С того времени мы жили в автосервисе. Это, в общем-то, был склад. И не тот затейливый, романтичный склад, который хипстеры однажды превращают в лофт. Нет, нет. Это было холодное пустое помещение. Серые бетонные полы в пятнах масла и смазки, повсюду – старые раздолбанные машины и автомобильные запчасти. Рядом с входом, у выходящих на улицу рулонных ворот, находился маленький кабинет, выгороженный гипсокартоном, где можно было заниматься документами и подобным. В задней части была маленькая кухня, без плиты, просто – раковина и несколько шкафчиков. Для того чтобы помыться, был только таз, что-то вроде ведра для мытья полов, с прикрепленной над ним лейкой душа.
Когда ты впервые начинаешь заниматься бизнесом, существует столько вещей, о которых тебе никто не расскажет. Это особенно, если вы – два молодых черных, секретарь и механик, выходцы из тех времен, когда черным вообще не дозволялось владеть собственным бизнесом.
Абель и мама спали с Эндрю в кабинете на тонком матрасе, который раскатывали на полу. Я спал в автомобилях. Мне действительно было удобно спать в автомобилях. Я знал все лучшие для ночевки машины. Худшими были дешевые «Фольксвагены», дешевые японские седаны. Сиденья почти не откидывались, подголовников не было, обивка – из дешевого кожзаменителя.
Полночи я проводил в попытках не соскользнуть с сиденья. Они были еще и тесными. Я просыпался с ноющими коленями, потому что не мог вытянуть ноги. Немецкие автомобили были чудесными, особенно «Мерседесы». Большие мягкие кожаные сиденья, похожие на диваны. Сначала, когда ты на них только залезал, они были холодными, но они были хорошо теплоизолированы и прекрасно согревались. Все, что мне было нужно, – мой школьный пиджак, чтобы свернуться под ним, и в «Мерседесе» мне действительно могло быть уютно.
Но лучшими были, несомненно, американские автомобили. Я молился, чтобы клиент пригнал большой «Бьюик» с диванным сиденьем. Если я видел один из них, в мыслях я кричал: «Ура!» Американские автомобили пригоняли редко, но когда такое случалось, боже, я был на седьмом небе.
Так как «Mighty Mechanics» теперь был семейным бизнесом, а я был членом семьи, мне тоже приходилось работать. Больше не было времени играть. Не было времени даже на уроки. Я шел домой, снимал школьную форму, надевал рабочую одежду и залезал под капот какого-нибудь седана. Я уже мог самостоятельно выполнить основное обслуживание автомобиля и часто это делал. Абель говорил: «Это «Хонда». Незначительный ремонт». И я лез под капот. День за днем. Контакты, свечи, конденсаторы, масляные фильтры, воздушные фильтры. Поставить новые сиденья, поменять шины, сменить передние фары, закрепить задние фары. Сходить в магазин запчастей, купить детали, вернуться в мастерскую.
Мне было одиннадцать лет, и это было моей жизнью. Я отставал в школе. Я приходил с несделанными уроками. Учителя отчитывали меня:
– Почему ты не делаешь уроки?
– Я не смог сесть за уроки. У меня дома есть работа.
Мы работали, работали и работали. Но неважно, сколько часов мы вкладывали, бизнес продолжал оставаться убыточным. Мы потеряли все. Мы даже не могли позволить себе нормальную еду. Был один месяц, который я никогда не забуду, худший месяц в моей жизни. Мы были настолько нищими, что неделями ели только тарелки marogo – дикого шпината, приготовленного с гусеницами. Они назывались гусеницы-мопане. Гусеницы-мопане были в буквальном смысле самой дешевой едой, которую ели только беднейшие из бедных. Я рос бедным, но бывает бедность и бывает «Подожди, я ем гусениц».
Гусеницы-мопане были тем, на что даже жители Соуэто могли отреагировать так: «Э… нет». Это мохнатые яркие гусеницы размером с палец. Они ничем не напоминают эскарго, когда кто-то взял улиток и дал им причудливое название. Это чертовы червяки. Их черные шерстинки колют небо, когда ты их ешь. Когда ты кусаешь гусеницу-мопане, в твой рот нередко брызжут ее желто-зеленые экскременты.
Какое-то время гусеницы мне даже немного нравились. Это было что-то вроде кулинарного приключения. Но через несколько недель, когда приходилось есть их каждый день, изо дня в день, я больше не мог их выносить. Никогда не забуду, как однажды я раскусил гусеницу-мопане пополам, вытекла эта желто-зеленая гадость, и я подумал: «Я ем дерьмо гусеницы». Меня тут же чуть не вырвало. Я вскочил и побежал к маме, крича: «Я больше не хочу есть гусениц!» В тот вечер она наскребла немного денег и купила курицу. Как бы бедны мы ни были в прошлом, мы никогда не оставались без еды.
Гусеницы-мопане были в буквальном смысле самой дешевой едой, которую ели только беднейшие из бедных. Я рос бедным, но бывает бедность и бывает «Подожди, я ем гусениц».
