Жану Расину монастырь Пор-Рояль казался уникальным и достойным восхищения по причине «духа уединения, молчаливости сестер, их полного безразличия ко всему мирскому, даже к событиям, происходящим в непосредственной близости от обители». Этот список пор-рояльских добродетелей позволяет нам делать выводы о суетности сестер и братьев в других, не столь известных монастырях.
Обитель урсулинок, основанную в Лудене в 1626 году, по этим показателям можно назвать монастырем среднестатистическим. Большинство сестер (всего их жило в обители семнадцать душ) были молодые женщины из благородных семейств. На путь служения Господу они ступили не потому, что сподобились озарения или пылали желанием достичь христианского совершенства, а по причине весьма прозаической – семьи просто не могли дать за ними приданого, сопоставимого со знатным происхождением и удовлетворяющего соискателей столь же родовитых. Впрочем, сестры вели себя прилично, шлейф скандальной славы за ними не тянулся. Молодые аристократки следовали монастырскому уставу – правда, без энтузиазма и даже порой через силу.
Жизнь в обители была тяжела. В Луден, где каждый второй житель был протестантом, а каждый первый – скрягой, урсулинки приехали почти без гроша. Скудных средств хватило на аренду мрачного старого дома, о котором говаривали, будто в нем обитают привидения, – поэтому-то желающих там поселиться не находилось, даже несмотря на дешевизну. Мебели у сестер не было – некоторое время они, бедняжки, спали на полу. Ученики – источник столь необходимого дохода – что-то не спешили в обитель, и урсулинки голубых кровей – все эти де Сазилье, д’Эскобло, де Барбезье и де ла Мотте, все эти де Бельсиэль и де Дампьерре были вынуждены выполнять самую черную работу и обходиться без мяса не только по пятницам, но и по понедельникам, вторникам, средам и четвергам. К счастью, через несколько месяцев на помощь им явился снобизм. Буржуазный Луден сообразил, что за очень скромную плату сможет учить своих дочерей изысканному французскому и манерам, которые не посрамят и особ, приближенных ко двору; что наставницами будут: дальняя родственница кардинала Ришелье, близкая – кардинала де Сюрди, младшая дочь маркиза и племянница епископа Пуатевинского. И, едва эта мысль осенила луденцев, от учениц в обители отбою не стало.
Наконец-то у сестер-урсулинок завелись денежки. Были наняты слуги для черной работы, в трапезной появились говядина и баранина, а тюфяки с полу переместились на деревянные кровати.
В 1627 году настоятельницу перевели в другую обитель ордена урсулинок. Ее место заняла сестра Жанна де Анж, в миру – Жанна де Бельсиэль. Дочь Луи де Бельсиэля, барона де Козэ, и Шарлотты Гумэр д’Эшиллье, родовитостью не уступавшей своему супругу, Жанна родилась в 1602 году; в описываемый нами период ей было около двадцати пяти лет. Недурная лицом, она имела крайне малый рост и тяжелое искривление позвоночника – возможно, следствие костного туберкулеза. Едва ли Жанна получила лучшее образование, нежели остальные знатные девицы того исторического периода, зато она отличалась острым умом, который, вкупе с темпераментом и характером, делал ее несносной для окружающих и немало вредил ей самой. С ранних лет Жанна сознавала, что непривлекательна, что способна вызывать в людях лишь гадливую жалость. Понимание обделенности судьбой заставило девочку закрыться для всех; нет, она не позволит себе никого любить – ведь ответная любовь для нее все равно заказана. С ненавистью к окружающим, отверженная, она жила в некоем панцире и высовывалась наружу лишь для того, чтобы атаковать врагов. Врагами для Жанны априори были все люди, без исключения; отравленным оружием – сарказм и странные приступы глумливого смеха. «Я заметил, – писал о ней Сюрен, – что аббатиса обладает специфическим чувством юмора, которое, видно, не подвластно в ней контролю и провоцирует ее смеяться и отпускать шуточки; полагаю, культивирует сие пристрастие демон Балаам. Ему ненавистна серьезность, с какой следует относиться ко всему божественному, поэтому Балаам рождает в аббатисе злорадную веселость, уничтожающую угрызения совести, необходимые для слияния с Господом. Оказалось, одного-единственного часа подобной злорадной веселости довольно, чтобы разрушить все созданное мной за многие дни, но мне удалось вселить в аббатису сильное желание избавиться от врага». Бывает смех, идеально сочетающийся «со всем божественным», – это смех над собою, вызванный самоуничижением или самокритичностью, это снисходительный смех; это смех, каким отчаявшийся или негодующий реагирует на извращенную абсурдность, царящую в мире. Не таков был смех сестры Жанны. Издевательский или циничный, он всегда относился к другим, и никогда – к ней самой. Издевки можно счесть симптомами непреодолимого желания увечной женщины поквитаться с судьбой, указав окружающим их место (всегда – внизу, вне зависимости от качеств осмеиваемого). Цинизм, хоть и вызывается тем же стремлением к компенсаторному доминированию, имеет не столь личную природу. Он – просто глумление надо всем, вышучивание всего, что по общепринятым стандартам является священным, возвышенным и великим.
