раэрна. Этот английский поэт и богослов не противопоставлял Бога Творению. Наоборот, призывал славить Бога через Творение, постигать Его через Творение; в песчинке видеть бесконечность, в цветке – вечность. По Траэрну, «человек, обретающий Мир» посредством бескорыстного созерцания, обретает и Бога, а с Ним – и все остальное. «Не сладко ли насытить алчность и амбицию, избавиться от подозрений и предательства, напитаться отвагой и радостью? Так случится, когда обретешь Мир. Ибо тогда узришь Господа в Его мудрости, мощи, доброте и славе». Лалеман имеет в виду слияние на первый взгляд несовместимых элементов – естественного и сверхъестественного – в жизни совершенной. Но как мы уже видели, то, что Лалеман зовет «природой» – на самом деле не природа в ее полноте, но лишь выборка из этой полноты. Траэрн ратует за то же слияние несовместимого, но принимает природу без остатка, со всеми мелочами. Лилии и вороны существуют вне зависимости от нас, а сами по себе. Иными словами, в Боге. Есть песок, и есть цветок, вырастающий на песке: созерцай их с любовью, и увидишь преображенными неотделимостью вечности от бесконечности. Стоит добавить, что и Сюрен умел разглядеть божественное в объектах природы. В нескольких лаконичных пассажах он сообщает: было время, когда и дерево, и бегущий вдалеке зверь наполняли его ощущением Господнего величия. Странно другое: почему Сюрен не останавливается подробнее на идее Абсолюта во всякой малости? Ничего об этом не сказано даже в духовных посланиях последователям: Сюрен не советует послушаться Христа и созерцать лилии, дабы вернее постичь Бога. Возможно, причина в следующем: всеобщее отрицание греховной природы подавляло в Сюрене его личные ощущения. Догматы, усвоенные в воскресной школе, сумели снивелировать очевидный Факт. Третий патриарх дзен-буддизма пишет: «Желающий узреть Это своими глазами да отрешится от устоявшихся идей об Этом, как в пользу Него, так и против». Все верно, да только богословы как раз и имеют дело с устоявшимися идеями, а Сюрен и его учитель были прежде всего богословами, а уж потом – людьми, жаждущими просветления.
По Лалеману, очищение сердца, по крайней мере полное, невозможно без постоянного послушания Святому Духу. Один из семи Даров Святого Духа – Разум, а противопоставлена ему «закрытость для всего духовного». Этой закрытостью характеризуются нераскаявшиеся – те, кто абсолютно или частично слепы к внутреннему свету, абсолютно или частично глухи к голосу сердца, через которое Господь обращается к своему созданию. Бдительно удушая эгоистичные порывы и «выставив стражника, дабы следил за движениями сердца», человек способен настолько обострить свое восприятие, что ему будет нетрудно уловлять и расшифровывать послания из самых темных глубин разума. Послания сии подаются в форме интуитивного знания, либо как прямые приказы, либо как вещие сны и видения. Сердце преисполняется всех благодатей и становится «одержимым и руководимым Святым Духом» – конечно, при условии, что его, сердце, постоянно контролирует «стражник».
Однако на пути к столь желанному финалу в сердце может вселиться и нечто, никак не относящееся к Святому Духу. Ибо не всякое вдохновение имеет божественную природу, не всякое – нравственно, и даже не всякое – просто приемлемо. Как отличить приказ, исходящий от «не-я», одержимого Святым Духом, от приказа другого «не-я» – того, которое иногда – идиот, иногда – безумец, а иногда – и вовсе злодей, убийца? Пьер Бейль описывает случай с одним очень набожным молодым анабаптистом, который однажды ощутил порыв обезглавить родного брата. Брат, предполагаемая жертва, также читал Библию, знал о подобных случаях и поэтому счел природу порыва вполне себе божественной. При многочисленных свидетелях (таких же сектантах) бедняга, подобно второму Исааку, позволил снести себе голову. Кьеркегор изящно именует такие эксцессы «телеологическими временными отключениями сдерживающих нравственных факторов»; они недурно выглядят в Книге Бытия, но в реальной жизни это чересчур. В реальной жизни следует остерегаться маньяка, что заключен в каждом человеке и склонен к неожиданным проявлениям себя. Лалеман отлично знал, сколь многие из человеческих порывов идут не от Бога, и постоянно был начеку, в смысле, предпринимал все возможные меры предосторожности от иллюзий. Тем своим коллегам, которые утверждали, будто его доктрина покорности Святому Духу подозрительно смахивает на кальвинистскую доктрину о внутреннем духе, Лалеман отвечал: во-первых, известно, что никакое благодеяние не может совершиться без руководства Святого Духа (в форме откровения), а во-вторых, божественное откровение подразумевает, что человек – добрый католик, что он принадлежит к традиционной Церкви и послушен пастору. Если человеку внушено нечто противное вере и Церкви, значит, внушил сие отнюдь не Святой Дух.
