Да ничем. Я никаких иллюзий не питал по поводу торжества справедливости, а подал тогда иск просто потому, что себя уважаю и не смог промолчать. Иск генерала Коржакова к Верховному главнокомандующему Ельцину и его Администрации о защите чести и достоинства был «убит» не где-нибудь, а на самом юридическом Олимпе — в Верховном суде Российской Федерации. По-другому вряд ли могло быть: штатные лизоблюды из окружения семьи ЕБН постарались.
В справедливый суд у нас в стране простые граждане уже давно почти не верят. И уж если генералу и депутату парламента России Коржакову в его обоснованном с юридических и человеческих позиций иске к главе государства отказали, то что тогда может ожидать от судебных инстанций рядовой труженик из глубинки, осмелившийся, например, доказать местному главе администрации, что имеет равные с ним по Конституции права… «Телефонное право» пока что сильнее. Россией испокон веку правят не законы, а конкретные люди.
…Указом Президента РФ № 963 от 20 июня 1996 г. меня отстранили от должности начальника Службы безопасности президента. По всем правилам и инструкциям и по воинскому Уставу, в течение десяти дней я был обязан передать дела и документы своему преемнику. Необходимая в таких случаях рутина, естественно, требовала моего присутствия на рабочем месте. Конечно, недоброжелатели, которых тут же стало гораздо больше, чем было, контролировали каждый мой шаг в Кремле и докладывали об этом «кому положено». Донесли и Ельцину. Тот удивился:
— А что, Коржаков здесь?
— Так точно, каждый день приезжает на службу… — начал было докладывать адъютант.
— Немедленно опечатать кабинет, отобрать у него удостоверение, машину, отключить связь! — зарычал гарант Конституции.
Ослушаться Ельцина не решились. Пропуск в Кремль, правда, у меня никто изъять не осмелился, и он до сих пор лежит дома, как напоминание о том, что любой вход в большую власть в России имеет когда-то и выход оттуда.
Жизнь продолжалась. Я общался с журналистами, отвечал на их вопросы. Безусловно, всех интересовало истинное состояние здоровья Ельцина. Регулярные сообщения кремлевского пресс-секретаря Ястржембского о «крепком рукопожатии» звучали комично — ведь о том, что Ельцин серьезно болен, знали все. На рельсы он так и не лег, а вот в ЦКБ лежал регулярно.
Ко мне обратились журналисты немецкого журнала «Шпигель» и английской газеты «Гардиан» с рядом вопросов, и я не нашел причин, чтобы отказать им в интервью. Это стало детонатором, вызвавшим очередной приступ негодования на тему «Семья» против Коржакова».
Президент издал распоряжение о предоставлении материалов о моем увольнении с военной службы. Документ истеричный (что-то там о «дискредитации» и «грубых нарушениях») и юридически ничтожный, потому что не был подписан самим президентом. Что касается «грубых нарушений», которые я якобы допустил, то можно, конечно, посчитать таковым мой запрет сотрудникам опохмелять главу государства. В чистом виде нарушение принципов гуманизма.
Изучив эту ахинею, я подал иск к президенту о защите чести и достоинства в Кунцевский межмуниципальный народный суд г. Москвы. Просил опровергнуть конкретные бредовые пассажи, содержавшиеся в распоряжении президента (пусть и не подписанном), в отношении меня.
Конечно, я прекрасно понимал, что создаю сложный юридический прецедент: судиться в России с действующим президентом — все равно что справлять нужду против ветра. Но не соглашаться же с глупостью о том, что, дескать, я разгласил тайну о его болезни. Любой россиянин, имеющий телевизор, это видел своими глазами. К тому же народ, избравший себе президента, имеет полное право знать, в каком состоянии находится его избранник. Хотя бы ради того, чтобы понимать, чего можно и чего нельзя от него ожидать и к каким последствиям правления своего кумира стоит готовиться.
Интересы главы государства в суде по моему иску защищал Генри Резник. Для меня это уже было неожиданностью, так как Ельцин из всей когорты российских адвокатов более всего почему-то невзлюбил именно Генри Марковича.
— Губошлеп, понимаш… — Это обычная ельцинская характеристика Резника, которую мне лично не раз доводилось слышать.
— Что делать, Александр Васильевич, — философски заметил Резник, — я вынужден этим заниматься…
Суд удалился на совещание, и решение было готово уже через 15 минут, хотя наверняка оно уже там лежало готовое. В иске к президенту Ельцину и его администрации мне было отказано.
В Верховном суде председательствует Вячеслав Михайлович Лебедев, работавший еще председателем Верховного суда РСФСР. Я его прекрасно знаю, более того, отчасти благодаря мне он и занимает свой пост, но просить его о помощи в деле я тогда не стал, чтобы не подводить человека и не ставить его в неловкое положение невыполнимой просьбой. Он ничего не смог бы сделать. Понятно же, что решение о том, отказать мне в иске или удовлетворить его, принималось совсем не в судебных кабинетах, и вообще Закон там ни при чем был — все решала «семья».
