Однажды днем я пришел домой из «Сэндрингхэма», и мама была очень расстроена и взвинченна.
– Это невозможный человек, – сказала она.
– Что случилось?
– Он купил пистолет.
– Что? Пистолет? Что ты имеешь в виду под словами «он купил пистолет»?
В моем мире пистолет был чем-то совершенно диким. Я считал, что пистолеты есть только у полицейских и гангстеров. Абель пошел и купил девятимиллиметровый «парабеллум» «Smith & Wesson». Гладкий и черный, зловещий. Он не выглядел классным, как пистолеты в кино. Он выглядел как вещь, которая убивала.
– Зачем он купил пистолет? – спросил я.
– Не знаю, – ответила мама.
– Господь говорил со мной. Тревор.
Он сказал мне: «Патрисия, я ничего не делаю по ошибке. Я не даю тебе ничего, чего бы ты не смогла вынести».
Я беременна не просто так.
Я знаю, каких сыновей могу вырастить.
Я выращу этого ребенка.
Она поссорилась с ним из-за этого, и он ушел, сказав какую-то чушь насчет того, что миру надо научиться уважать его.
– Он считает себя полицейским всего мира, – сказала она. – И думает, что проблема в мире. Есть люди, которые не могут контролировать сами себя, вот они-то и хотят контролировать всех окружающих.
Вскоре после этого я переехал. Атмосфера стала для меня невыносимой. Я достиг того уровня, когда стал таким же большим, как Абель. Достаточно большим для того, чтобы отвечать ударом на удар. Отец не боится получить возмездие от своего сына, но я не был его сыном. Он это знал. Мама использовала такую аналогию: теперь в доме было два льва-самца.
– Каждый раз, когда он смотрит на тебя, он видит твоего отца, – говорила она. – Ты для него – постоянное напоминание о другом мужчине. Он ненавидит тебя, и тебе надо уйти. Тебе надо уйти, пока ты не стал таким, как он.
Кроме того, мне самое время было уйти. Вне зависимости от Абеля, мы всегда планировали, что после окончания школы я перееду. Мама никогда не хотела, чтобы я был, как мой дядя, то есть одним из тех мужчин – безработных и до сих пор живущих дома с матерью. Она помогла мне снять квартиру, и я переехал. Квартира была всего в десяти минутах пешком от дома, так что я всегда мог забежать, чтобы помочь с делами или изредка пообедать. Но самое главное – что бы там ни происходило с Абелем, я уже никак не мог быть замешанным.
В какой-то момент мама перебралась в отдельную спальню в доме, и с тех пор они были мужем и женой только на словах. Они даже не проживали совместно, просто сосуществовали. Такое положение дел длилось год, может быть, два. Эндрю исполнилось девять, и в своем мире я вел обратный отсчет времени до его восемнадцатилетия, думая, что это, наконец, освободит маму от этого жестокого мужчины. Как-то днем мама позвонила и попросила меня прийти домой. Я появился через несколько часов.
– Тревор, я беременна, – сказала она.
– Что, прости?
– Я беременна.
– Что?!
Боже мой, я был в ярости. Я был так зол.
– Как ты позволила этому случиться?
– Абель и я, мы сблизились. Я переехала обратно в спальню. Это была всего одна ночь, а потом… Я забеременела. Не знаю как.
Она не знала. Ей было сорок четыре года. После Эндрю ей перевязали трубы. Даже ее врач сказал: «Это невозможно. Мы не знаем, как это случилось».
Я кипел от ярости. Все, что мы должны были делать, – ждать, пока Эндрю подрастет, и со всем этим было бы кончено. А теперь все было так, словно она зачислилась на сверхурочную службу.
– То есть ты хочешь родить этого ребенка от этого мужчины?
Ты собираешься оставаться с этим мужчиной еще восемнадцать лет? Ты сошла с ума?
– Господь говорил со мной. Тревор. Он сказал мне: «Патрисия, я ничего не делаю по ошибке. Я не даю тебе ничего, чего бы ты не смогла вынести». Я беременна не просто так. Я знаю, какие дети могут появиться у меня. Я знаю, каких сыновей могу вырастить. Я смогу вырастить этого ребенка. Я выращу этого ребенка.
Через девять месяцев родился Исаак. Она назвала его Исааком, потому что библейская Сара забеременела, когда ей было около ста лет. Естественно, Сара не думала, что может иметь детей, и именно так она назвала своего сына.
После рождения Исаака я еще больше отдалился. Я приходил все реже и реже. Потом я зашел как-то днем, а в доме царил хаос, перед ним стояли полицейские автомобили – последствия очередной драки.
Полиция не поможет мне.
Правительство не защитит меня.
Только мой бог может защитить меня.
Он ударил ее велосипедом. Абель распекал во дворе одного из своих парней, а мама попыталась встать между ними. Она перечила ему на глазах наемного работника, поэтому он взял велосипед Эндрю и ударил ее. Она в очередной раз позвонила в полицию, и полицейские, приехавшие на этот раз, неплохо знали Абеля. Он ремонтировал их автомобили. Они были приятелями. Дело не было возбуждено. Ничего не произошло.
На этот раз я противостоял ему. Я теперь был достаточно большим.
