А еще в «районе» была ненапряженная, спокойная жизнь. Вся твоя умственная энергия уходила на то, чтобы свести концы с концами, так что ты не задавал себе серьезных вопросов. Кто я? Кем я должен быть? Делаю ли я достаточно? В «районе» ты можешь быть сорокалетним мужчиной, живущим в мамином доме и просящим у людей денег, и никто не посмотрит на тебя свысока. В «районе» ты никогда не будешь чувствовать себя неудачником, потому что всегда есть тот, кто еще хуже, чем ты. И тебе не кажется, что надо делать больше, потому что наибольший здесь успех не намного больший, чем твой. Это позволяет тебе жить в состоянии анабиоза.
В «районе» также было чудесное чувство общности. Все знали друг друга, от самого последнего наркомана до полицейского. Лю-ди заботились друг о друге. Вот как это работает в «районе»: если какая-нибудь мамаша просит тебя что-то сделать, ты должен согласиться. Фразой было «Я могу тебя отправить?» Это было так, словно каждая – твоя мама, а ты – ребенок каждой.
– Я могу тебя отправить?
– Да, что вам надо?
– Мне надо, чтобы ты купил молоко и хлеб.
– Ладно.
Она давала тебе деньги, и ты шел за молоком и хлебом. Так как ты не был занят и это тебе ничего не стоило, ты не мог, не имел права сказать «нет».
Главное в «районе» – ты должен делиться. Ты не можешь разбогатеть один. У тебя есть деньги? Почему бы тебе не помочь людям? Старой леди в квартале нужна помощь, все вносят свою лепту. Ты покупаешь пиво – покупай пиво на всех. Ты раздаешь деньги. Все должны знать, что твой успех так или иначе приносит пользу общине, иначе ты станешь мишенью.
Кроме того, тауншип – сам себе полиция. Если кого-нибудь поймали на краже, тауншип разбирается с ними. Если кого-нибудь поймали на проникновении в чужой дом, тауншип разбирается с ними. Если тебя поймали на изнасиловании, молись богу, чтобы полиция нашла тебя раньше, чем тауншип разберется с тобой. Если женщину избили, люди не вмешиваются. С избиением всегда так много вопросов. Из-за чего была драка? Кто виноват? Кто ее начал? Но изнасилование – это изнасилование. Кража – это кража. Ты дискредитировал общину.
В нашей компании один наш друг, Джи, был, как и все остальные, безработным и болтавшимся без дела. Потом он получил работу в хорошем магазине одежды. Каждое утро он шел на работу, а ребята дразнили его из-за этого. Мы видели, как он вышагивает, принаряженный, и все над ним смеялись. «О, Джи, что за радость видеть тебя в офигенной одежде!» «О, Джи, сегодня топаешь навестить белого человека, ага?» «Джи, не забудь принести из библиотеки несколько книг!»
Однажды утром, когда Джи проработал в этом месте месяц, мы прохлаждались на стене, а Джи вышел в своих шлепках и своих носках. Он не был одет для работы.
– Йоу, Джи, что происходит? Что с работой?
– Ох, я там больше не работаю.
– Почему?
– Они обвинили меня в краже чего-то и уволили.
И я никогда не забуду своих мыслей о том, что казалось, будто он сделал это специально. Он саботировал, чтобы быть снова принятым в компанию.
Тауншип – сам себе полиция.
Если кого-нибудь поймали на краже, тауншип разбирается с ними. Если кого-нибудь поймали на проникновении в чужой дом, тауншип разбирается с ними. Если тебя поймали на изнасиловании, молись богу, чтобы полиция нашла тебя раньше, чем тауншип разберется с тобой.
«Район» обладает силой притяжения. Он никогда не бросит тебя. Но и тебе никогда не даст себя бросить. Потому что, решив уйти, ты наносишь оскорбление месту, вырастившему тебя, сделавшему тебя и никогда не отворачивавшемуся от тебя. И это место даст тебе сдачи.
Как только твои дела начинают идти на лад в «районе», наступает время уйти. Потому что «район» будет тянуть тебя назад. Он найдет способ. Какой-нибудь парень что-то украдет и подбросит это в твою машину, а полицейские это найдут, или что-то вроде этого. Ты не сможешь остаться. Ты думаешь, что сможешь. Ты будешь делать все возможное, поведешь своих друзей «с района» в отличный клуб, а следующее, что ты поймешь, вот что – кто-то начинает драку, один из твоих друзей достает пистолет, кто-то получает пулю, а ты остаешься ни с чем, думая: «Что сейчас произошло?»
Произошел «район».
Как-то вечером я работал диджеем на вечеринке, не в Алексе, но совсем рядом, в Ломбарди-Ист – более привлекательном черном районе среднего класса. Из-за шума вызвали полицию. Полицейские прибыли, чтобы нас разогнать, одетые в защитное снаряжение и выставившие автоматы. Именно так действует наша полиция. У нас нет простых и специальных подразделений. То, что американцы называют полицейским спецназом, у нас – просто регулярная полиция. Они пошли искать источник музыки, а источником музыки был я. Один полицейский подошел к тому месту, где был я со своим компьютером, и наставил на меня свой здоровенный автомат.
– Ты выключишь это немедленно.
– Хорошо, хорошо, – ответил я, – выключаю.