Вот вам и способ – притом весьма действенный – беречься внутреннего маньяка. Квакеры, правда, подстраховываются: по их традиции, всякий, на кого снизошло какое-нибудь необычное или подозрительное откровение, должен посоветоваться с определенным количеством «уважаемых Друзей» – они-то и решат насчет природы откровения. Лалеман в данном вопросе согласен с квакерами. Он даже идет дальше – утверждает, будто Святому Духу «угодно, чтобы мы советовались с мудрыми и прислушивались к мнению ближних».
Итак, ни одно благое дело не завершить, если на то не вдохновил Святой Дух – в этом, по Лалеману, суть католической веры; так он своим критикам и отвечал. Некоторые коллеги, правда, сетовали, что «Святой Дух ими не руководит и что откровений на них не снисходило»; таким Лалеман говорил следующее: если человек пребывает в благодати, откровения ему без надобности, хотя они и есть; человек их не замечает. Впрочем, если человек ведет себя как до́лжно, он их и заметит, и поймет. Однако, по словам Лалемана, люди «предпочитают жизнь внешнюю, крайне редко возвращаются к себе и заглядывают в собственные души, а если и проверяют собственную совесть (согласно данным обетам), то – поверхностно, учитывая лишь те проступки, которые очевидны окружающим. Люди не пытаются докопаться до причин своих страстей и дурных привычек, не вникают в состояние души, не стремятся понять, в каком направлении душа развивается, не размышляют о движениях сердца». Неудивительно, что этим заблудшим представляется, будто Святой Дух никуда их не зовет и ничему не наущает. «Да и как им услышать глас? От них и собственные дурные помыслы ускользают, они не отдают себе отчета в своих поступках. Но, едва они искренне пожелают создать себе условия для познания, едва создадут их – тут Святой Дух себя и явит».
Мы имеем объяснение, почему столь многие благие дела оказываются бесполезными и чуть ли не дурными. Выражение «Дорога в Ад вымощена благими намерениями» следует понимать так: большинство людей, будучи слепы к внутреннему свету, не способны и замыслить нечто действительно доброе. Следовательно, учит Лалеман, деятельность должна быть прямо пропорциональна созерцанию. «Чем пристальнее мы вглядываемся в себя, тем лучше подготовлены к деяниям; чем невнимательнее мы к своему внутреннему миру, тем больше нам следует воздерживаться от попыток творить добро». Как это понимать? А вот как: «Человек усердствует в благотворительности – но каков его истинный мотив? Искреннее желание помочь обделенным? А может, жертвуя беднякам, человек тешит свое тщеславие? Или ему лень молиться и учиться, скучно и тяжело сидеть дома, наедине с собственными воспоминаниями?» Священник может иметь многочисленную и набожную паству, но его речи и труды принесут плод «пропорциональный единению с Господом и отречению от собственных интересов». То, что выглядит как добро, очень часто добром не является. Свою душу спасает набожный, а не деловитый. «Действие не должно становиться препятствием к союзу с Господом; предназначение действий – укреплять узы любви к Господу». Ибо «как существуют гуморы, избыток коих губит тело, так и в религиозной жизни избыток деятельности, не умеряемый молитвой и созерцанием, неминуемо парализует дух». Отсюда и бесплодность столь многих жизней, на первый взгляд достойных, блистательных, продуктивных. Ни один талант не даст плодов, усердие и труды не обретут духовной ценности, если человек не умеет или ленится заглянуть в глубь себя самого, ибо лишь при таком условии можно ожидать озарений. «Искренно молящийся в один год достигнет большего, нежели иной – во всю свою жизнь». Деятельность, направленная вовне, может стать эффективной для изменения внешних обстоятельств, но желающий изменить поведение людей (каковое поведение бывает деструктивным и самоубийственным даже в лучших условиях) – тот должен всечасно очищать душу, дабы она восприняла озарение. Человек внешний, трудись он хоть как император Траян или будь красноречив как Демосфен, «не произведет такого впечатления на сердца и умы, как человек внутренний – одним-единственным словом, если только оно вдохновлено Господом». Никакие усилия, никакая ученость не идут в сравнение с этим словом.
Но каково оно на практике – быть «одержимым и ведомым Святым Духом»; что при этом ощущает человек? Извольте, состояние осознанного и растянутого во времени озарения прекрасно, тонко описала младшая современница Сюрена, Армель Николя, в своей родной Бретани любовно прозванная «доброй». Неграмотная служанка, Армель вела жизнь деятельную (мыла полы, стряпала, нянчила хозяйских детей) и в то же время созерцательную, то есть святую. К сожалению, сама она не могла написать свою историю. Однако нашлась образованная монахиня, которая заставила Армель раскрыться и практически слово в слово передала потомкам ее ощущения и мысли[36]. «Забыв себя и все движения собственного ума, Армель уже не считала, что сама совершает некие действия; она была уверена, что лишь пассивно подчиняется Господу, который задает ей ту или иную работу. Армель казалось, будто и телесную оболочку Господь дал ей с той только целью, чтобы она сделалась обиталищем Святого Духа, чтобы Святой Дух управлял ею. Такое настроение овладело девушкой, когда, по ее убеждению, Господь велел ей освободить для Него место… С тех пор она больше не говорила „мое тело” или „мой разум”; она вовсе запретила себе произносить слова „мой”, „мое”, „моя” – ибо ничто не принадлежало ей, но всё – Господу».