– Ты не можешь продолжать так себя вести. Так нельзя, – сказал я.
Он чувствовал свою вину. Он всегда ее чувствовал. Он не надувал щеки, не уходил в оборону, ничего такого.
– Я знаю, – сказал он. – Мне жаль. Я не люблю этого делать, но ты знаешь, какова твоя мама. Она может много говорить, и она не слушает. Иногда мне кажется, что твоя мама меня не уважает. Она пришла и показывала неуважение ко мне на глазах моих работников. Я не мог позволить, чтобы эти мужчины считали меня человеком, который не справляется с женой.
После велосипеда мама наняла подрядчиков, с которыми была знакома благодаря строительному бизнесу, чтобы они построили для нее отдельный дом сзади, как маленький домик для прислуги. Туда она и переехала с Исааком.
– Самая безумная вещь, которую я когда-либо видел, – сказал я ей.
– Это все, что я могу сделать, – ответила она. – Полиция не поможет мне. Правительство не защитит меня. Только мой бог может защитить меня. Но против него я могу использовать только одно-единственное, чем он дорожит, и это – его гордость. Если я буду жить на дворе в лачуге, все будут спрашивать его: «Почему твоя жена живет в лачуге, а не в твоем доме?» Ему придется отвечать на этот вопрос, и неважно, что он скажет, каждый будет знать, что с ним что-то не так. Он любит жить для мира. Пусть мир увидит его таким, какой он есть. На улицах он святой. В этом доме он дьявол. Пусть увидят, каков он на самом деле.
Когда мама решила оставить Исаака, я был близок к тому, чтобы вычеркнуть ее из своей жизни. Я больше не мог терпеть боль. Но видеть ее, получившую удар велосипедом, жившую, как заключенная, на собственном заднем дворе, было для меня последней каплей. Я был сломлен. С меня хватит.
– Одно-единственное? – сказал я ей. – Эту бессмысленную вещь? Я не буду в этом участвовать. Я не могу жить этой жизнью с тобой. Я отказываюсь. Ты приняла свое решение. Удачи тебе в твоей жизни. Я собираюсь жить своей.
Она поняла. Она совсем не чувствовала себя преданной или брошенной.
– Дорогой, я знаю, что ты испытываешь, – сказала она. – Однажды мне тоже пришлось отказаться от своей семьи, чтобы уйти и жить своей жизнью. Я понимаю, если тебе надо сделать то же самое.
Так я и сделал. Я ушел. Я не звонил. Я не заходил. Исаак пришел, а я ушел. И, хоть убей, не мог понять, почему она просто не может сделать то же самое: уйти. Просто уйти. Просто, к чертовой матери, уйти!
Я не понимал, что она испытывала. Не понимал, что такое домашнее насилие. Не понимал, как работают взаимоотношения взрослых. У меня никогда не было даже девушки, я был незрелой личностью. Мне было совершенно непонятно, как она могла заниматься сексом с человеком, которого ненавидела и боялась. Я не знал, как легко могут переплетаться секс и ненависть. И страх.
Я злился на маму. Ненавидел я его, но винил ее. Я считал Абеля выбором, который она сделала, выбором, который она продолжала делать. Всю мою жизнь она, рассказывая истории о том, как росла в хоумленде, брошенная родителями, всегда говорила: «Ты не можешь винить никого другого в том, что ты делаешь. Ты не можешь винить свое прошлое за то, кто ты. Ты отвечаешь за себя. Ты делаешь собственный выбор».
Он любит жить для мира.
Пусть мир увидит его таким, какой он есть.
На улицах он святой. В этом доме он дьявол.
Пусть увидят, каков он на самом деле.
Она никогда не позволяла мне считать нас жертвами. Хотя мы именно были жертвами, я и мама, Эндрю и Исаак. Жертвами апартеида. Жертвами жестокости. Но мне никогда не разрешалось так думать, и я не смотрел на ее жизнь с этой стороны. Вычеркнуть из нашей жизни моего отца, чтобы успокоить Абеля, – это был ее выбор. Поддерживать автомастерскую Абеля – это был ее выбор. Исаак был ее выбором.
Между тем деньги были у нее, не у него. Она не была зависима. Так что я считал, что именно она принимает решение.
Если смотреть со стороны, так легко обвинить женщину и сказать: «Тебе просто надо уйти». Мой дом не был единственным домом, где существовало домашнее насилие. Я вырос среди этого. Я видел это на улицах Соуэто, по телевизору, в кино. Куда уйдет женщина в обществе, где это считается нормальным? Когда полиция не поможет ей? Когда собственная семья не поможет ей? Куда уйдет женщина, когда она бросает одного мужчину, который ее бьет, но в итоге обычно находит другого мужчину, который ее бьет, может быть, даже хуже, чем первый? Куда уйдет женщина, когда она одна с тремя детьми и живет в обществе, которое делает ее парией, если она женщина без мужчины? Если за это ее считают шлюхой? Куда она уйдет? Что она будет делать?
Но в то время я ничего этого не понимал. Я был мальчиком с мальчишеским восприятием действительности. Отчетливо помню и наш последний спор на эту тему. Это было то ли после удара велосипедом, то ли когда она перебиралась в лачугу на заднем дворе. Я был расстроен, упрашивая ее в тысячный раз.