Грампл взмахнул руками в такт последним аккордам и рассыпался в воздухе серой пылью и звоном колокольчиков, чтобы возникнуть рядом с пластинками, пропеть:
— Ммммммузыка, — и опять исчезнуть. Когда он появился вновь, на его пальце уже покачивалась пластинка, а коготь гнулся, как гуттаперчевый, вперед-назад. Грампл некоторое время смотрел на нее, затем усмехнулся, заглянул мне в лицо, и я увидел, как его маленькие глазки расширились, стали большими, круглыми и манящими, черными, как тело грампластинки.
— Обожаю, — пропел он, открыл рот, закинул туда пластинку, и опять исчез со звоном колокольчиков и звуком лопнувшей струны.
Мне стало страшно. Я вскочил, и грампл снова появился передо мной.
— Не обижу, — прозвенел он. — Любишь мммузыку?
Я молча кивнул. Тогда грампл сорвался с места и влетел в меня. И я ослеп от звуков. Ликующая ярость оркестра, флейта, арфа, барабаны и валторны, пение соловья и шелест волн. Океан звуков плескался внутри меня, и я был мир. А потом всё кончилось. Грампл парил передо мной, и глаза его опять были большими и манящими.
Но теперь я уже знал всё. Грампл появился здесь, призванный грампластинкой. Звуки музыки, тишина и упоенный слушатель призывали грамплов, они приходили и потихоньку истончались в нашем мире, полном странных звуков.
Этот грампл хотел жить, и мы договорились. Я дал ему пристанище, а он мне музыку. Было непросто. Иногда я целыми днями не видел лиц и предметов, только слышал звуки. Но я привык. И грампл внутри меня тоже привык. У меня была и своя жизнь, конечно. Я даже женился на замечательной женщине. Правда, к тому времени я не видел лиц, только силуэты, но в ее движениях была удивительная музыка и гармония. Балетная школа. С дедушкой мы подружились, он даже завещал мне свою коллекцию пластинок. Иногда мы с грамплом слушаем их.
Фаленопсис (очевидецАлександра Давыдова)
В новой квартире было жарко. Несмотря на чуть греющие батареи, огромные панорамные окна и сквозняк из-под балконной двери, а также извинения консьержки, мол, «еще чуть-чуть, и котельная войдет в рабочий режим, а пока потерпите, да?», в комнате царили тропики. Сначала Лиля подумала, что ей тепло с мороза, и медленно разматывала кашемировый шарф, ожидая, что эффект контраста пройдет. Миша, не разуваясь, побежал через комнату, прижался к холодному стеклу носом и стал считать снежинки. За окном плясала метель. Но вот уже и свитер отправился на вешалку, и Лиля прошла по плиточному полу в тонких носках, чтобы оттащить сына от окна, разуть его и стянуть уличный комбинезон, а жара все еще чувствовалась.
— Странно, — она улыбнулась, приподнялась на носочки и закрутилась вокруг своей оси. Взмахнула руками, будто крыльями, и рассмеялась. Подружки отговаривали переезжать так рано: «Да ты что, дом сдали всего три месяца назад! Ремонт, пыль бетонная, рабочие, никто еще толком не въехал, лифт, небось, с перебоями работать будет, и вода, того… И холодно! Могут вообще отопление не включать толком! Там же не живет еще никто…»
— Не холодно, — Лиля расстегнула верхнюю пуговку на вороте рубашки и стала прикидывать, как расставлять мебель. И ту, что уже притащили грузчики, свалив в углу у входа, и ту, что еще придется купить. Этому дому просто требовался уют.
…
Самой уютной оказалась стена, примыкающая к соседской квартире. Сначала Лиля думала поставить туда детскую кроватку…, но потом решительно придвинула свою. После того, как во время уборки решила передохнуть, прислонилась спиной к стенке и на секунду закрыла глаза.
Здесь снились зеленые сны. В них было жарко и душно, будто в парилке, но это почему-то совсем не мешало дышать. Вокруг колыхались блестящие изумрудные листья, воздух звенел под крыльями стрекоз и колибри, а над головой кусочками виднелось ослепительно синее небо. Сны были похожи на детский калейдоскоп: чуть повернешь голову, осколки складываются новым узором — но тех же цветов.
Одеяло сбивалось на край кровати и бесполезно свисало почти до пола. Лиля спала, прижавшись плечом к обоям, и невозможно, абсолютно невозможно было оторваться от них утром, чтобы выползти в прохладную бесцветность настоящего мира.
…
Через полгода стало понятно, что жить так дальше абсолютно невозможно. Нет, сны и тепло никуда не делись, просто с остальным вышла промашка. Однокомнатная квартира, отремонтированная под студию — это хорошо, если ты одиноко живущая студентка. Модно, красиво, не стыдно гостей привести, барная стойка отлично вписывается в вечеринки. А если ты молодая мать с ребенком, которого вечером уложи пораньше, и с подружками до ночи не засидишься, и от каждого скрипа он просыпается, и капризничает, и с высокой барной стойки стаканы смахивает только так, и…
— Так поменяйся. Продай эту — купи другую, — говорила подруга. — Место хорошее. В ремонт ты вложилась. Тепло, опять же.
Лиля рассеянно качала головой. Абсолютно невозможно было представить, что кто-то другой будет смотреть ЕЁ зеленые сны. Нет, от этой квартиры она не откажется.