Этот период своей жизни я ненавидел больше всего: работа весь вечер, сон в каком-нибудь автомобиле, подъем, мытье в тазу, чистка зубов над маленькой металлической раковиной, причесывание перед зеркалом заднего вида «Тойоты», попытка одеться так, чтобы школьная форма не была в масле и смазке и дети в школе не узнали, что я живу в автосервисе. О, как я это ненавидел! Я ненавидел автомобили. Я ненавидел сон в автомобилях. Ненавидел работу с автомобилями. Ненавидел, что у меня грязные руки. Ненавидел есть гусениц. Я ненавидел все.
Довольно забавно, но я не испытывал ненависти к маме или даже Абелю. Потому что я видел, как усердно все работают. Поначалу я не знал об ошибках, совершенных в управлении делом, из-за которых и приходилось тяжко трудиться, просто чувствовал, что мы находимся в тяжелой ситуации. Но постепенно я начал видеть, почему бизнес теряет значительные деньги.
Я часто ходил по магазинам и покупал запчасти и узнал, что Абель покупает детали в кредит. Продавцы устанавливали сумасшедшие наценки. Долг наносил вред компании, а вместо того, чтобы выплачивать долг, он пропивал ту жалкую наличность, что удавалось заработать. Он был великолепным механиком и ужасным бизнесменом.
В определенный момент для того, чтобы спасти автосервис, мама бросила работу в «ICI» и стала помогать ему руководить мастерской. Она посвятила все свое время автосервису и применила канцелярские навыки, чтобы вести бухгалтерские книги, следить за графиком, сводить баланс. И все шло хорошо, пока Абель не начал чувствовать, что бизнесом управляет она. Люди тоже стали высказываться по этому поводу. Клиенты забирали свои автомобили вовремя, продавцы получали выплаты вовремя, и они говорили: «Абель, теперь, когда твоя жена взялась за дело, дела у мастерской пошли намного лучше». Но это не помогло.
Мы жили в автосервисе почти год, а потом мама решила, что хватит. Она хотела помочь ему, но не в случае, если он собирается пропивать все доходы. Она всегда была независимой, могла себя обеспечить, но она теряла эту часть себя, отдаваясь во власть чьей-то несбывшейся мечты. В какой-то момент она сказала: «Я больше не могу этого делать. Я выхожу из дела. Все».
Она вышла из дела и получила работу секретаря в строительной компании. Каким-то образом, взяв деньги под залог какого-то остававшегося в автосервисе Абеля имущества, она смогла купить нам дом в Хайлендс-Норте. Мы переехали, мастерскую конфисковали кредиторы Абеля, так что этому пришел конец.
Каждый раз, когда мама меня била, я ее не боялся. Конечно, мне это не нравилось. Когда она говорила: «Я ударила тебя из любви к тебе», я не всегда соглашался с этой мыслью. Но понимал, что это – воспитание, это было сделано с определенной целью. Когда меня впервые ударил Абель, я почувствовал то, чего прежде никогда не чувствовал. Я почувствовал страх.
Я был в шестом классе, это был последний год моей учебы в «Мэривейле». Мы переехали в Хайлендс-Норт, и в школе у меня возникли проблемы из-за того, что я подделал мамину подпись на одном документе. Планировалось какое-то мероприятие, участвовать в котором я не хотел. И, чтобы отделаться, написал отказ от ее имени. Маму вызвали в школу, и когда я днем пришел домой, она спросила меня об этом. Я был уверен, что она собирается меня выпороть, но оказалось, это был один из тех случаев, когда это ее не волновало. Она сказала, что мне просто надо было сказать ей, она в любом случае подписала бы документ. Потом Абель, который сидел с нами на кухне и наблюдал все это, сказал: «Эй, я могу с тобой переговорить?» Он отвел меня в крошечную комнатенку, кладовую рядом с кухней, и закрыл за нами дверь.
Он стоял между мной и дверью, но я ни о чем таком не думал. До меня не дошло, что надо бояться. До этого Абель никогда не пытался меня воспитывать. Он даже никогда не читал мне нотаций. Это было всегда так: «Мбуйи, твой сын сделал это», а дальнейшее было делом матери.
Была середина дня. Он был абсолютно трезв, и это сделало то, что произошло дальше, еще более пугающим.
– Почему ты подделал подпись матери? – спросил он.
Я начал оправдываться.
– Ох, я, ну… забыл принести домой бланк…
– Не лги мне. Почему ты подделал мамину подпись?
Я начал, запинаясь, нести какой-то бред, не обращая внимания на то, к чему это ведет и, наконец, привело.
Первый удар пришелся мне по ребрам. В мозгу вспыхнуло: Это ловушка! Я до этого никогда не дрался, никогда не учился драться, но инстинкт подсказал мне приблизиться. Я видел, что могут сделать эти длинные руки. Я видел, как он сбил с ног маму, но, что важнее, я видел, как он сбивал с ног взрослых мужчин. Абель никогда не бил людей кулаком, я никогда не видел, чтобы он ударил кого-нибудь сжатой рукой. Но он умел ударить взрослого мужчину по лицу открытой ладонью так, что тот падал. Настолько сильным он был. Я смотрел на его руки и понимал: «Лучше тебе не находиться на том конце от них».
Я приблизился, уклоняясь от удара, а он бил и бил, но я был слишком близко от него, чтобы получать увесистые удары. Потом это дошло до него, он прекратил бить и начал пытаться схватить и побороть меня. У него это получилось, когда он захватил кожу на моих руках, защепил между большим и указательным пальцами и сильно вывернул. Боже, это было больно.