А история с В. М. Лебедевым в 1995 году была простой, как семь копеек. Глава президентской администрации С. Филатов тогда решил во что бы то ни стало не допустить переназначения Лебедева председателем Верховного суда. Филатов хотел кого-то своего (знаю, что женского пола) в главное судебное кресло страны посадить. И Ельцину на стол легла бумага о том, что когда-то в Свердловске некий судья Лебедев что-то натворил непристойное. Это был просто бред: Вячеслав Михайлович предъявил доказательства того, что в Свердловске он физически никогда не был, а отметился там в неприглядной истории совсем другой юрист по фамилии Лебедев.
Я вступился за порядочного человека, обратил внимание президента на чушь, которую нес жулик Филатов, желая опорочить Лебедева. И Вячеслав Михайлович продолжил занимать главное кресло в здании на Биржевой площади.
Надо отдать Лебедеву должное — доброго отношения к себе он, как многие другие, не забыл. Просто штрих: спустя несколько лет иду в сторону Торгово-промышленной палаты, которая находится напротив здания главного суда России. Вдруг останавливается мимо летевший «Мерседес» с мигалками, из него выбирается председатель Верховного суда, подходит, трясет мне руку и говорит, что рад видеть. Простой человеческий жест, а приятно.
Еще раз судьба меня свела с председателем Верховного суда в 2014 году, когда на Ассоциацию ветеранов и сотрудников Служб безопасности президента, в которой я состою и до сих пор ее возглавляю, «наехало» министерство юстиции. Оно вообще всегда неровно дышит по отношению к общественным организациям: они ведь безответные, их легко «запрессовать», чтобы галочку поставить в графе «работа» — это же не кропотливая возня с анализом и совершенствованием действующего законодательства. В деятельности нашей Ассоциации Минюсту не понравилось слово «президент» в названии — это же священная корова, нечего, дескать, лапы протягивать к образу хрустальной чистоты. На наш логичный вопрос: «А если мы там действительно работали, нам что теперь — многоточие в названии ставить?» Минюст ничего вменяемого не ответил. Ну и еще ряд формальных придирок такого же рода министерство нам выкатило и обратилось с иском к Ассоциации в суд.
Я позвонил Вячеславу Михайловичу и рассказал об ахинее «made in Минюст». Но не для того, чтобы тот обеспечил какой-то режим благоприятствования — просто попросил, чтобы на процесс назначили нормального, не ангажированного судью. Лебедев выполнил просьбу. И случилось невероятное: наверное, единственный раз в истории Министерство юстиции РФ проиграло суд общественной организации, вернее, была ничья, а потом мировое соглашение. Но для нас это была победа.
А вообще Вячеслав Михайлович Лебедев, да простит он меня за такой образ, производит впечатление белой вороны в нашем бюрократическом зоопарке. Прежде всего тем, что не утратил скромности. Вспоминаю, как-то пригласил меня к себе в председательский кабинет. Ну, как водится, зашли в комнату отдыха на рюмку чая. Хозяин — обладатель главной судейской мантии страны — достал бутылку заурядной водки, собственноручно нарезал крупными ломтями батон и простецкую колбасу из аппаратного буфета, а к чаю выставил вазочки с сушками и обычными дешевыми леденцами «слеза пенсионерки».
А в кабинет иного высокопоставленного московского чиновника попадешь — таких «понтов» насмотришься… Словно главная задача хозяина не оказать внимание гостям, а продемонстрировать им, что круче только яйца.
Ничего не могу сказать об экспозиции музея — я там не был, меня никто не приглашал. Хотя трудно найти другого такого человека, который больше, чем я, времени провел рядом с первым президентом страны в конце 80-х — первой половине 90-х годов.
Не только Никита Сергеевич критиковал этот музей. Еще, например, телеведущий Владимир Соловьев. В принципе, он сказал то, о чем я и так догадывался: Ельцин Центр — это еще одна тщетная попытка этой команды жуликов назвать черное белым и доказать, что никакого казнокрадства не было, а было сплошное строительство светлого будущего. Используя имя Ельцина, «семейка» потратила огромные, в том числе и бюджетные, средства, чтобы сделать музей себя самой. И показать, что именно они — строители новой России, а все остальные — плевки под ногами.
Вот стенограмма той передачи с участием Соловьева (с небольшими сокращениями).
«Давайте я вам скажу сразу мое отношение? У меня были контакты с разными людьми, имеющими прямое отношение к этому Ельцин Центру. Они спросили меня, понравилось мне или нет. Я сказал: «Музей — да, экспозиция — нет». На что мне было сказано, что музей и экспозиция — одно и то же. Я сказал: «Нет, это не одно и то же». Извините, я, как человек, выросший в музее-панораме «Бородинская битва», должен вам сказать, что музей и экспозиция — это не одно и то же.