ем, своего поста не покидал, а Иван все оттягивал и оттягивал тот миг, когда должен был подать сигнал о возвращении Полиндеева к коляске.
И тут совершенно неожиданно из кустов вынырнула щуплая фигурка. Это был мальчишка по виду лет четырнадцати-пятнадцати. Голову его прикрывала широкополая, смахивающая на дамскую шляпа, лицо пряталось за черной маской, а сам он кутался в какую-то длинную и изрядно выцветшую хламиду.
Он быстрым шагом пересек поляну, подошел вплотную к застывшему как мраморное изваяние купцу и рявкнул деланым баском:
— Конверт!
Трясущейся от страха рукой Полиндеев полез за пазуху, достал пакет, передал его злоумышленнику и в полуобморочном состоянии прислонился к дереву. «Ворон» принялся запихивать конверт с «деньгами» куда-то под свое исключительно нелепое одеяние. И в этот момент чуть ли не на голову ему свалился один из сидящих в засаде полицейских. Вымогатель упал, шляпа покатилась по траве, а сам он заорал дурным и плаксивым голосом: «Мама!» — когда все три дюжих агента навалились на него и прижали к земле.
Алексей и Иван подбежали и растолкали полицейских, толпившихся и радостно галдевших вокруг захваченного жулика, и увидели сидевшего на земле мальчишку в гимназической тужурке, худенького, остроносого, похожего больше на растрепанного воробья, чем на ворона. Размазывая слезы по лицу, он рыдал навзрыд и уговаривал полицейских не сообщать маменьке о его недостойном поведении.
Спиртозаводчик наконец опомнился от пережитого волнения и, прижимая ладонь к груди, пристроился рядом с Вавиловым. Прищурившись, он всмотрелся в мальчишку и потрясенно вскрикнул:
— Ну, язви его в душу мать! Это же Ярослав, наш сосед.
Его мать Клавдия Макаровна Казаркина содержит мясную лавку и поставляет нам к столу свинину и баранину.
Неожиданно резво он подскочил к юному злоумышленнику и ухватил его за ухо.
— Ах ты, аспид! Сатанинское отродье! Это кто же тебя надоумил? Кто вразумил на подобное свинство? Уж не мы ли тебя чаем потчевали, вареньем угощали?
Алексей не совсем вежливо подхватил купца за локти и оттащил его от рыдающего в три ручья мальчишки.
— Успокойтесь, Карп Лукич! Мы сейчас им займемся, а вам не следует к нему прикасаться, в суде могут посчитать ваши действия за самосуд.
— Да я ему… Да я… Я ему голову оторву! — продолжал кипятиться купец, обретший смелость после благополучного завершения дела. Ему явно было стыдно за проявленную трусость и за то, что его провел зеленый еще мальчишка, его, Карпа Лукича Полиндеева, который мог провести и обмануть кого угодно. И вдруг неожиданно сам попался на удочку — и кому, спрашивается, жалкому школяру, у которого еще усы не растут!
— Так вам знаком этот юный господин. Карп Лукич? — Иван поднял мальчишку за шиворот и поставил на ноги, затем залез ему за пазуху, вытащил смятый пакет и показал купцу:
— И этот конверт тоже узнаете?
— Узнаю, — ответил тот угрюмо и отвел взгляд. — Только, если можно… — Он махнул рукой. — Не надо его забирать в полицию. Я хорошо знаю его матушку, весьма достойная женщина. Одна сына воспитывает, может, где и недоглядела. Я с ней сам поговорю, она его выдерет как Сидорову козу.
— Не надо матушке сообщать, — вновь заревел бывший Черный Ворон. — У нее сердце больное!
— Ах ты, мерзавец! — рассердился Иван и весьма ощутимо встряхнул мальчишку за плечо. — Ты когда это письмо поганое сочинял, об ее сердце подумал? Или тебя кто постарше надоумил подобным промыслом заняться?
— Нет, никто меня не надоумил. — Гимназист перестал плакать и преданно посмотрел в глаза Вавилову. — Простите, дяденька, больше в жизнь такими делами не займусь, вот вам крест! — И перекрестился.
— Ишь ты, еще божится, паскудник! — недовольно проворчал Полиндеев. — А матушке, матушке сраму сколько!
Я б на ее месте немедленно разложил бы тебя на лавке да всыпал бы полсотни горяченьких, чтобы неповадно было честных людей запугивать.
— Скажи-ка, Ярослав, — обратился к гимназисту Алексеи — куда ты хотел тысячу рублей потратить? Ведь это великие для тебя деньги! В карты, вернее всего, ты не играешь, по ресторанам не слоняешься, в гимназии с этим строго, по себе знаю, зачем тогда тебе деньги понадобились?
— В Америку хотели уехать, в северные штаты, за свободу негров сражаться. Надька сказала… — Внезапно он поперхнулся и с неприкрытым ужасом уставился на Полиндеева.
Тот снял котелок, вытер вспотевший лоб платком и двинулся на трясущегося от страха гимназиста, пока не припер его животом к дереву.
— Надька сказала? — выкрикнул он яростно. — Чего она тебе сказала? Родного папашу обчистить велела? Говори, ты за этим в наш дом приходил, мерзавец?
— Нет, нет, что вы! Богом клянусь! — Гимназист пытался прикрыться от купца ладонями, а когда тот замахнулся на него тростью, присел и заверещал пронзительно, словно раненый заяц.
Алексею снова пришлось оттаскивать Полиндеева от паренька. Вавилов подхватил Карпа Лукича под локоть и повел его к коляске, уговаривая успокоиться и предоставить полиции заниматься юным вымогателем.
