, как князь Черкасский». В отношении нравственных качеств нового вице-канцлера Шетарди особых иллюзий не питал. Ещё в депеше от 5 августа 1740 года он писал в Париж: «Бестужеву судя по тому у что думают о нём многие, один из людей, не признающих никакой узды у сдерживающей людские пороки; поэтому большинство убеждено, что он кончит трагически, как и его предшественники. Полагают, кроме того, что Бестужев скорее будет подчиняться влечению гнева, нежели долгу признательности».
Таково, по-видимому, было мнение окружения Бестужева на конец правления Анны Иоанновны, ибо лично своего будущего соперника маркиз не знал и питался слухами и высказываниями русских сановников. Отметим только, что, в отличие от некоторых других историков, Соловьёв утверждает, что никакими комплексами по отношению к Бестужеву-Рюмину Елизавета не страдала. Из характеристики историка явствует, что поскольку Елизавета вполне благосклонно относилась к личности Бирона, то краткая близость Алексея Петровича к временщику рассматривалась ею отнюдь не как отягчающее обстоятельство. «Таким образом, благосклонность Елизаветы к Бестужевым даже и без внушения Аестока объясняется легко», — пишет наш знаменитый историк.
Став у руля российской внешней политики, увенчанный орденом Андрея Первозванного, Бестужев на первых порах проявлял чрезвычайную осмотрительность и так называемую французскую партию при дворе старался ничем не раздражать. Так что «первый поклон отдавался императрице, а второй — ему», говорили в дипломатическом корпусе. Маркиз Шетарди и официально аккредитованный при дворе Елизаветы французский посланник Луи д'Юссон, известный как д'Аллион, полагали, что новый вице-канцлер станет послушным исполнителем предначертаний Версаля и не подозревали в его поведении никакого подвоха. Эта иллюзия теплилась у Шетарди до самого апреля 1742 года, когда вице-канцлер уже освоился со своим положением и приступил к выполнению своей продуманной внешнеполитической программы.
Россия, на целых 15 лет погрязшая в дворцовых переворотах, заговорах, казнях и ссылках то «верховников», то членов брауншвейгской семьи, то временщика Бирона и его помощников, по мере возможности пыталась хоть как-то сохранить наследие великого Петра. С приходом на трон Елизаветы внутреннее положение почти на целых двадцать лет стабилизировалось, и теперь Россия могла занять более-менее активную позицию в Европе. Необходимо было сохранить свои позиции в Прибалтике, активизировать политические и экономические связи с Европой и противодействовать всевозможным антироссийским коалициям. И в это время в Коллегии иностранных дел появился умный, деятельный, опытный и энергичный человек — Бестужев-Рюмин, которому все эти задачи были вполне по плечу.
Его появление быстро заметили и в европейских столицах, и Франция, Австрия и Пруссия включили все свои дипломатические средства и возможности, чтобы добиться расположения России. У русских были самые лучшие солдаты в Европе, и стоили они очень дёшево. Идей в Европе всегда было много, а вот с солдатами — всегда худо. Солдаты были самым дефицитным товаром у всех генералов и королей.
Швеция и Пруссия стали объектами первоочередного внимания Алексея Петровича. Заключённый в декабре 1740 года оборонительный союз с Пруссией поставил Россию в двусмысленное положение: она одновременно оказалась союзником враждующих между собой Австрии и Пруссии. В 1741 году Швеция, в конце концов, науськиваемая Францией, развязала войну с Россией, которая началась под предлогом свержения с русского престола Анны Леопольдовны и водворения на трон царевны Елизаветы, а на самом деле это был повод для возвращения утерянных во время Северной войны Прибалтики и Ингерманландии и ликвидации Ништадтского мира. Шведский посол в Петербурге Э. Нолькен[45], который получил из своей казны крупную сумму денег на подкуп царевны Елизаветы, вместе с маркизом Шетарди искал случая заставить её дать обещание способствовать этим целям.
Елизавета Петровна проявила осмотрительность и на поводу у Шетарди и Нолькена не пошла. Фактически она без их помощи взошла на русский трон и стала проводить внешнюю политику, в целом отвечавшую национальным интересам России.
Положение Бестужевых-Рюминых в первые годы царствования Елизаветы Петровны было не таким уж и прочным. Их временные политические единомышленники-англичане жаловались, что оба брата ведут себя слишком робко и пока не пользуются в правительстве таким влиянием, которое они заслуживали. Причин было несколько. Одна из них заключалась в том, что при дворе Елизаветы Петровны возобладала так называемая франко-голштинская партия, во главе которой стоял французский посол Шетарди, Лесток и гофмаршал при дворе великого князя Петра Фёдоровича Бруммер (Бруммер). С ними А.П. Бестужеву приходилось всё время бороться. Сильно было также влияние группы канцлера князя A.M. Черкасского (1680—1742) и генерал-прокурора князя Н.Ю. Трубецкого (1699—1763), поддержка которых братьев Бестужевых была достаточно условной.
