Я смотрел на ее лицо и пытался вспомнить, кто она и зачем дает лист с символами. Я заплакал. Мне было тревожно от происходящего. Она подошла ко мне, обняла и тоже заплакала.
Потом к нам подошел маленький человек в платье и тоже обнял и заплакал.
Я чувствовал, что, если закрою глаза, случится страшное.
А потом понял, что не знаю, что значит «страшное», и закрыл глаза.
А как их открыть, уже не вспомнил.
Я свернулся колечком и расслабился. Я ничего не помнил, ничего не боялся, ничего не ждал. Мне было хорошо.
Но было бы лучше, если бы рядом никто не хныкал.
Яоман (наблюдатель Александр Бачило)
ГЛОНАСС показывает 71° 4′″N, 155° 54′″E. На карте чисто. Беру бинокль. Так и есть — стойбище. Небольшое, всего пара-тройка чумов. Людей, собак не видно, дыма над макодаси — тоже. А главное, нигде в пределах обзора нет оленей. Странно. В это время года они обычно пасутся на взморье, по южным уклонам, где раньше тает тундра. Стада медленно бредут вдоль берега, а люди кочуют за ними. Если только…
Снимаю с плеча свой старенький СКС. Не Бог весть какая убойная сила, но надежен и пристрелян — в случае чего и медведя остановит. Только вот из-за медведя стойбище не бросают.
Однако не будем торопиться с выводами. Если здесь побывал яоман, что-нибудь я найду.
Первый же чум, слегка покосившийся, заставил насторожиться. Полог, закрывающий вход, располосован сверху донизу, сломана пара жердей, ветер хлопает оторванной шкурой. Все ясно. Воришка людей не застал, влез через дверь, похозяйничал в чуме, а вышел прямо сквозь стену — слишком был здоров, не повернуться.
Я скинул лыжи, приблизился к чуму, слушая ветер. Стволом карабина отогнул край задубевшей шкуры, включил фонарик, посветил внутрь. Так и есть. Все перевернуто, продуктовый ящик раздавлен, как яйцо. Типичный полярный грабеж. И нисколько не похоже на повадку яомана. Хотя, что мы знаем о его повадках?
Остальные два чума оказались нетронутыми. Видимо, вора спугнули. Пришли люди и погнали зверя в тундру. Все просто.
Я обошел стойбище по кругу и действительно набрел на еле заметную цепочку лужиц. Вода проступила там, где ягельник был примят тяжелыми толстыми лапами. Но след уходил не в тундру, а за покатый вал, отделявший ее от моря. И зверь вовсе не бежал скачками в испуге, а спокойно шел по прямой, будто его не гнали, а наоборот, приманивали.
Приманивали со стороны моря. Кто это мог быть? Медведица? Так, вроде, не сезон. Подозрительно, однако! — сказал бы охотник Боггодо. Эх, вот кого мне сейчас не хватает! Уж он-то живо разобрался бы.
Шлепая по сочащемуся, как мочалка, ягельнику, я двинулся к берегу, поднялся на продолговатый холм, закрывавший от меня полосу прибоя, и оказался у края широкой наледи. Брызги волн, застывая, обычно покрывают покатые участки берега скользкой белой коркой. Но в этот раз наледь оказалась красной. Кровавый цвет был таким густым, что я не сразу заметил тушу. Впрочем, от туши там мало что осталось: насквозь пропитанная кровью шкура и отдельно — круглая носатая голова здоровенного полярного медведя, расколотая по темени, как спелый арбуз.
А вот это уже точно — работа яомана.
71° 3′″N, 156° 02′″E. Устал. Надо было передохнуть в стойбище, поесть горячего. Вряд ли яоман вернется на старое место охоты, до сих пор за ним такого не замечалось. Но что мы знаем о повадках яомана?
Он умеет приманить добычу. Прожорливый мишка, забравшийся в чум, бросил недоеденные продукты и пошел на зов, чтобы превратиться в кровавые ошметки и лишиться головного мозга. Яоман любит лакомиться мозгом.
Может быть, до медведя той же дорогой прошли и люди. Но где останки? Ни песцы, ни ласки к трупам не подойдут, если это добыча яомана.
Однако, не слишком ли далеко я ушел от берега? Сам не заметил, как стал забирать к югу. От страха, что ли? От навязчивого чувства, что кто-то смотрит в спину? Не знаю, в чем тут дело, могу сказать только, что по мере удаления от берега это впечатление не уменьшалось, а росло.
Я встряхнулся. Неважно, далеко от меня яоман или рядом. Встретить его можно где угодно, он сам выбирает место. Ни предотвратить, ни ускорить встречу невозможно, потому что невозможно понять логику этого существа. Она вырабатывалась еще до Ледникового периода. Спасибо глобальному потеплению — короткий послеобеденный сон яомана кончился, и он проснулся с волчьим аппетитом.
Но ведь и охотников на яомана никогда раньше не было. Боггодо первый. Я второй. Правда, теперь — единственный…
71° 2′″N, 156° 15′″E Озеро Обрывистое. Слава Богу! Наконец-то люди. Из трубы жилой избушки метеостанции валил приветливый, какой-то даже издали аппетитный дымок. Кашу, небось, варят. Значит, пожируем.
Что хорошо у нас на северах? Совершенно неважно, знают тебя те, к кому ты пришел, или видят в первый раз. Встретят, как родного, накормят и выпить поднесут, если осталось. Чужие здесь не ходят.
