– Тревор.
– Ты убил мою маму.
– Да.
– Ты убил мою маму!
– Да. А если бы мог найти тебя, то убил бы и тебя.
Потом он повесил трубку. Это был самый жуткий момент. Это было страшно. Как бы взвинчен я ни был, когда позвонил ему, я немедленно потерял запал. До сего дня я не знаю, о чем я думал. Я не знаю, какого события ожидал. Я просто был взбешен.
Я продолжал задавать Эндрю вопросы, пытаясь получить больше информации. Потом, когда мы разговаривали, на улицу вышла медсестра и огляделась в поисках меня.
– Это вы семья? – спросила она.
– Да.
– Сэр, возникла проблема. Ваша мать сначала немного разговаривала. Теперь она не говорит, но из того, что мы слышали, нам удалось получить информацию, что у нее нет медицинской страховки.
– Что? Нет, нет. Это не может быть правдой. Я знаю, что у мамы есть медицинская страховка.
Но у нее не было. Как выяснилось, за несколько месяцев до происшествия она решила: «Медицинское страхование – мошенничество. Я никогда не болею. Я откажусь от него». Так что теперь у нее не было медицинской страховки.
– Мы не можем лечить здесь вашу мать, – сказала медсестра. – Если у нее нет страховки, мы должны отправить ее в государственную больницу.
– В государственную больницу? Что… нет! Вы не можете. Маме выстрелили в голову. Вы собираетесь положить ее обратно на каталку? Отправить ее на машине «Скорой помощи»? Она умрет. Вам надо лечить ее прямо сейчас.
– Сэр, мы не можем. Нам нужна форма оплаты.
– Я ваша форма оплаты. Я заплачу.
– Да, люди так говорят, но без гарантии…
Я достал кредитную карту.
– Вот, – сказал я. – Возьмите это. Я заплачу. Я заплачу за все.
– Сэр, больница может быть очень дорогой.
– Неважно.
– Сэр, я думаю, что вы не понимаете. Больница может быть действительно дорогой.
– Леди, у меня есть деньги. Я заплачу за все. Только помогите нам.
– Сэр, вы не понимаете. Нам придется сделать очень много исследований. Только одно исследование может стоить две, три тысячи рэндов.
– Три тыся… что? Леди, мы говорим о жизни моей матери. Я заплачу.
– Сэр, вы не понимаете. В вашу мать выстрелили. В ее мозг. Она будет в реанимационном отделении. Одна ночь в реанимации может стоить пятнадцать, двадцать тысяч рэндов.
– Леди, вы меня не слушаете? Это жизнь моей матери. Это ее жизнь. Возьмите деньги. Возьмите их все. Мне неважно.
– Сэр! Вы не понимаете. Я видела, как это бывает. Ваша мать может провести в реанимации недели. Это может стоить вам пятьсот тысяч, шестьсот тысяч. Может быть, миллион. Вы будете в долгах до конца вашей жизни.
Я не собираюсь вам лгать: я задумался. Я сильно задумался. В тот момент все, что я понял из слов медсестры: «Вы лишитесь всех своих денег». За долю секунды в уме пронесся десяток различных сценариев. «Что, если я потрачу эти деньги, а она все равно умрет? Получу ли я возмещение?» Я на самом деле представил свою мать, такую бережливую, выходящей из комы и говорящей: «Ты потратил так много? Ты идиот. Ты должен был сберечь эти деньги, чтобы растить своих братьев». А что насчет братьев? Теперь ответственность за них лежит на мне. Я должен содержать семью, чего не смогу сделать, если буду в миллионных долгах. На какую-то секунду я даже начал думать: «Ладно… сколько ей, пятьдесят? Это довольно хорошо, так? Она прожила хорошую жизнь».
Люди все время говорят, что сделали бы все для тех, кого они любят. Но в действительности? Сделали бы вы все? Отдали бы все? Не уверен, что ребенку знаком этот вид беззаветной любви. Матери – да. Мать схватит своих детей и выпрыгнет из едущего автомобиля, чтобы им не причинили вред. Она сделает это, не раздумывая. Но не думаю, что ребенок знает, как это делать, это – не инстинктивно. Это то, чему ребенок должен научиться.
Я вложил свою кредитную карту медсестре в руку.
– Делайте все, что надо. Просто, пожалуйста, помогите моей маме.
Остаток дня мы провели в неопределенности, ожидая, расхаживая вокруг больницы. Иногда забегали члены семьи. Наконец, несколько часов спустя из отделения неотложной помощи вышел врач, чтобы сообщить нам новости.
– Как дела? – спросил я.
– Ваша мать стабильна. Она не в операционном блоке, – сказал он.
– С ней все будет в порядке?
Он подумал секунду о том, что собирался сказать.
– Я не люблю использовать это слово, – сказал он, – потому что я человек науки и не верю в это. Но то, что произошло с вашей матерью сегодня, – это чудо. Я никогда это не говорю, потому что ненавижу, когда люди так говорят, но не могу объяснить это как-нибудь по-другому.
Мать схватит своих детей и выпрыгнет из едущего автомобиля, чтобы им не причинили вред.
Она сделает это, не раздумывая.
Но не думаю, что ребенок знает, как это делать, это – не инстинктивно.
Это то, чему ребенок должен научиться.