Но я работал на Windows 95. Эта система, Windows 95, закрывается вечность. Я закрывал окна, закрывал программы. У меня был один из тех модифицированных драйверов Seagate, которые легко повредить, и я не хотел отключаться от электричества и, возможно, повредить драйвер.
Коп, понятное дело, не имел об этом ни малейшего представления.
«Район» обладает силой притяжения.
Он никогда не бросит тебя. Но и тебе никогда не даст себя бросить. Ты наносишь оскорбление месту, вырастившему тебя.
И это место даст тебе сдачи.
– Выключай! Выключи!
– Я делаю! Я выключаю! Мне надо закрыть программы!
Толпа начала злиться, коп начал нервничать. Он отвернул автомат от меня и выстрелил в компьютер. Только он ничего не знал о компьютерах, потому что выстрелил в монитор. Монитор взорвался, но музыка продолжала играть. Теперь начался хаос: музыка орет, все бегают и паникуют из-за выстрела. Я выдернул шнур из системного блока, чтобы выключить компьютер. Затем полицейские стали стрелять слезоточивым газом в толпу.
Слезоточивый газ не имел никакого отношения ко мне или музыке. Слезоточивый газ – это всего лишь то, что полицейские используют, чтобы прикрыть вечеринки в черных районах. Ну, как клуб выключает свет, говоря, что всем пора по домам.
Я потерял жесткий диск. Хотя полицейский выстрелил в монитор, из-за взрыва компьютер загорелся. После этого компьютер все еще запускался, но я не мог читать диск. Моя музыкальная коллекция пропала. Даже если бы у меня были деньги на новый жесткий диск, у меня ушли бы годы на сбор музыкальной коллекции. Не было никакого способа ее восстановить. С диджейским бизнесом было покончено. С бизнесом по продаже компакт-дисков было покончено. В один момент наша команда лишилась своего главного источника доходов. Все, что нам осталось, – ловкачество, и мы ловчили еще усердней, беря те жалкие наличные, что были у нас на руках, пытаясь удвоить их, покупая одно и сбагривая другое. Мы начали проедать наши сбережения, и менее чем через месяц мы оказались на дне.
Потом, как-то вечером после работы, пришел наш друг из аэропорта, черный мистер Бёрнс.
– Эй, смотрите, что я нашел, – сказал он.
– Что у тебя?
– Я нашел фотоаппарат.
Никогда не забуду этот фотоаппарат. Это был цифровой фотоаппарат. Мы купили его, я взял его и включил. Там было полно фотографий прекрасной белой семьи на отдыхе, и я почувствовал себя дерьмом. Другие купленные нами вещи никогда не имели для меня значения. Всякие там «Найки», электрические зубные щетки, электробритвы. Кого это волнует? Да, какого-нибудь парня могли уволить за коробку кукурузных хлопьев, исчезнувшую из продуктового магазина, но это совсем не тот уровень. Ты не думаешь об этом. Но этот фотоаппарат – он имел лицо. Я просмотрел фотографии, осознавая, как много значили для меня мои семейные фото, и подумал: «Я украл не камеру. Я украл чьи-то воспоминания. Я украл часть чьей-то жизни».
Это очень странно, но за два года ловкачества я никогда не думал об этом как о преступлении. Я честно не думал, что это плохо. Это просто вещи, которые находят люди. У белых есть страховка. Как бы там ни было, такое толкование было удобным. В обществе мы делаем по отношению друг к другу ужасные вещи, потому что не видим человека, которого это коснулось. Мы не видим его лица. Мы не видим его как человека.
Именно на этом толковании строился прежде всего «район»: убрать жертв апартеида с глаз долой и не думать о них. Потому что, если бы белые люди видели черных людей как людей, рабство было бы немыслимым.
Мы жили в мире, в котором не видели последствий того, что мы сделали другим, потому что мы с ними не жили. Инвестиционному банкиру было бы намного труднее грабить людей при помощи ипотечных ставок, если бы ему в реальности пришлось жить с людьми, которых он грабит. В свою очередь, если бы мы могли видеть боль другого и сочувствовать друг другу, то преступления никогда бы того не стоили.
Как бы нам ни нужны были деньги, я так и не продал этот фотоаппарат. Я чувствовал себя слишком виноватым, словно испортил себе карму. Я знаю, что это звучит глупо, и это не вернуло бы семье их фотоаппарат, но я просто не мог этого сделать.
Это заставило меня признать тот факт, что на другой стороне моих действий были люди, и то, что я делал, было неправильным.
Как-то вечером нашу компанию пригласили потанцевать в Соуэто против другой команды. Гитлер должен был соревноваться с их лучшим танцором, Гектором, который в то время был одним из лучших танцоров в ЮАР. Это приглашение было важным событием. Мы отправлялись туда, чтобы выступить от имени нашего «района». Алекс и Соуэто всегда соперничали. Соуэто считался снобистским тауншипом, а Александра – суровым и грязным тауншипом.
Гектор был из Дипклофа, красивого, зажиточного района Соуэто. Дипклоф был тем местом, где после наступления демократии были построены первые дома стоимостью миллион рэндов. «Эй, мы больше не тауншип. Мы теперь строим красивые вещи». Таков был взгляд. И вот против кого мы были. Гитлер тренировался целую неделю.