«Все складывается как нельзя лучше», – подумал Роман и сказал:
– Сир, я глубоко тронут вашим доверием.
Наполеон милостиво пожал руку Романа и, довольный, вышел.
Наконец-то снова будут удовлетворены его воинственные инстинкты…
О, он покажет этим австралийцам!
10
Большая черная стрелка ползла к двенадцати.
Еще несколько минут, и императорский поезд побежит мимо жирных полей, от закоптелого Парижа к Марселю. Отсюда двинется карательная экспедиция в Австралию.
Наполеон у вагона беседует с Романом.
Наполеон доволен, он очень доволен, он шутит и без причины долго и радостно улыбается; и улыбка – как у маленьких детей, получивших долгожданную игрушку, которую наконец можно трогать руками.
– Да… Да, дорогой князь… Как будто в первый раз еду в дело… Такое же чувство… Вы заметили сегодняшнее солнце? А?!. Мое солнце!.. Я приказал Дагеру ехать со мной… Ха-ха!.. Бедняга пытался отказаться от великой чести вертеть ручку аппарата, снимающего победы Наполеона… Дурак! Это гораздо легче, чем вертеть судьбами мира!.. Что я хотел еще сказать?… М-да… Ваш совет хорош! Маршалы нуждаются в небольшой прогулке. Они слишком разленились… Только Даву остается… не мешает иметь про запас хоть одного маршала в столице… Да, напомните Фуранже, поход нужно усиленно рекламировать… Мои подданные отвыкли от войны… Их пора встряхнуть!.. Я думаю по возвращении…
Двенадцать!
– Прощайте, князь… Первая съемка будет посвящена вам…
Поезд тронулся.
На площадке улыбающийся Наполеон сигнализировал надушенным платком последнее прости любимому Парижу…
Вечером того дня, когда Наполеон решил лично руководить военными операциями в Австралии, Роман с верным человеком послал в Центральное управление судостроительства несколько чертежей отдельных частей подводной лодки с категорическим требованием в кратчайший срок доставить готовый материал для сборки в Марсель.
Пусть Наполеон усмиряет восстание…
Фурье оказался сумасбродным и совсем не понял принципов Романа. Нездоровый уклон нарождающейся революции следовало ликвидировать, и Бонапарт сделает это с успехом, но по возвращении…
Возвращение?…
– Что это Гранье не идет?…
– Может быть, попался…
– Брось, Луи! Париж занят походом императора.
– Опять проливается кровь по прихоти Бонапарта!
– Как вчера прошло собрание?
– Первым выступил Керено… Ты знаешь, как эта сволочь умеет заговаривать зубы… Старая песенка: добрый император-демократ, союз с буржуазией, национальное собрание… Но Бланки его здорово расчистил… И в конце было такое настроение, что, казалось, сейчас все выйдут на улицу, вывернут булыжники и, свалив несколько тачек, построят шикарную баррикаду…
– Такую, на которой мы мальчишками плясали карманьолу!
– Хорошее было время… Теперь скучно…
– Потерпи, Батист… Мы свое возьмем!
– Жан, ты так тихо вошел, что мы тебя не заметили!
– Эх вы! Кричат хором, а еще заговорщики.
Жан пожимает друзьям руки.
Вот они – самые верные: Бланки – пламенный трибун, Батист, Мильер, смуглый Гарибальди – воспитанник интерната, энтузиаст, призывающий друзей к вооруженному восстанию; Анри Дюко – доктор, ученый фанатик, верный поклонник гильотины, редактор газеты «Красная трибуна».
– Вот, товарищи, я сейчас прочту проекты воззваний, агитационных листков, план сконструирования революционного комитета и схему республики, предлагаемые Владом. Он придет немного позже и просил пока подробно разобрать это…
– Ну-ка, Жан, читай!
– Гарибальди, убери свою гриву, ты закрываешь весь стол.
– Тише!
– Читай, Жан!
11
Казалось, ею можно было пускать солнечных зайчиков, этой несравненной лысиной. Она сверкала нестерпимо в лучах солнца. Прямые острые лучи ударялись об нее и золотыми, горячими брызгами падали на остатки волос диктатора Вольной Австралийской Республики, окружавшие эту несравненную лысину кольцом робкой и неправдоподобной растительности.
Солнце – жгучее, ослепительное, австралийское. Нагревшаяся до кипения кровь приливает к вискам и настойчиво стучит в хрупкие стенки ученого черепа…
Фурье приходит в себя… Только что посетило его видение…
Австралия предстала ему стройными рядами фаланстеров. Они двигались в прекрасном порядке, чинно и аккуратно. Впереди каждого фаланстера колыхалось знамя, нет, не знамя – хоругвь колыхалась впереди каждого фаланстера. И под огромными буквами «В. А. Р.» цифры. Его цифры. 5/12. 4/12. 3/12. И хоругви склонились перед ним. Фурье очнулся. Он вздохнул и пошел в штаб-квартиру Временного правительства.
Там, согнув тощие, мокрые спины, корпели за длинным столом над сложными вычислениями двенадцать писцов.
– Ну как? – спросил Фурье.
– Седьмой миллион делим на фаланстеры, уважаемый председатель.
– Нет ли каких-либо новостей?
