Ночью мальчик Джонни вновь лежал под мостом, забившись в самый темный угол. Рядом белели дочиста обглоданные кости. Джонни свернулся в полудреме и тихо, сыто урчал. Мама снова была с ним. Внутри него.
Теперь уже навсегда.
Кажется, что-то не так (наблюдатель Аглая Вещикова)
В общем, я знаю, что не так. Примерно все. Все, к чему я прикасаюсь, ускользает, превращается в пиксели и распадается на глазах.
Началось все с одной маленькой точки грязно-черного цвета. Она жила и ждала на периферии взгляда. Она была совершенно обычной, скучной и распространенной проблемой, которую даже не озвучивают. До тех пор, пока не пропала. И этого я тогда не заметил, потому что начали пропадать вещи. Подумаешь, носок, он мне никогда не нравился. Подумаешь, чеснокодавилка, меня по-настоящему раздражало мыть все эти ее отверстия. Но пропуск. Но фотография кота. Тебе не предоставят никакого выбора. Теперь-то я это понимаю.
Я встретил ее однажды, задумавшись и остановившись посреди комнаты. Она прошмыгнула по коридору. Маленький черный зверек, размером с небольшую собаку. Небольшая собака — это все-таки довольно крупное животное для человека, у которого нет в доме никаких животных с тех самых пор. Где, кстати, моя фотография кота?
Мне уже чудятся всякие неведомые зверушки, надо же! Я с любопытством разглядывал себя, пытался увидеть, понять, что со мной не так, а надо было всего лишь обратить внимание на эту пробегающую мимо тварь.
Люди и вещи продолжали исчезать из моей жизни в произвольном порядке. Как будто я разрушаю четко выстроенный посудный мир своим слоновьим прикосновением. Постепенно сломалась вся техника, потерялись друзья, тихо не стало работы, и, не то чтобы я был особо близок с сестрой, но вот и она перестала отвечать звонки. И это ощущение распада на ровные кубики захватило меня в какой-то поток, и тогда я наконец увидел это.
Трехмерная восьмибитная тварь сидит посреди пустого стола, как будто (если бы могла) выпучив на меня свои пиксельные глаза, протягивая ко мне свои пиксельные щупальца.
На ней невозможно сфокусировать взгляд, как, впрочем, и на моей собственной руке. Мне показалось, что пальцы стали распадаться на ровные кусочки, и вот моя черепная коробка с треском ломается, отделяется ровный кусочек, делится на двадцать четыре кубика, каждый из которых делится еще на двадцать четыре, и…
Оно ненастоящее! Ненастоящая вещь, ненастоящая мысль. Но я настоящий! И я могу думать настоящими мыслями. Что делать с чудищем, которое расщепляет материю, с легкостью помахивая расщепляющимся в ноль хвостом? Выбросить в вакуум?
Я сижу один посреди комнаты, из угла рта капает слюна. Я притворился мертвым. Я очень хорошо притворился мертвым, и для этого зверька я больше не интересная игрушка. В комнате очень пусто. В очень большой комнате очень-очень пусто.
Исидор (наблюдатель Виталий Придатко)
— Здравствуйте, меня зовут Исидор, и я выневыживший.
— Здравствуй, Исидор!
Наступает тишина, мы все молчим и смотрим. Исидор похож на любого из нас, наверное. Он лысый, рыжий, чисто выбрит, баки курчавятся, брови куцые и густые, длинные и тонкие, глаза синие, черные, как смоль.
Насколько можно судить, он из простых выневыживших, ничем не отягощенных. Я вздыхаю: мне веселее всех. Всегда. Сегодняшний вечер не исключение.
— Расскажи о себе, Исидор, — предлагает Марта/ин, смачно почесывая в паху и разглядывая лак на ногтях одновременно.
— Я родился в простой семье, то есть, я хотел сказать, в неполной семье… — Исидор запинается. Понятное дело, так сразу рассказать о себе, чтобы было понятно, как трудно взрослеть двоесущностному человеку, — задачка не из легких. Впрочем, надо только вспомнить, что ты на собрании анонимных выневыживших, и тогда все заладится.
Мы, в принципе, скроены на один манер. В смысле, на минимум два разных — каждый.
— Начни от бифуркации, — доброжелательно советует Марта/ин, кивая и сморкаясь.
Исидор вздрагивает, но тут, среди своих, можно использовать даже настолько откровенные определения.
— Мой отец выиграл в лотерею поездку на Титан, включающую сафари.
А, ну, тут все ясно: классический случай, вероятностная акулопусия, как у Терри Твена или Летиши Каймс. Бывает. Вот мой старикан поехал на Шри-Ланку и там нарвался на настоящего тигра Шредингера. Уникальная тварюга, доложу я вам! Какая-то изощренная экспериментаторская сука ухитрилась вывести ген двойственного состояния и вкатить не самому добродушному созданию. А уж обнаружив, что он одновременно жив и мертв, тигруша съехал с катушек в темпе цепной реакции.