Под заливистый собачий лай я толкнул утепленную войлоком дверь и сразу понял, что не ошибся. Меня и спрашивать не стали, откуда да зачем. Торбаса, кухлянку — в сушилку, самого — за стол. Бородатый Вадик, начальник станции, плеснул протирочного, симпатичная Марина-гидролог принесла сковородку с салом — я чуть слюной не подавился, пока вареную картошечку шкварками поливал. Юра, практикант, совсем мальчишка, слазил в погреб за бочковыми груздями. И только когда разлилось тепло по телу и в ноги ударило, когда поутих первый жадный хруст за ушами, тогда и разговор завязался сам собой.
Сидят они тут уже месяц без малого, вертолета ждут со дня на день — вахта кончается.
Рассказал и я о себе кое-что. У Юрки сразу глаза загорелись.
— А ты не тот ли Баташов, который, говорят, яомана видел?
— Видел — понятие растяжимое, — ответил я. — Не тот это зверь, которого легко увидеть, а главное — узнать. В справочнике Брема его не найдешь. Есть тип хордовые, есть членистоногие. А есть яоман. Краниофаг Колониум. Фотографий его нет. И не будет.
Бородатый Вадик кивнул.
— Охотник Боггодо то же самое говорил. Вы, наверное, вместе работаете?
Я помолчал. Как им объяснишь?
Марина сразу почуяла, что говорить мне не хочется.
— Ну, что вы пристали к человеку?! — прицыкнула она на своих. — Видите, он и так уже сов считает! Давайте-ка по спальникам. С утра поболтаете.
Все-таки женщина есть женщина. Соорудила мне в аппаратной шикарное ложе на топчане. Давно я на чистых простынях не спал! На стеллажах уютно перемигивались огоньками регистраторы, во дворе тихо фырчал генератор. Стена рядом с топчаном оказалась жарким боком большой русской печки, хорошо протопленной и теперь медленно отдававшей тепло дому. Примерно таким я всегда и представлял себе райское блаженство…
Но сна не было ни в одном глазу. Дождавшись, когда свет в доме погаснет, я осторожно нащупал холодный затвор карабина и бесшумно снял его с предохранителя. Потом поднялся, включил фонарик, заранее укрепленный на стволе, шагнул к двери и вышиб ее ногой.
Первой мне попалась Марина. Я послал в нее две пули — в грудь и в голову. Не меняя выражения лица, она завалилась на спину, задергалась, стуча затылком по полу.
Откуда-то сбоку вдруг выскочил Юрка. Я отбросил его ударом приклада, дважды выстрелил вслед, и он затих.
А вот за Вадиком пришлось побегать. Он рывками передвигался в темноте, уходя от луча и стараясь, чтобы между нами все время оставалась печка. Что тут делать?
Левой рукой я сорвал с пояса нож вместе с ножнами и бросил ему в лицо. Вадик поймал его зубами и с хрустом разгрыз пополам. Но эта секунда — моя, она дала возможность прицелиться. Череп Вадика брызнул черным фонтаном.
Здесь все. Круша уже рассыпающиеся стены, я выскочил во двор и успел расстрелять остаток магазина, целясь в темные пятна, стремительно удаляющиеся в сторону озера. Вряд ли я попал хоть раз, но поле битвы осталось за мной.
Дурак этот яоман, хоть ему и за миллион лет. Небось легко было морочить мозги тупым индрикотериям, привык охотиться на них, как на уток с чучелами. Но времена изменились. Если медведя еще можно приманить на фальшивую медведицу, оленя — на вылепленные фигурки стада, то с человеком этот номер не пройдет.
Марина Леонова, моя Маринка, погибла в экспедиции пять лет назад. На дне пропасти в ущелье Большого Хингана она умирала на моих глазах, пока я сползал к ней, раздирая руки обледенелыми стропами. Увидев ее сегодня на пороге метеостанции, я чуть не испортил себе охоту, но все-таки сумел не подать виду. С бородатым Вадиком было проще — он всего-навсего персонаж любимого сериала про таежных первопроходцев. Лицо из телевизора, с приклеенной бородой и гримом под глазами. А Юрка Толоконников — друг детства, одноклассник. Таким, как здесь, он был в прошлом веке…
Краниофаг Колониум — существо из многих тел, зверь с интеллектом осиного гнезда — попытался вынуть из моей головы образы, на которые меня можно приманить, усыпить и сожрать.
Но я раскусил его первым — понял, что передо мной всего лишь щупальца яомана, и отстрелил их, как учил меня охотник Боггодо. Придет время — отстрелю и остальные. С чудовищем, влезающим в души ради насыщения утробы, нам на одной планете не жить…
Имя мне… (наблюдатель Лев Самойлов)
Угольком я черчу рожицы. Смешные, забавные рожицы, переплетающиеся друг с другом, дразнящиеся, извивающиеся. Угольком, на белом кафеле стен, на мраморе пола. Мне холодно. Я бос и танцую меж нарисованных линий, стараясь ничего не задеть, не нарушить узора, не прервать своего маленького волшебства. Здесь найдётся место каждому, каждому моему знакомцу!
Вот ПалПетрович, с его отвисшими щеками, щетиной и одышкой. Я помню, как он сломал мой замок, а я оказался виноват.
Вот Верочка. Надежд мне она не подавала, и любовь к ней умерла, не успев окрепнуть.
Вот Тамара, терроризировавшая наш подъезд. Нос короткий, картошкой, а кажется — острый, как у крысы, влезающий в каждую щель без разбора. И зубы, идеальный прикус — и не сказать, что вытягивала она на свет такую дрянь, которой лучше оставаться неизвестной.