ия, он открыл в Йоханнесбурге один из первых ресторанов для всех рас, стейкхаус. Он получил специальную лицензию, позволяющую компаниям обслуживать как черных, так и белых клиентов.
Такие лицензии существовали, потому что требовались отелям и ресторанам для обслуживания черных туристов и дипломатов из других стран, на которых теоретически не должны были распространяться те же ограничения, что предусмотрены политикой апартеида для южноафриканцев. В свою очередь, богатые черные южноафриканцы прибегали к этой лазейке, чтобы пользоваться оте-лями и ресторанами.
Папин ресторан немедленно обрел огромную популярность. Черные приходили туда, потому что было мало фешенебельных заведений, где они могли бы поесть, а они хотели прийти и посидеть в хорошем ресторане и посмотреть, что это такое. Белые приходили потому, что хотели узнать, что это такое – сидеть рядом с черными. Белые сидели и смотрели, как едят черные, а черные сидели, ели и смотрели, как белые наблюдают за тем, как они едят. Любопытство совместного времяпрепровождения пересиливало неприязнь, разделяющую людей. Здесь была великолепная атмосфера.
Мама была необузданной и импульсивной.
Папа – сдержанным и рациональным.
Она была пламенем, он – льдом.
Они были противоположностями, которые притягиваются, а я – сочетанием обоих.
Ресторан закрылся только потому, что несколько человек из этого района решили пожаловаться. Они писали петиции, и правительство стало искать способы закрыть заведение. Сначала приходили инспекторы, которые пытались найти нарушения чистоты и санитарных норм. Конечно, они никогда не слышали о швейцарцах. И потерпели полное поражение. Потом они решили взяться за него при помощи наложения дополнительных самоуправных ограничений.
– Так как у вас есть лицензия, вы можете не закрывать ресторан, – сказали они, – но вам требуется устроить отдельные туалеты для каждой расовой категории. Вам нужны туалеты для белых, туалеты для черных, туалеты для цветных и туалеты для индийцев.
– Но тогда в ресторане будут одни туалеты.
– Ладно, если вы не хотите этого делать, есть еще один вариант. Сделать свое заведение обычным рестораном и обслуживать только белых.
Он закрыл ресторан.
После падения апартеида папа переехал из Хиллброу в район под названием Йовилл – бывший тихий спальный район, превратившийся в оживленный плавильный котел черного, белого и всех других оттенков. Туда стекались иммигранты из Нигерии, Ганы и со всего континента, принося с собой различную еду и замечательную музыку. Главной улицей была Роки-стрит, и на ее тротуарах было полно уличных торговцев, а также ресторанов и баров. Это был взрыв культуры.
Пиццерия, в которую мама водила меня каждый вторник, находилась на Роки-стрит, а папа жил в двух кварталах отсюда, на Йо-стрит, прямо у того невероятного парка, куда я любил ходить, потому что там бегали и играли дети всех рас из разных стран. Папин дом был простым. Симпатичным, но ничего роскошного. Мне кажется, у папы было достаточно денег, чтобы комфортно жить и путешествовать, но он никогда не тратил много на приобретение вещей. Он был невероятно экономным. Парень того типа, что ездят на одном автомобиле двадцать лет.
Мы с папой жили по расписанию. Я посещал его каждое воскресенье. Хотя апартеид закончился, мама решила, что не хочет выходить замуж. Так что у нас был свой дом, а у него – свой. Я договорился с мамой, что если с утра я буду ходить с ней в «смешанную» церковь, а потом – в «белую» церковь, то после этого я могу не идти в «черную» церковь, а пойти к папе, где мы будет смотреть «Формулу-1», а не изгнание бесов.
Каждый год я праздновал с папой свой день рождения, мы также вместе проводили Рождество. Я любил Рождество с папой, потому что папа праздновал европейское Рождество. Европейское Рождество – лучшее Рождество. Папа прилагал все усилия. У него были рождественская гирлянда и ель. У него был искусственный снег и снежки. И носки, висящие у камина, с множеством завернутых подарков от Санта-Клауса.
Африканское Рождество было намного более практичным. Мы шли в церковь, приходили домой, ели вкусную еду из хорошего мяса, заварной крем и желе. Но ели не было. Ты получал подарок, но обычно это была только одежда, новый комплект. Ты мог получить игрушку, но она не была завернута в бумагу и не была от Санта-Клауса.
Сам вопрос Санта-Клауса весьма спорный, если говорить об африканском Рождестве, он касается гордости. Когда африканский папа покупает ребенку подарок, меньше всего он хочет, чтобы это было заслугой какого-то седого толстяка. Африканский папа прямо скажет тебе: «Нет, нет, нет. Это купил тебе я».
Помимо дней рождения и особых случаев, все, что у нас было, – воскресенья. Он мне готовил. Он спрашивал меня, что я хочу, и я всегда заказывал одно и то же блюдо, немецкое блюдо под названием Rösti, которое, в общем-то, представляло собой картофельную оладью с каким-нибудь мясом с подливой. Я получал это и бутылку «Спрайта», а на десерт – пластиковый контейнер с заварным кремом, поверх которого была карамель.
