— А ты совсем не ревнуешь, молодец. Конечно, такой, как он, не для тебя, малышка, ты слишком простовата.
Эля направляется в сторону моего мужчины. А я, стараясь оставаться спокойной, наблюдаю, как она кокетничает с ним, как прикасается, как ловит его взгляд. Я видела это уже множество раз, и всё никак не могу привыкнуть. Мерзко. Я осторожно ставлю стакан с соком на стол, ещё мгновение — и я бы шарахнула его об пол.
Эля не права, я ревную.
Руки дрожат, ключ никак не хочет попадать в замочную скважину. Я знаю, что не должна была приходить сюда так рано. Я знаю, что за этой дверью они вместе.
Наконец дверь распахивается, я замираю на месте, мне страшно. Точно опять вернулась в тот день, когда мы впервые встретились со Сфинксом, в тот день, когда, стоя на краю крыши, я готовилась сделать свой самый последний в жизни шаг и…
…Я сделала его.
Но Сфинкс поймал меня за руку. Я не знаю, каким чудом он оказался в тот момент на крыше, всего мгновение назад она была пуста. Но его сильная рука поймала мою — беспомощную. И развернув, точно в замысловатом танцевальном па, он прижал меня к себе. Я помню, что в тот момент, когда наши взгляды встретились впервые, его глаза показались мне жёлтыми глазами хищника.
— Самое сложное в любви — это прощать, — сказал он…
…Я делаю шаг и осторожно прикрываю за собой дверь.
В квартире нестерпимо жарко и темно. Темнота такая плотная, что сквозь неё не видны даже очертания предметов. Я застываю на месте, мне начинает казаться, что квартира бесконечна.
В лицо мне ударяет сухой горячий ветер, я вздрагиваю, хватая ртом его обжигающий вздох, полный песка. Ощущение такое, что я оказалась в пустыне.
В темноте кто-то есть. Совсем близко я слышу тяжелое дыхание, скрип песка под огромными лапами и шелест перьев. Я чувствую запах зверя. Мне кажется, я вижу, как блестят острые зубы — зверь улыбается.
И… вспоминаю о выключателе.
Яркий свет заливает прихожую, рассеивая иллюзии, но комната всё ещё погружена в полумрак, впрочем, мои глаза уже привыкли к темноте. Я вижу своего мужчину, сидящего в кресле. Вижу скомканную постель и обнажённое женское тело на ней.
— Зачем ты пришла? — спрашивает Сфинкс.
— Я хочу знать, — мой голос почти не дрожит.
— Разве ты готова принять правду?
Я, не отвечая, смотрю на неподвижное тело Эли.
— Знаешь, я завидую им, они дают тебе больше, чем могу дать я, — за окном проносится машина, на мгновения одевая Элю в голубоватые тона. Рана на горле и брызги крови на простыне кажутся мне чернильными пятнами, — они продляют твою жизнь.
— Разве я завидую колбасе, которую ты ешь? К тому же, с тех пор, как ты взяла на себя обязанности по подбору этой «колбасы», она только высшего сорта. Ведь грех, являющийся её начинкой, всегда так сладок.
— Это всё, чем я могу помочь. К тому же, я льщу себе мыслью, что тем самым делаю мир немножечко чище.
— Так оно и есть, любимая.
— Кто ты?
— Ты знаешь. Всего несколько минут назад ты ощущала меня таким, каким я являюсь на самом деле.
— Было темно, и моё воображение…
— То, что видят глаза, не всегда является правдой. Выключи свет.
Я выполняю его просьбу. И вокруг меня тут же возникает пустыня. Жаркий воздух обволакивает кожу.
— Ты готова принять этот мир таким, каким он является на самом деле?
Зверь подходит ко мне, он огромен. Я касаюсь жёстких крыльев, провожу рукой по шелковистой львиной шерсти. И чувствую на своих губах человеческие губы. Отшатываюсь, от сфинкса пахнет свежей кровью.
— Самое сложное в любви — это прощать, — говорит мне Сфинкс.
И я наконец понимаю, что эта фраза гораздо глубже, чем я представляла её впервые. Однажды мне предстоит простить его последний раз.
Каменная глотка (очевидец Сергей Королев)
Сначала Витька увидел огромные треугольные камни, вросшие в склоны воронки. Клыки. Чудовищные каменные зубы. Тут и там на них висели куртки, плащи. Издалека создавалась иллюзия, что несчастных людей посадили на кол. Но нет, то была просто одежда.
— Жесть, — прошептал Витька.
Эта часть заброшенной свалки была отделена от остального мусора тесным кольцом пятнистых булыжников, каждый ростом с человека. Все они поросли мхом, отчего напоминали шкуры диковинных зверей.
— Не передумал? — спросил Генка.
Витька оглянулся. Чудилось, что пятнистые булыжники то и дело двигаются. Стоит отвести взгляд, они приближаются. Совсем чуть-чуть.
— А есть выбор? — вздохнул Витька. — Назад нельзя. Валдис ясно сказал: или деньги приносим, или он… пальцы отрезает.
Нехорошие легенды ходили про эту свалку. Одна страшнее другой. Больше всего запомнилась история про огромного древнего монстра, Дитя Звёзд с тысячей лап, питающегося только золотом, способного одним ударом раскалывать горы. Давным-давно боги заточили его внутри планеты. Там, где спустя многие годы зародилась жизнь. Глубоко под землёй покоилось огромное туловище, а на поверхности была видна лишь каменная глотка.
Глотка, перед которой стояли Витька и Генка. Внизу виднелись сумки с золотом, брошенные другими смельчаками.
— Кто полезет?
— «Камень-ножницы-бумага»?