— Я поспрашиваю, вдруг на нашем этаже кто-нибудь продать захочет.
Тем же вечером она постучала в соседскую дверь. Дверь приоткрылась, и из темной прихожей выглянул старик с морщинистым коричневым лицом и слезящимися глазами. Душно пахло лекарствами и чем-то сладким.
— Извините, — пробормотала Лиля. — Я хотела узнать… У вас так же сильно топят?
…
Жаль, но никто на этаже продавать квартиру не собирался. Сейчас.
Месяцем позже Лилю остановили на входе в дом — она пробежала к лифту и почти успела заскочить внутрь, но остановилась, услышав оклик.
— Лилечка, — консьержка порой была фамильярна, но дело свое знала. Точнее, знала всё происходящее в подъезде и в радиусе примерно одного города-миллионника вокруг. — Лилечка, тут молодой человек подходил. Тебя не застал, поэтому меня спрашивал. У него отец умер… ну, тот, что от тебя через стенку живет. Так вот, спрашивал, вроде, ты расширяться хотела?
…
Лиля ворочалась с боку на бок. Первый взнос на ипотеку, в этом банке — один процент, в другом — поменьше будет… но могут и не дать. А если продать машину? Нет, ну, как же она без машины… Как назло, Миша болел и хныкал, все время просыпался, приходилось вставать, идти к нему, жалеть, класть холодную ладонь на лоб, укачивать… Напевать что-то дурацкое колыбельное сквозь зубы и все время сбиваться с ритма, потому что мысли совсем далеко, где-то между двенадцатью процентами по ипотеке и осколками синего неба.
Внезапно она дернулась, испугалась, задышала часто-часто… А вдруг это не в квартире дело, вдруг в соседе, и теперь?.. Подобралась к стенке, прижалась к ней лбом, выдохнула с облегчением. Зеленое тепло никуда не ушло.
…
Родственники умершего все никак не могли сговориться, по какой цене продавать, и сдавать не хотели, квартира стояла пустая. При первом визите Лиле не удалось толком осмотреть ее — все было заставлено старой мебелью. Будто не новостройка в модном районе, будто не десятый этаж монолитного дома, а комнатка в пятиэтажке с пыльными обоями и шкафами, которые еще Хрущева застали.
Но через месяц она все-таки столковалась с сыном старика, часть мебели как раз убрали, и квартиру получилось оглядеть досконально.
На полке, примыкающей к той самой стене, стояли горшки с цветами. Два фикуса уже засохли — должно быть, о них никто не вспоминал с момента смерти старика — а из третьего горшка все еще топорщилась зеленая палка, подающая признаки жизни.
— Вы любите цветы? — Лила искоса поглядела на молодого человека и улыбнулась ему одной из своих самых бронебойных улыбок. Не дожидаясь ответа, шагнула к полке. — Я так понимаю, они вам все равно не нужны?
Она обхватила пыльный горшок и прижала его к груди, к белому, совсем новому свитеру.
— Не особо, — протянул наследник жилплощади, все еще млея от улыбки.
Пока он думал, как половчее пригласить симпатичную соседку на свидание, она хлопнула входной дверью и убежала к себе домой. Не разуваясь, метнулась в ванную и включила душ. По белому кафелю поползли мокрые серо-коричневые струйки. По свитеру расплывались грязные пятна. Но это было абсолютно не важно. Теперь не важно.
…
— Сколько? — интонация подруги сквозила завистью и восхищением. — Так дешево?
— Наверно, ему просто надо было очень быстро ее продать. Чтобы срочно поделить наследство, например.
— Или ты очаровала продавца.
Лиля молча улыбнулась. Конечно, очаровала. Тут не нужно быть великим сыщиком, чтобы догадаться.
За последнее время она явно похорошела. По мнению всесведущей консьержки, то ли косметолога поменяла, то ли ботокс вколола на редкость удачно. Или прошла полный курс омоложения. Теперь на детских площадках никто не принимал ее за молодую маму. Думали, что няня или старшая сестра. Даже сын почему-то перестал звать ее мамой при всех. Вместо этого называл по имени, Лилей… и Лилечкой. Понятно, у кого набрался.
…
Однажды ночью Миша проснулся от звука льющейся воды.
— Лиля? — прошептал он. Никто не отозвался.
— Мама? — он открыл глаза и приподнялся на локтях, чтобы осмотреться. Из-под двери ванной лился теплый зеленоватый свет. Мамы в комнате не было.
Вместо того, чтобы заплакать, Миша вывернулся из-под одеяла и осторожно, перевернувшись на живот, сполз с кровати. Прошел на цыпочках к ванной и потянул дверь на себя. Она скрипнула и приоткрылась.
Из открытого крана текла вода. Было влажно и душно, как в тропиках. Мама сидела на краю ванны, держа на коленях цветочный горшок. Огромная голубая орхидея-бабочка покачивалась у ее лица, касалась лепестками закрытых век, гладила щеки и губы. Пахло сладкой карамелью, и где-то внутри, в животе, искристой газировкой запузырилась радость. Как будто они едут в зоопарк, или Дед Мороз скоро придет, или надо задувать свечки на шоколадном торте, или… За спиной у Лили трепетали два перламутровых крыла.
— Ой! — сказал Миша.
Лиля открыла глаза, хитро улыбнулась и взмахнула крыльями. Блестящая пыльца разлетелась по воздуху.