Пуля, которая попала маме в ягодицу, прошла навылет. Она вошла, вышла и не причинила настоящего вреда. Другая пуля, прошедшая через затылок, вошла под черепом, в верхней части шеи. Она прошла на волосок от спинного мозга, мимо продолговатого мозга, и прошла через голову прямо под мозгом, не задев ни одну из крупных вен, артерий или нервов. Траектория пули продолжалась, она направлялась прямо в мамину левую глазницу и должна была выбить глаз, но в последнюю секунду ее движение замедлилось, и она ударила в скулу, раздробив скуловую кость, отрикошетив и выйдя через левую ноздрю.
На каталке в приемном покое из-за крови рана выглядела намного хуже, чем была на самом деле. Пуля содрала только небольшой кусок кожи с боковой поверхности ноздри, она вышла целиком, внутри не осталось фрагментов пули. Ей даже не понадобилась операция. Они остановили кровотечение, зашили ее сзади, зашили ее спереди и оставили выздоравливать.
– Мы ничего не могли сделать, потому что ничего не надо было делать, – сказал врач.
Через четыре дня мама вышла из больницы. Через семь дней она вернулась на работу.
Остаток того дня и ночь врачи продержали маму на снотворных, чтобы она отдохнула, а нам сказали идти домой. «Она стабильна, – сказали они. – Вы ничем не поможете. Идите домой и отдыхайте». Так мы и сделали.
Следующим утром я первым делом вернулся в больницу, чтобы быть с мамой в ее палате и ждать, когда она проснется. Когда я вошел, она еще спала. Ее голова была перевязана. На лице были швы, нос и левый глаз были прикрыты марлей. Она выглядела хрупкой и слабой, уставшей, это был один из немногих случаев в моей жизни, когда я видел ее такой.
Я сидел рядом с ее кроватью, держа ее за руку, ожидая и следя за ее дыханием, а в моей голове тек поток мыслей. Я все еще боялся потерять ее. Я был зол на себя за то, что меня не было там, зол на полицию за все те случаи, когда они не арестовывали Абеля. Я говорил себе, что должен был убить его еще годы назад, что было довольно забавной мыслью, потому что я не способен никого убить, но все равно об этом думал. Я был зол на мир, зол на бога. Потому что все, что мама делала, – молилась. Если бы был фан-клуб Иисуса, мама определенно входила бы в первую сотню, и вот – что она за это получила?
Примерно через час ожидания она открыла тот глаз, на котором не было повязки. В тот момент, когда она это сделала, я потерял самообладание. Я начал реветь. Она попросила воды, и я дал ей чашку, она немного потянулась вперед, чтобы попить через соломинку. Я продолжал реветь, реветь и реветь. Я не мог держать себя в руках.
– Ш-ш-ш, – сказала она. – Не плачь, малыш. Ш-ш-ш-ш-ш-ш. Не плачь.
– Как я могу не плакать, мама? Ты чуть не умерла.
– Нет, я не собираюсь умирать. Я не собираюсь умирать. Все хорошо. Я не собираюсь умирать.
– Но ты чуть не умерла. Я думал, что ты мертва. – Я продолжал реветь и реветь. – Я думал, что потерял тебя.
– Нет, малыш. Малыш, не плачь. Тревор. Тревор, послушай. Послушай меня. Послушай.
– Что? – сказал я, по моему лицу катились слезы.
– Дитя мое, ты должен смотреть на светлую сторону.
– Что? О чем ты говоришь, «на светлую сторону»? Мама, тебе выстрелили в лицо. Здесь нет светлой стороны.
– Конечно, есть. Теперь ты официально самый красивый человек в нашей семье.
Она широко улыбнулась и начала смеяться. Я тоже начал смеяться сквозь слезы. Я выплакал себе все глаза и одновременно истерически смеялся. Мы сидели, она сжимала мою руку, и мы вместе помирали со смеху, как делали всегда, мать и сын, смеющиеся вместе через боль в палате интенсивной терапии в ясный, солнечный прекрасный день.
КОГДА В МАМУ ВЫСТРЕЛИЛИ, ОЧЕНЬ МНОГОЕ ПРОИЗОШЛО ОЧЕНЬ БЫСТРО. Мы могли только собрать всю историю по кусочкам, факт за фактом, собирая различные свидетельства всех, кто там был. В тот день, когда мы ждали у больницы, у нас было великое множество вопросов, на которые не было ответов. Например: «Что случилось с Исааком?» Мы это выяснили только после того, как нашли Исаака, и он рассказал нам.
Когда Эндрю умчался оттуда с мамой, оставив четырехлетку одного на лужайке перед домом, Абель подошел к своему младшему сыну, поднял его, посадил мальчика в свою машину и уехал. Как только машина тронулась с места, Исаак повернулся к своему папе.
– Папа, почему ты убил маму? – спросил он, думая в тот момент (как и мы все), что мама мертва.
– Потому что я очень несчастен, – ответил Абель. – Потому что у меня большое горе.
– Да, но ты не должен был убивать маму. Куда мы сейчас едем?
– Я собираюсь отвезти тебя в дом твоего дяди.
– А ты куда поедешь?
– Я собираюсь убить себя.
– Не убивай себя, папа.
– Нет, я собираюсь себя убить.
Дядя, о котором говорил Абель, на самом деле был не дядей, а другом. Абель оставил Исаака у своего друга и уехал. Он провел этот день, навещая всех родственников и друзей и прощаясь с ними. Он даже рассказывал людям о том, что он сделал. «Вот что я сделал. Я убил ее, а теперь собираюсь убить себя. Прощайте». Он провел весь день в эт