В первый раз оба выбросили ножницы. Во второй раз Генка бумагу. Витька камень.
— Я тебя обвяжу, — Генка достал верёвку, осмотрелся. Рядом с Каменной Глоткой лежала старая кабина.
Витька протёр глаза. Нет же, булыжники явно стали ближе.
— Витёк, не спи. Скорее спустишься, скорее выберешься.
— А если не выберусь? Ты ведь слышал? Кто туда спускался, назад не смог вернуться!
— И ты веришь? Что случится? Глотка захлопнется? Не смеши!
Генка привязал один конец верёвки к кабине. Другим обвязал Витьку.
— Видишь, вон там, ближе к центру? Сумка. С золотом. Быстро хватай. И обратно!
Витька кивнул, сжал зубы. И рванул вниз. Ловко огибая каменные зубы, скатился к кожаной сумке. Почудилось, что рукава пустой одежды попытались ухватить его…
Не думать об этом! Он схватил сумку. Развернулся.
— Генка, вытягивай!
У обрыва никого не было.
— Генка! Ты где?
Тишина.
Витька сделал шаг вперёд. Нога моментально увязла, словно в трясине. Он рванул обратно. Бесполезно.
— Генка!
Стоило сделать ещё попытку, вторая нога тоже увязла. Ловушка. Для дураков. Чёрт, если бы не играл с Валдисом, не попал бы сюда.
Куда делся Генка? Убежал? Нет же, вон, одежда его рядом с кабиной. А сам он где?
Стоило моргнуть, как булыжники приблизились.
Витька вдруг вспомнил, как в детстве читал книжку. Про то, что маленькие паразиты селятся на теле огромного зверя, чтобы питаться благодаря ему.
И тут Витька понял. Не Каменная Глотка поедает людей. Они. Проклятые паразиты, булыжники. Здесь только ловушка, а страшные голодные твари там, подбираются незаметно, пока не смотришь…
Не моргать. Смотреть. Не…
Чёрт! В глаз попала мошка, и Витька невольно зажмурился.
Булыжники подобрались к самому краю Каменной Глотки.
Дэв (очевидец Александр Бачило)
— Анкета заполняется в двух экземплярах, от руки, синими чернилами…
Имомали не слушал, что говорит ему Надежда Сергеевна, да если бы и прислушался, все равно бы не понял. Он хотел есть. Два дня в очереди не ел. А до этого три дня в поезде ехал.
В поезде Аликпер еды не давал, только за деньги. А какие у Имомали деньги, когда он за деньгами и едет? Хорошо еще, что взяли его, хромого, в Москву на работу. Но хромому тоже есть надо.
Имомали просил Аликпера:
— Дай хлеба. Есть хочу.
Аликпер смеялся.
— А мяса не дать?
Ему легко было смеяться. Он ехал в купе с проводником и варил для него мясо на плитке. И для себя, конечно. Аликпер любил жирное мясо. Остальные двести человек в вагоне только втягивали носами запах и вздыхали:
— Москвой пахнет. Там, говорят, мясо прямо на улицах варят, жарят, режут и в лаваш заворачивают. Очереди, наверное, большие… Ничего, дождемся.
Только Имомали не хотел ждать.
— Дай хлеба, собака, — добром говорил он Аликперу.
Аликпер много кушал, ноги толстые, шея толстая, руки крепкие. Сильно Имомали бил. Иначе нельзя. Если ишака не бить, как он узнает, кто его хозяин?
Имомали перестал на голод жаловаться. Да уже и некому было. Аликпер куда-то пропал. Говорили, от поезда отстал. Может, так было, а может, нет. В вагоне много спорили. Только Имомали не спорил. И на голод больше не жаловался. Поезд дальше и без Аликпера пошел, не такой уж большой бай наш Аликпер. Так Имомали подумал. И ошибся.
До Москвы доехали — никто не встретил. Проводник сказал из вагона уходить, менты с вокзала прогнали. Лето стоит такое, как в Фергане зима. Куда идти, где спать, кто деньги даст — один Аликпер знал, а теперь никто не знает. И кушать опять хочется.
Пошли на базар, земляков искать. Очень удивились. Базарный день, а базара нет. Ворота закрыты, никто урюк не разгружает, хурму не предлагает, рахат-лукум не носит. Мясо не жарит!
Мимо добрый человек шел, только падал часто.
— Уходите, — сказал, — здесь чурок ловят, в тюрьму забирают. Базар давно закрыли, товар менты поделили на ответственное хранение.
Еще что-то говорил, но даже Музаффар понять его не мог, хотя в школе учился. Долго слушал, потом сказал:
— Песню поёт.
Заплакали люди: чем прогневили мы Всевышнего? Как допустил он в неизъяснимой мудрости своей такую несправедливость? Сытый бадбуй в теплой фуфайке песню поет, а правоверные от голода плачут, от холода дрожат, на всех одна теплая фуфайка! Совсем без Аликпера пропадем!
И смилостивился Справедливый, не дал совсем пропасть. Долго водил правоверных по каменной пустыне, но привел, наконец, к Надежде Сергеевне, в кабинет-сарай. А там уже земляков много — кто из Педжикента, кто из Зеравшана, кто из Чирчика. На два дня очередь. И все с бумагами. Опять беда! Один Аликпер знал, как бумаги по-русски писать. Имомали не знал. У Аликпера синяя ручка была, черная ручка была. У Имомали — только спичка и разбитая губа. Два дня у земляков срисовывал значок за значком, спичкой в губу макал. И очень есть хотел. Наконец, подошла его очередь, пустили в кабинет. В кабинете мясом пахнет, сидит большая красная женщина Надежда Сергеевна, вареный бигмак кушает.