Особняк Стоммы-старшего походил на королевский дворец, с колоннами, позолоченными ручками и наборным паркетом. В воздухе витал неуловимый запах воска, которым натирали полы. В холле на самом видном месте красовался огромный портрет хозяина дома с молоденькой рыжеволосой супругой. Стояла печальная тишина, точно не было ни отряда слуг, ни самих хозяев. Дом выглядел пустым, как музей, куда не пускали посетителей, а его роскошь подавляла. В подобных местах мне всегда хотелось говорить шепотом, точно разговор в голос оскорбил бы стены, затянутые в светлый шелк с серебристыми прожилками.
— Сюда, — указал направление секретарь, и мы прошли к высоким двустворчатым дверям, прятавшим огромный кабинет с большим письменным столом, двухъярусными шкафами, полными книг, и со специальной приставной лестницей, позволявшей доставать до верхних полок. В центре стояли обитые парчой диваны и кресло с высокой спинкой.
— Присаживайтесь, — предложил мне проводник. — Суним королевский посол сейчас будет.
Секретарь вышел. Оставшись в одиночестве, я села на краешек дивана, пристроила на коленках сумку, но только дверь отворилась, как вскочила на ноги, точно парчовая обивка кололась иголками.
— А вот и ты! Как я рад тебя видеть! — С приветливым выражением на лице Стомма-старший вошел в кабинет.
Меня?! Я изобразила вежливую улыбку и поклонилась, как требовали правила приличий:
— Добрый день, суним королевский посол.
— Какие церемонии между своими людьми? — Патрик заставил меня выпрямиться.
Я и он — свои люди?! Я ошарашенно моргнула и вопросительно покосилась на застывшего на пороге секретаря, похожего на маленькую птичку. Однако тот даже бровью не повел, чтобы намекнуть, как гостье следует реагировать на неожиданное гостеприимство хозяина.
— Дай я посмотрю на тебя! — Он сжал мою ладонь чуть влажными пальцами и заставил повернуться вокруг своей оси, точно малолетнюю гимназистку. — Святые Угодники, как ты сильно на нее похожа! Одно лицо! И почему я раньше не заметил?
— Простите? — с извиняющейся улыбкой осторожно переспросила я.
Патрик Стомма в отличие от младшего брата был невысок. Если при разговоре с Кастаном мне приходилось задирать голову, то новому королевскому фавориту я смотрела в глаза.
— Хотя… Мне кажется, ты немного ниже ее. — Он вытянул руку, прикидывая мой рост, и обратился к секретарю, следившему за хозяином с елейной улыбкой лизоблюда: — Жаль, Осиф, ты не видел Агнессы. Она была настоящей красавицей.
— Кто? — вклинилась я.
— Твоя мать.
У меня погасла улыбка.
— Зои, ты совсем не помнишь своей матери? — принялся допытываться Патрик. — Как она удивительно пела!
Он стал мурлыкать сбивчивый мотивчик. Неожиданно в голове зазвучал чистый женский голос, поющий колыбельную.
«Вечер входит на порог. В доме звезды он зажег. В доме стало тихо-тихо…»[18]
Отогнав странное наваждение, я отступила и вымолвила с холодными интонациями:
— Мне кажется, вы что-то путаете, суним королевский посол. Меня зовут Катарина Войнич. Меня вырастил и воспитал лекарь Борис Войнич, он держит аптекарский двор в районе Западных ворот…
— Разве тебя не удочерили? — поднял брови Стомма-старший. — Ты сейчас все увидишь.
Беспрестанно оглядываясь в мою сторону, точно я могла сбежать от тревожного разговора, он направился к книжным стеллажам и, забравшись на лестницу, снял с верхней полки пухлый семейный альбом для гравюр.