Большая часть этих дней проходила в тишине. Папа мало разговаривал. Он был заботливым и преданным, внимательным к деталям, на день рождения меня всегда ждала открытка, когда я приходил, меня всегда ждала любимая еда и игрушки. Но в то же время он был закрытой книгой. Мы говорили о еде, которую он готовил, говорили о «Формуле-1», когда ее смотрели. Время от времени он выдавал маленькие порции информации о месте, которое посетил, или о своем стейкхаусе. Но на этом все. Времяпрепровождение с папой напоминало просмотр веб-сериала. Я несколько минут выслушивал информацию, по нескольку минут за раз, потом должен был ждать неделю до следующей части.
Мне было тринадцать, когда папа переехал в Кейптаун и мы потеряли связь.
Впрочем, связь между нами ослабевала уже некоторое время, по нескольким причинам. Я был подростком. У меня был целый другой мир, с которым я теперь имел дело. Видеоигры и компьютеры значили для меня больше, чем общение с родителями. Кроме того, мама снова вышла замуж, и моего отчима раздражала мысль о том, что мама общается с предыдущей любовью, так что мама решила, что для всех будет безопасней не злить его. Если раньше я встречался с отцом каждое воскресенье, то теперь – через воскресенье, а иногда и раз в месяц, когда маме удавалось тайно отвезти меня, как она делала когда-то в Хиллброу. Раньше мы жили при апартеиде, а теперь нам приходилось терпеть тиранию другого типа – со стороны жестокого пьющего мужчины.
В это же время Йовилл начал страдать из-за отъезда белых, заброшенности, общего упадка. Большинство папиных немецких друзей уехало в Кейптаун. Так как он меня не видел, у него не было причин оставаться, поэтому уехал и он. Его отъезд совсем не был травматичным, потому что никогда не говорилось о том, что мы можем потерять связь и никогда не увидеть друг друга вновь. Про себя я думал только: «Папа ненадолго переезжает в Кейптаун. Ну и ладно».
Когда африканский папа покупает ребенку подарок, меньше всего он хочет, чтобы это было заслугой какого-то седого толстяка. Африканский папа прямо скажет тебе: «Нет, нет, нет. Это купил тебе я».
Итак, он уехал. Я был занят своей жизнью, переживал учебу в старшей школе, переживал свои двадцать с небольшим лет, становился комиком. Моя карьера быстро пошла в гору. Я подрабатывал диджеем на радио и вел детское приключенческое реалити-шоу. Мои афиши висели в клубах по всей стране. Но хотя моя жизнь двигалась вперед, где-то в подсознании все время были вопросы о моем отце.
Время от времени они прорывались на поверхность. «Интересно, где он. Думает ли он обо мне? Знает ли он, чем я занимаюсь? Гордится ли мной?» Когда родителя нет, ты остаешься в неведении, и так легко заполнить эту пустоту негативными мыслями. «Им все равно». «Они эгоистичны».
Единственным спасением было то, что мама никогда не говорила о нем плохого. Она всегда отзывалась о нем хорошо. «Ты умеешь обращаться с деньгами. Это у тебя от отца». «У тебя папина улыбка». «Ты чистюля и аккуратист, как твой отец». Я никогда не озлоблялся против него, потому что она заботилась о том, чтобы я знал, что его отсутствие вызвано обстоятельствами, а не отсутствием любви. Она всегда рассказывала мне историю о том, как вернулась домой из больницы, а папа сказал: «Где мой ребенок? Я хочу, чтобы в моей жизни был этот ребенок». Она говорила мне: «Никогда не забывай, что он выбрал тебя». И в конечном итоге спустя годы именно мама заставила меня искать отца.
Из-за того, что мой отец был невероятно замкнутым, найти его было непростой задачей. У нас не было адреса. Его не было в телефонной книге. Я начал с того, что связался с его старыми знакомыми – немцами-экспатами в Йоханнесбурге, женщиной, которая когда-то встречалась с одним из его друзей, и женщиной, которая знала кого-то, кто знал последнее место его проживания. Я не добился успеха. Наконец, мама предложила обратиться в швейцарское посольство. «Они должны знать, где он, – сказала она, – потому что он должен поддерживать с ними связь».
Я написал письмо в швейцарское посольство, спрашивая их, где мой отец. Правда, так как мой отец не был вписан в свидетельство о рождении, у меня не было доказательств, что мой отец – это мой отец. Посольство ответило мне, что не может дать мне никакой информации, так как неизвестно, кто я такой. Я пытался позвонить им, но тоже получил от ворот поворот. «Послушай, парень, – сказали мне, – мы не можем тебе помочь. Мы швейцарское посольство. Ты ничего не знаешь о Швейцарии? Наш принцип – конфиденциальность. И мы его придерживаемся. Вот незадача». Я не отставал, и, наконец, мне сказали: «Ладно, мы возьмем твое письмо, и если описанный тобой человек существует, мы можем передать письмо ему. Если его не существует, то не сможем. Посмотрим, что будет».
Несколько месяцев спустя на почту пришло ответное письмо: «Рад тебя слышать. Как дела? С любовью, папа». Он дал мне свой адрес в Кейптауне, в районе под названием Кэмпс-Бэй. Несколько месяцев спустя я поехал к нему.