Бестужевы-Рюмины имели при дворе и своих друзей: конференц-министра[46] князя А.Б. Куракина (1697—1749), князей Голицыных и некоторых других, но они большого веса не имели. Иностранные дипломаты отмечали, что душой этой группы был старший брат Михаил Петрович Бестужев-Рюмин. А Шетарди, наблюдатель в общем-то поверхностный, полагал даже, что директор почт, а потом вице-канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин «вёл дела, почти беспрекословно подчиняясь старшему брату Михаилу», который был якобы гораздо сильнее младшего брата. Более глубокие аналитики среди иностранных дипломатов так не считали, но полагали, что политическая система взглядов А.П. Бестужева-Рюмина являлась собственно программой Михаила Петровича, приобретённой им во время двух командировок в Швецию.
Шетарди, взяв в голову, что младший Бестужев подвержен его личному обаянию, принялся обхаживать его со всех сторон, надеясь приобрести в нём «партизана» Франции. Он был сильно удивлён, когда обнаружил, что Алексей Петрович на самом деле был ярым франкофобом. Шетарди тут же приписал такое поведение вице-канцлера влиянию старшего брата. Создаётся впечатление, что просчёт француза-маркиза в личности вице-канцлера произошёл не только по его вине, но и благодаря мастерской игре самого Алексея Петровича. Очевидно, что в «паркетной игре» и маскировке своих истинных взглядов он нимало не уступал Шетарди, а даже его в чём-то превосходил.
Карьере старшего брата Бестужева, как мы увидим ниже, помешала его первая жена, бывшая вдова скончавшегося П.И. Ягужинского и дочь канцлера Г.И. Головкина (1660— 1734) — умная и деятельная Анна Гавриловна (ум. в 1751 году).
Она была замешана в так называемое лопухинское дело и заплатила за это своей жизнью.
Изучая дела и поступки Михаила Петровича, приходишь к выводу, что он мало в чём уступал младшему брату. Он был умён, образован, энергичен, многоопытен, так что, повернись судьба несколько иначе, Михаил Петрович имел бы неплохие шансы для того, чтобы, как и младший брат, стать великим канцлером[47].
В феврале 1742 года М.П. Бестужев стал обер-хофмаршалом при дворе Елизаветы Петровны, а в день коронации, 25 апреля, получил орден Андрея Первозванного, а вскоре — одновременно с отцом и братом — графское достоинство Российской империи.
Долго и часто утверждалось, что А.П. Бестужев-Рюмин единолично определял потом внешнеполитический курс России, но, как свидетельствуют факты, это была только видимость, а на самом деле бразды внешней политики держала всё-таки государыня императрица, а канцлер играл роль её главного советника. Соловьёв утверждает, что миф о том, что императрица не занималась государственными делами и всё свободное время посвящала развлечениям, придуман её недоброжелателями. Елизавета, практически не подготовленная к роли правительницы, была от природы достаточно умна и наблюдательна. Она не могла не заметить подспудной борьбы между своими вельможами и не торопилась принимать чью-то сторону, считая их всех полезными для службы. Её медлительность и нерешительность в принятии решений объяснялись в основном тем, что, не имея солидного и систематического образования, она не могла сформировать собственное мнение по тому или иному вопросу, старалась выслушать все «за» и «против», сопоставить точки зрения двух-трёх людей, а потом уже решать, что и как делать.
Как бы то ни было, императрица и Бестужев образовали политический тандем, просуществовавший до 1756 года. В эти годы Бестужев разоблачил происки французского посла Шетарди, повёл дело на отход от старой союзницы России Пруссии и на организацию похода против Фридриха II (1712— 1786), на союз с Англией и Австрией. Решения по внешнеполитическим вопросам принимались примерно по следующей схеме: Бестужев приходил на доклад к Елизавете с выписками из реляций русских представителей за границей, зачитывал их, добавлял свои соображения к ним и предлагал несколько аргументированных вариантов действий.
Конечно, в 1742 году вице-канцлеру ещё не всё удавалось. Сменивший Э. Финча английский посланник Сирилл Уич (Кирилл Вейч) жаловался в Лондон, что не может быть и речи о быстром и ясном решении внешнеполитических вопросов с русской Коллегией иностранных дел. Всё усугублялось, по его мнению, тем, что императрица всячески избегала занятий делами и выслушиванием докладов министров, предпочитая им придворные празднества, фейерверки и балы. А пока англичанин установил контакт с Бестужевым-Рюминым и информировал его о событиях в Европе. В частности, в апреле 1743 года он довёл до его сведения об интригах французской дипломатии в Стокгольме, о чём Алексей Петрович письмом от 30 апреля незамедлительно сообщил «превосходительному барону» И.А. Черкасову для информации Елизаветы Петровны.
В знак милости от императрицы А.П. Бестужев получил конфискованный