– Как же, как же, уважаемый председатель. Слухи о приближении карательного отряда подтверждаются… Говорят, снаряжен целый флот… Наполеон…
Начальник канцелярии замолчал и едва успел поддержать катастрофически ослабевшего Фурье.
– Наполеон… Карательный отряд… Позовите скорее начальника войск… Что делать?… Что делать?!..
– Но ведь не можем же мы отдать молодое тело нашей республики этому насильнику, этому старому негодяю Наполеону…
– Уважаемый председатель, а я еще раз повторяю: силы наши не настолько значительны, чтобы серьезно противостоять карательному отряду.
– Ах так! Какой же вы после этого начальник войск Вольной Австралийской Республики?… А?!. Или это, может быть, я начальник войск, а вы председатель Временного правительства?… Может быть, это я – начальник войск?!.
– О, несомненно, уважаемый председатель, начальник войск – я. У меня солидное военное образование, а вы в военном деле знаете столько же, сколько я в…
– …сколько вы в моей замечательной системе. И вообще, не будем спорить о наших способностях! Каждый из нас ценен по-своему, мы одинаково ценны – недаром оба мы причислены к третьей категории.
– Вот, вот, именно, к третьей категории! А почему, осмелюсь спросить, уважаемый председатель, я получаю меньше, чем те, которых я должен защищать от Наполеона?…
– Сейчас не время об этом говорить! Ведь, принимая почетные обязанности начальника войск, вы прекрасно знали, как строится Австралийская Вольная Республика.
– Я знал! Да, я знал!.. Должен же был я иметь кусок хлеба величиной хотя бы в три двенадцатых! Но теперь… Теперь, когда мы стоим перед лицом опасности, я заявляю: или мне будет повышена категория, или ни один мой солдат, ни конный, ни пеший, пальца не поднимет… Побеждать – тоже значит трудиться! Xa-xa!
Лицо Фурье позеленело.
– Это ваше окончательное слово?
– О, да!
– И вы настаиваете?
– Да, да!
Пауза. Фурье заметно синеет. Тишина.
– Послушайте… вы… Я… согласен… вообще… только не надо медлить… Против совести иду, верьте…
12
Наполеон недоумевал… Где же повстанцы?
Медленно двигаются по австралийским пескам наполеоновские солдаты… Однообразно колышутся ряды… Ноги солдат глубоко уходят в песок. Песок хрустит под ногами, и Наполеон вспоминает другой поход, такой же хруст под ногами гвардейцев, только там был снег, был холод, был позор, была Березина, был побежденный во главе побежденных – он сам, Наполеон Бонапарт, а позади, припадая на отмороженные ноги, кашляя кроваво, потеряв строй, шла, ползла, лежала – гвардия…
Наполеон ерзает в седле.
Медленно двигаются по австралийским пескам наполеоновские солдаты…
Аделаида.
На белых стенах домов, на низких каменных заборах – прокламации и объявления Временного правительства.
Наполеон останавливает лошадь, читает и облизывает сухие губы.
Население встречает карательный отряд равнодушно…
Скука… Воевать не с кем…
Авось, в Сиднее…
Близ Сиднея повстречались наконец повстанцы с Наполеоном.
Но… Наполеону не удалось таки повоевать как следует. Несколько залпов, несколько раненых – вот и все. Повстанцы выбросили белый флаг. Наполеон выругался и въехал в побежденный город.
Первым приказом Наполеона Фурье и несколько его приверженцев эскортированы были на императорский корабль под строгую охрану. Этим репрессии и ограничились.
Наполеон старел…
13
…Ватерлоо. Кустарная бойня – рядом с Верденом и Ипром. Удивленные канониры и первый разговор с Даву. Деревянный Екатеринбург. «Полу-рояль» с клопами и плохими обедами. Пыль уральская, колючая. Площадь с прицепившимся на краю приземистым Ипатьевским особняком. «Мы, Николай Вторый» – нацарапанный на дверном косяке последний романовский росчерк. Палатка. Треуголка. Приветствие гвардейцев по утрам около Пале-Рояля. Добродушный Ней. Наташа… Крестины дедушки. Безумный шепоток, безумные глаза Александра. Пестель… Муравьев… Пушкин… Бейте в площади бунтов топот. Выше гордых голов гряда… дальше – стерто… Потопы… миры… города…
Тр-р-р-р-р-р-ра-дзин-н!..
Пико, услыхав нетерпеливый звонок, прихрамывая, поспешил в кабинет князя.
– Вы меня зва… ах!
– Что с тобой, дружище?
– Князь в таком странном костюме…
– Разве плохо?
– Нет, но… Подобает ли вашей светлости… этот санкюлотский костюм… Ах, я понял, понял… Сегодня маскарад, и князь…
– Ты не угадал, Пико, маскарад сегодня кончился… Я ухожу.
– Если кто-нибудь будет спрашивать?
– Скажи – князь Ватерлоо умер…
– Изволите шутить… хе-хе…
– Прощай!
Пико, недоумевающе качая головой, собрал разбросанные по комнате части парадного костюма, стряхнул пыль с воротника и бережно повесил в шкаф.
– Умер!.. Князь Ватерлоо умер!.. Хе-хе!..
14
Маршал Даву чувствовал себя прескверно.
То ли к перемене погоды или просто по привычке разболелась старая рана, усиливая горечь обиды на императора.