«Сэндрингхэм» был кооперативной школой, что означало сочетание государственной и частной школы, что-то вроде чартерных школ в Америке. Она была огромной, тысяча детей в большом кампусе с теннисными кортами, спортивными площадками и бассейном.
«Сэндрингхэм», будучи кооперативной, а не районной школой, принимал детей отовсюду. Это делало его (в миниатюре) почти идеальной единой Южно-Африканской Республикой после апартеида – прекрасным примером того, какой может стать ЮАР. Там были богатые белые дети, немало белых детей среднего класса, несколько белых детей рабочих. Там были черные дети из недавно разбогатевших семей, черные дети среднего класса и черные дети из тауншипов. Там были цветные дети и индийские дети, даже несколько китайских детей. Ученики были настолько интегрированы, насколько это было возможно, учитывая, что апартеид только что закончился. В «Эйч-Эй-Джеке» раса разбивала на квадраты. «Сэндрингхэм» был больше похож на круг.
В школах ЮАР нет столовых. В «Сэндрингхэме» мы покупали ланч в школьном буфете (как мы его называли – маленьком кафетерии), а потом могли идти в любое место на территории кампуса, чтобы поесть: в школьный двор, внутренний двор, на игровую площадку, куда угодно.
Дети расходились и собирались своими компаниями и группами. В большинстве случаев люди все еще сбивались в компании по цвету, но можно было видеть, как эти группы смешивались и переходили одна в другую. Дети, игравшие в футбол, были в основном черными. Дети, игравшие в теннис, были в основном белыми. Китайские дети обычно играли рядом со служебными постройками. Выпускники, как в ЮАР называют учеников последнего класса, обычно проводили время в школьном дворе. Популярные красивые девочки проводили время здесь, а помешанные на компьютерах – там.
То, что эти группы были в основном расовыми, объяснялось тем, что раса часто совпадает с социальным классом и местом проживания. Дети из предместий проводили время с детьми из предместий. Дети из тауншипов проводили время с детьми из тауншипов.
Во время каждого перерыва на ланч я, как единственный ребенок-мулат из тысячи, сталкивался с тем же затруднением, что и на игровой площадке в «Эйч-Эй-Джеке»: куда я должен идти? Хотя был выбор из такого большого количества разных групп, я не был естественным компонентом какой-либо из них. Я определенно не был индийцем или китайцем. Цветные дети постоянно отвергали меня из-за того, что я был слишком черным. Так что меня там не принимали.
Как обычно, я довольно умело вел себя с белыми детьми, чтобы они меня не травили. Но белые дети всегда отправлялись на шопинг, в кино, в поездки – на все это требуются деньги. Денег у нас не было, так что с ними я тоже не мог общаться.
Группой, к которой я испытывал наибольшую симпатию, были бедные черные дети. Я проводил с ними время и общался с ними, но большинство из них пользовалось микроавтобусами, чтобы добираться в школу издалека, из таких тауншипов, как Соуэто, Тембиса, Александра. Они приезжали в школу друзьями и уезжали друзьями. У них были собственные группы. По выходным и в каникулы они проводили время друг с другом, а я не мог их навестить. Соуэто был в сорока минутах езды от дома. У нас не было денег на бензин.
После школы я был сам по себе. По выходным я был сам по себе. Я всегда был аутсайдером и создал свой собственный странный маленький мир. Я сделал это из необходимости. Мне нужен был способ вписаться. Мне также нужны были деньги, чтобы покупать ту же еду и делать то же самое, что делали другие дети. Так я и стал парнем из школьного буфета.
Из-за длинной дороги в школу я опаздывал каждый божий день. Каждое утро я в кабинете старосты записывал свое имя, как опоздавший. Я был святым покровителем опозданий. Опоздав, я бежал в классную комнату, потом шел на утренние уроки: математика, английский, биология, что там еще.
Последним занятием перед ланчем было собрание. Все ученики шли в актовый зал, рассаживались по классам ряд за рядом, а учителя и старосты выходили на сцену и рассказывали о том, что происходит в школе: объявления, награждения, все в таком духе. На каждом собрании оглашались имена опоздавших, и я всегда был одним из них. Всегда. Каждый божий день.
Это было повседневной шуткой. Староста говорил «Сегодня опоздали…», и я автоматически вставал. Словно это было вручение «Оскара», а я был Мерил Стрип. Один раз я встал, а староста назвал имена пяти человек, и я не был ни одним из них. Все рассмеялись. Кто-то закричал: «Где Тревор?!» Староста посмотрел в бумагу и покачал головой. «Нет». Весь зал взорвался смехом и аплодисментами. «Ура!!!»
Сразу же после собрания начиналась гонка в школьный буфет, потому что очередь за едой была невероятно длинной. Каждая минута, проведенная в очереди, работала против твоего времени на отдых. Чем быстрее ты получишь еду, тем дольше сможешь есть, играть в футбол или общаться. И если ты придешь поздно, лучшей еды уже не будет.