Алексей же продолжал допрашивать Ярослава.
— Рассказывай все как на духу, — предложил он вконец испуганному мальчишке. — Будешь запираться, получишь себе на шею новые неприятности. Уверяю тебя, чистосердечное признание — первейшее средство смягчить наказание.
— Я все скажу. — Гимназист шмыгнул носом и вытер его Обшлагом рукава форменной тужурки. — Ничего скрывать не буду, только Надьку не трогайте. — И он испуганно покосился в сторону коляски. Полиндеев уже взгромоздился на ее сиденье и с самым угрюмым видом наблюдал за происходящим на лужайке. Задействованные в захвате агенты устроились кружком на траве и курили, что-то весело обсуждая. — Папаша ее захлещет за такие проделки, — проговорил Ярослав и виновато посмотрел на Алексея. — Это я ей рассказал про войну в североамериканских штатах. Она сразу загорелась, карту нашла, узнала, что сначала нужно до Москвы добраться, затем до Одессы, а там, говорит, на любой из кораблей можно устроиться, что в чужие страны плавают, лишь бы деньги были.
— Это Надежда решила, что вам тысячи хватит, чтобы до Америки добраться?
— Нет, она, наоборот, сказала, что тысячи маловато будет. Только мы побоялись сразу много требовать. Я несколько раз у матушки помаленьку с выручки брал, рублей пятнадцать всего, но она заметила и отлупила меня. Надька свою копилку разбила, пятьдесят целковых приложила к нашему общему капиталу, да бабушка ей на именины золотой империал[7] подарила. Но она через неделю хотела заставить папашу таким же манером еще три тысячи рублей заплатить. — Мальчишка передал маску Алексею. — Ее Надька сама сшила, а плащ изготовила из старой занавески.
— Ничего себе! Вошла во вкус девица! — Иван подошел незаметно и все это время стоял за спиной Алексея. — Далеко пойдет, если сейчас не остановить! — И обратился уже к гимназисту:
— Получается, на самом деле у вас не ты атаман, а эта юная барышня?
Мальчишка виновато шмыгнул носом.
— Получается. Она и драться умеет. В прошлом месяце так кулаком меня в нос звезданула, что целую неделю не нос был, а форменная гуля.
— Как ты считаешь, Иван, следует нам проехать к Полиндеевым или нет? — спросил Алексей, обращаясь к Вавилову. — Что-то мне подсказывает, надо в первую очередь вздернуть за шиворот эту юную леди с разбойными задатками.
— Вот видишь, наши подозрения полностью подтвердились. Заговор созрел в семейном гнезде! — произнес Иван с самым строгим видом. И прикрикнул на гимназиста:
— А ну встать! И бегом к коляске.
Полиндеев послушно дожидался их на опушке небольшого соснового бора и радостно оживился, когда увидел полицейских сыщиков. Зажатый ими с двух сторон гимназист вышагивал с самым удрученным видом. И ноги его заплетались в траве точь-в-точь как у самого Карпа Лукича за час до случившихся событий на поляне у Рыжего озера.
Когда Иван сообщил купцу о намерении посетить его дом и побеседовать с младшей дочерью. Карп Лукич побагровел лицом, но ничего не сказал, лишь обреченно махнул рукой, а в глазах у него вновь появилось затравленное выражение. Бывшего Ворона увезли в арестантской карете домой на суд и расправу к собственной матушке, а сыщики устроились друг против друга в коляске спиртозаводчика.
Первое время Карп Лукич помалкивал, лишь изредка шевелил губами: непонятно, то ли молился, то ли, наоборот, поносил кого-то последними словами. Но то, о чем он думал в это время, вылилось вдруг во взволнованный монолог, который Полиндеев, как записной трагик дешевого провинциального театра, приготовил напоследок, за четверть версты до собственного дома.
— Ишь, щенок паршивый, сколько кровушки мне попортил, — произнес он сердито, проводив взглядом арестантскую карету, которая обогнала их на одном из поворотов дороги, ведущей к Североеланску. — Уж как я порадуюсь, когда матушка всыплет ему по первое число. — И, подняв вверх указательный палец, изрек назидательно, но с трагическим надрывом в голосе:
— А всему причиной — книги! От них все мерзости и послабления в вере! Откуда мог Ярослав узнать о такой наглости — почтенному человеку угрожать, смертельно его запугивать? От матушки? Ни в коем разе! От друзей-приятелей? Так тем и вовсе откуда это дело знать, коли из хороших семейств, испокон веку в достатке живут. Но всегда найдется белая ворона, которой хочется жить лучше всех, но чтоб особых трудов при этом не затратить. — Полиндеев открыл табакерку, затолкал в обе ноздри по щепоти крепчайшего табака, оглушительно чихнул и после этого пришел в более спокойное состояние. Его лицо приобрело благостное выражение, хотя в речи заметно проскальзывало недовольство:
— Я ведь и Вере, и Надьке, почитай, постоянно твержу: не сушите зря мозгов, бросайте эти книжки к чертовой матери! Коли родились дурами, так дурами и помрете, умней от своей грамоты не станете! Да с ними разве сладишь? Ты им слово, а они тебе дюжину в ответ, да так все складно и ладно у них получается, что вмиг тебя заговорят, сам забудешь, о чем речь шла. Никакого прока от такой учебы! Начитаются этих самых… как их?.. романов, а там, того гляди, замуж не по-людски пойдут, а сбегут с кем-нибудь из приказчиков. — Он тяжело вздохнул и скривился, как от зубной боли. — Ви