Недаром в контрактах на охотничьи вылазки в Шри-Ланку всегда стоит пункт о том, что ответственность полностью остается на кретине, который лезет в настоящий ад. Безлюдный с тех самых пор, как тигр закончил с лабораторией.
— Во время сафари не случилось ничего необычного, папа сумел убить подростка акулопусии и привезти его домой.
Мы ждем продолжения, слегка заинтригованные. Разные черты разрывают образы моих соседей все чаще. Волнение сказывается, что уж.
— Но мама, наслушавшись про Титан… всякого… в общем, она не совсем ждала папу, — Исидор мнется. И меняется. — Совсем не ждала.
Кто-то заржал — и заплакал одновременно. Кажется, Иволга Мартиника.
— Словом, папа застрелил любовника. Из ружья для охоты на акулопусию. А потом, когда мама ткнула папу ножом…
ПАПУ.
Я понимаю, что теперь уже хохочу в голос. Но остановиться — это выше человеческих сил. Одна радость — что другой я одновременно рычит от ярости, а может, от сочувствия.
Мы хлопаем отважному Исидору, покачивая головами. Мы смеемся украдкой, утирая слезы с морд.
Нет ничего удивительного в том, что монстры Шредингера убивают людей, которые одновременно становятся мертвы и живы не хуже самих чудовищ. Нет ничего удивительного и в том, что дети таких людей оказываются выневыжившими и страшно страдают в мире определенности, однозначности и линейности.
Но иногда это бывает смешно.
Адам (наблюдатель Юрий Некрасов)
У Владика были роскошные волосы. Густая львиная грива.
Мама так ими гордилась, расчесывала и всегда приходила вытереть голову после ванны.
— Смотри, какой хорошенький, — восхитился Владик, показывая на мелкую черную завитушку на белоснежном полотенце. Мама присмотрелась и завизжала.
— Это же вошь! — вот почему он так чесал голову в последнее время. Мама выскочила из ванной, а Владик еще раз прошелся полотенцем по волосам. На него высыпались сразу несколько вшей.
Машинки дома не было, а резать волосы канцелярскими ножницами мама боялась.
— Вроде, их мыли керосином, — плакала она, — там же еще гниды!
Владик рассматривал в зеркале белые точки вшиных яиц и совсем не переживал.
— Ну, ладно, чего ты? — утешал он маму, но та рыдала еще сильнее. Владик даже позволил залить себе голову «Дихлофосом» и лег спать в шапочке из полиэтиленового пакета из-под хлеба. Крошки сыпались ему на уши, но он терпел ради мамы.
Мама долго не могла уснуть. Владик видел это по свету из-под двери. Наконец она утихомирилась. Свет погас.
Голова болела. «Дихлофос» делал мысли липкими. Они медленно текли по лбу.
Владик почти уснул, когда почувствовал, как что-то толкается у него в кулаке. Он не стал включать лампу, а посветил телефоном. На ладони сидел вошь. Был он с ноготь размером.
— Поговоришь со мной? — у вши оказались внезапно умные, грустные глаза.
— Угу, — кивнул Владик. Глаза слипались, но вошь был такой одинокий.
— Ничего, если я закурю?
Мальчик помотал головой.
Вошь сел на заостренный хвост панциря, закинул нижнюю ногу на ногу, достал трубку с длинным чубуком и спросил:
— Плохо?
— Мама, — поджал губы Владик.
— Мама твоя добрая, богобоязненная женщина, — сказал вошь, с удовольствием затянувшись, — но нельзя забывать: мама — не Бог! Ты.
Мальчик зевнул. Спать хотелось немилосердно.
— Может, я пойду спать туда? — вошь ковырялся средней лапой в трубке и явно чувствовал себя неловко.
— Ладно, — уронил голову Владик, вошь сполз с ладони и нырнул под дверь.
Мама не разбудила его утром, не позвала Владика к завтраку и в школу его не повела. Мальчик вышел в коридор, дверь в мамину комнату оказалась плотно закрыта. Он постучал, но никто не ответил.
Владик нашел в холодильнике молоко, помыл яблоко, но есть не смог. Голова гудела, мир плавал в мутной мыльной воде. Только теперь мальчик вспомнил о «дихлофосной» панаме. С удовольствием содрал ее, скомкал и выбросил в мусорку.
Где же мама? Владик набрал ее номер, но звонок донесся из маминой комнаты. Она не любила, когда сын входил без спроса.
Владик постучал. Никто не ответил.
Здесь было темно. Мама лежала, зарывшись в одеяло. В комнате скверно пахло. Владик раздернул шторы. Мама шевельнулась.
— Мам, — Владик испугался, что сейчас она начнет кричать, но это была не мама. Владик увидел заостренный хвост вши, исчезающий под одеялом.