Когда я был в том возрасте, обо мне можно было сказать две вещи. Во-первых, я все еще был самым быстрым в школе. Во-вторых, у меня не было гордости. В ту же секунду, как нас распускали с собрания, я со свистом несся в школьный буфет, чтобы быть там первым. Я всегда был первым в очереди.
Я так этим прославился, что ребята начали подходить ко мне, когда я стоял в очереди. «Эй, ты можешь мне это купить?» Это злило ребят, стоявших за мной, потому что, в общем-то, означало пролезть без очереди. Так что ко мне стали подходить во время собрания. Мне говорили: «Вот, у меня десять рэндов. Если ты купишь мне еду, я дам тебе два». Именно тогда я понял: время – деньги. Я осознал, что люди платили мне за то, что я куплю им еду, потому что я готов был за ней бежать. Я начал говорить всем на собрании: «Заказывайте. Дайте мне список, чего вы хотите, дайте мне процент от того, что вы планируете потратить, и я куплю вам еду».
Я нашел свою нишу.
Я научился плавно передвигаться между группами.
Я плыл. Я был хамелеоном, правда, культурным хамелеоном.
Я знал, как смешиваться.
Я мгновенно стал пользоваться успехом. Моими клиентами номер один были толстые парни. Они любили еду, но не могли бежать. У меня были все эти богатые толстые белые дети, которые думали что-то вроде: «Фантастика! Родители меня балуют, у меня есть деньги, а теперь у меня есть способ получить еду без необходимости трудиться для этого, и при этом у меня остается перемена».
Клиентов у меня было так много, что некоторым я отказывал. У меня было правило: я брал пять заказов в день – только у тех, кто давал хороший процент. Я зарабатывал так много, что мог покупать себе ланч на деньги других детей и экономить деньги, которые мама давала мне на обед, чтобы иметь наличные. Тогда я мог позволить себе сесть на автобус до дома, а не идти пешком. Или копить на какую-нибудь покупку. Каждый день я принимал заказы, собрание заканчивалось, и я мчался, как сумасшедший, и покупал всем хот-доги, «Коку» и маффины. Если мне доплачивали, то можно было сказать, куда принести купленное.
Я нашел свою нишу. Так как я не принадлежал ни к одной группе, я научился плавно передвигаться между группами. Я плыл. Я был хамелеоном, правда, культурным хамелеоном. Я знал, как смешиваться. Я мог заниматься спортом со спортсменами. Я мог говорить о компьютерах с умниками. Я мог прыгнуть в круг и танцевать с ребятами из тауншипа. Я мог появиться рядом с каждым, занимаясь, болтая, рассказывая анекдоты, разнося еду.
Я был как распространитель травки, только распространял еду. Торгующего травкой всегда с радостью ждут на вечеринках. Он не входит в круг, но его время от времени приглашают в круг из-за того, что он предлагает. Вот кем я был. Всегда – аутсайдером. Как аутсайдер, ты можешь спрятаться в раковине, быть анонимным, быть невидимым. Или можешь вести себя по-другому. Ты защищаешь себя, открываясь. Ты не просишь принять себя всего целиком, какой ты есть, только ту часть себя, которой ты сам хочешь поделиться.
Для меня это был юмор. Я знал, что, хотя и не принадлежу одной группе, я могу быть частью любой группы, которая смеется. Я подходил, передавал еду, рассказывал несколько анекдотов. Я выступал для них. Немного участвовал в разговоре, немного слушал, о чем они говорят, узнавал больше об этой группе, потом уходил.
Я никогда не задерживался дольше ожидаемого. Я не был популярным, но не был изгоем. Я был везде и со всеми и в то же время был сам по себе.
Я НЕ СОЖАЛЕЮ НИ О ЧЕМ, ЧТО ДЕЛАЛ В ЖИЗНИ, ни об одном выборе, который сделал. Но с сожалением думаю о том, чего я не сделал, о вариантах, которые не выбрал, вещах, которые не сказал. Мы так много времени тратим на боязнь неудачи, боязнь неприятия. Но сожаление – именно то, чего мы должны бояться больше всего. Неудача – это ответ. Неприятие – это ответ. Сожаление – вечный вопрос, на который вы никогда не ответите. «Что если бы…» «Если бы только…» «Интересно, что должно было бы…» Этого вы никогда, никогда не узнаете, и это будет преследовать вас до конца ваших дней.
Глава 12Длительное, трудное, временами трагическое и часто унизительное образование юноши в сердечных делах
В старшей школе я не страдал от внимания девочек. Я не был горячим парнем класса. Я не был даже красавчиком класса. Я был уродлив. Подростковый период не красил меня. У меня были такие угри, что, когда люди видели меня, они спрашивали, что со мной случилось. У меня как будто бы была аллергическая реакция на что-то. Это был тот тип угрей, который считается заболеванием. Acne vulgaris, как назвал это врач.
Мы говорим не о прыщах, ребята. Мы говорим о настоящих угрях – больших, наполненных гноем угрях и комедонах. Они начались на лбу, стали расползаться по лицу и покрыли щеки и шею, напрочь испортив мою внешность.