— Мам! — уже испуганно крикнул мальчик. Что-то происходило там, под одеялом. Страх обжег низ живота, Владик прижал к нему ладони, чтобы не описаться.
— Мама! — наконец он сдернул одеяло и увидел, что вошь вырос до размера кошки и пытается спрятаться в маминой подмышке.
— Вылезай оттуда! — завопил Владик, мама лежала так неподвижно, он схватил ее за плечо и тут же отдернул руку. Холодное! Твердое!
Вошь дернулся и исчез где-то под мамой. Владик заревел и бросился в ванную, схватил «Дихлофос» и швабру. Сейчас он ему покажет.
Вошь сидел на подушке, рядом с маминой головой. Что-то странное произошло с ее кожей и волосами. Они стали белыми и жесткими.
— Не надо, — поднял верхние и средние лапы вошь. — Ты же Бог, Царь, ты создал меня по образу и подобию.
— Я тебя не хочу! — завопил Владик. — Уходи!
— Вот, — растопырил лапы вошь, — вот именно! Я пошел. Мне надо наружу. Я буду давать имена зверям и предметам. Они ведь забыли свои имена. А иначе — смерть! Безымянные, они просто сойдут с ума. Как ты пра…
Владик ударил его шваброй, и когда вошь полетел на пол, направил на него густую струю «Дихлофоса». Вошь упал на спину и забил лапами. Мальчишка еще несколько раз ударил палкой, как дубиной, потом как копьем.
От «Дихлофоса» в комнате нечем стало дышать. Кашляя, Владик распахнул окно. Во дворе бегали маленькие дети, катали снеговика. Потом отвлеклись на собаку, которая бежала и вдруг упала.
За спиной раздался шорох. Мальчик дернулся и выставил перед собой швабру.
Мама сидела на кровати и до предела разевала рот, точно кусала воздух. На полу лежал папа, в одежде и ботинках. Владик так давно его не видел.
— Где был папа? — тот лежал на спине, широко открыв глаза и рот. Из его ноздри вылетела муха, ударилась о плафон на потолке и упала на кровать.
— Владик, — мама подняла на мальчика мокрые злые глаза, он попятился. Уперся в окно и через комнату отскочил к двери.
— Почему папа так лежит? — не уступил он, отступая в коридор.
— Он хотел уйти от нас, — мама встала и пошла к сыну, раскачиваясь из стороны в сторону. Владик увидел, что щека у нее сухая и треснувшая, как скорлупа, и внутри ничего нет.
— Не надо, — захныкал мальчик. Левая нога мамы подломилась, она упала. Владик увидел, как крошатся пальцы на ее руке, будто мелки. Он не выдержал, захлопнул дверь и прижался к ней лопатками. В дверь слабо стукнули. Что-то трещало и сыпалось с той стороны. Мама его звала? Мальчик держал изо всех сил. Потом все стихло.
Так он просидел чуть больше часа. В животе заурчало. Владик пошел на кухню, налил молока, отпил и выплеснул. В кружке плавала черная пенка. Из всей еды съедобным оказалось только яблоко. Откуда оно взялось, Владик не помнил. Он съел его вместе с огрызком и косточками. По телу разлилось тепло. Мальчик улыбнулся. Зато не надо идти в школу.
Он вернулся к себе в комнату, достал «Лего» и начал строить замок в пустом аквариуме. Тот пах засохшим морем.
О подоконник что-то ударило. Потом размазалось о стекло. Владик встал.
За окном шел дождь из птиц. Они падали и падали.
Владик поплотнее задернул шторы и надел наушники.
Книга на полке над пустым аквариумом
…Важно упомянуть, что при Амьенском монастыре был скрипторий — целый лабиринт из узких длинных комнат, где днем и ночью при свечах работали переписчики. Именно там родились книги, которые ныне являются жемчужинами в коллекциях исторических музеев и частных библиотек. Например, правила управления консисторией «Веселой науки» Гильома Молинье, или четыре книги истории Рихера Реймского, или «Песнь о крестовом походе против альбигойцев» за авторством клирика Гильема из Туделы и анонимного поэта из свиты Раймона VII.
В 1939 годы было найдено письмо одного из настоятелей монастыря. Судя по его тексту, все книги, проходившие через руки переписчиков в Амьене, обязательно получали дополнительный, «дублирующий» экземпляр, который отправлялся в местное хранилище. В стенах и полу скриптория было скрыто четыре обширных шкафа, которые на протяжении нескольких столетий наполнялись редкими текстами. К величайшему сожалению историков, тщательное обследование здания показало, что эти хранилища пусты, причем опустошены они были совсем недавно, судя по свежим царапинам на замках и дверцах.
Остается лишь надеяться, что через некоторое время потерянные фолианты всплывут в частных коллекциях. Особенную ценность, по мнению медиевистов, представляет «Книга странных существ» — бестиарий, привезенный для переписи в Амьен из Тулузы в 1208 году трубадуром Юргеном Авени.