От персонажей, подобных Жанне де Бельсиэль, нет житья ни им самим, ни окружающим. Замучившись со своей гадкой дочерью, родители отправили Жанну к престарелой тетушке, настоятельнице соседнего монастыря. Через два-три года Жанна с позором вернулась домой – монахини потерпели полное фиаско в ее исправлении. Еще через несколько лет родительский дом опостылел Жанне настолько, что даже монастырь стал казаться избавлением. Жанна перебралась в обитель урсулинок в Пуатье, прошла период послушничества и дала священные обеты. Как нетрудно догадаться, доброй монахини из Жанны не получилось. Но семья ее была богата и влиятельна, и настоятельница считала необходимым терпеть Жанну. И вдруг, едва ли не в одночасье, с Жанной произошла разительная перемена. Едва прибыв в Луден, сестра Жанна стала на удивление благочестивой и прилежной. Девушка, которая совсем недавно, в пуатевинской обители, дерзила и не проявляла ни малейшего радения ни в трудах, ни в молитвах, теперь сделалась образчиком смирения, трудолюбия и набожности. Глубоко впечатленная таким преображением, мать-настоятельница рекомендовала сестру Жанну на свой пост, едва таковой освободится.
Пятнадцать лет спустя Жанна выдала собственную версию касательно этого случая. «Я весьма заботилась о том, чтобы стать незаменимой для тех, кому подчинялась. По причине малочисленности сестер, матери-настоятельнице пришлось возложить на меня целый ряд обязанностей. Не то чтобы она вовсе не могла без меня обходиться – к ее услугам были сестры куда более умелые и благонравные, чем я; просто я добровольно оказывала ей тысячи мелких услуг и сделалась совершенно для нее необходимой. Я отлично умела угодить матери-настоятельнице, чуяла изменения в ее настроении, подлаживалась под них и так в этом преуспела, что мать-настоятельница неизменно выражала недовольство всем, что было сделано не мною. Она даже уверилась в моей покорности и добродетельности. Сердце мое преисполнилось гордыни, коя побуждала меня и дальше выслуживаться. Я беспрестанно притворялась и лицемерила, все улучшая мнение матери-настоятельницы о моих достоинствах; за эти мнимые достоинства я пользовалась многими привилегиями. Мать-настоятельница, сама будучи добродетельной и уверенная в моем искреннем желании достичь христианского совершенства, приглашала меня на беседы с достойнейшими из монахов. Я подчинялась – отчасти чтобы угодить настоятельнице, отчасти – чтобы скоротать время».
Уходя, «достойнейшие из монахов» просовывали через решетку (разделявшую участников и участниц беседы) новинки переводной религиозной классики. Среди них попадались: трактат Блаусиуса; житие блаженной святой матери Терезы Авильской, написанное ею самой; «Исповедь» святого Августина и труд Мартина Антонио Дель Рио об ангелах. Читая эти книги, обсуждая их с настоятельницей, сестра Жанна стала ощущать в себе перемены. Благочестивые беседы и штудирование мистической литературы отныне не были для нее лекарством от вечной монастырской скуки, но сделались средством к достижению особой цели. Если сестра Жанна читала о мистике, если говорила с гостями-кармелитами о христианских идеалах, то вовсе не для того, чтобы «приблизиться к духовному совершенству, но исключительно для того, чтобы казаться умной и в любом обществе затмевать остальных сестер». Неизбывная жажда превосходства, интеллектуального реванша, владевшие жалкой горбуньей, нашли выход, обрели новое поле для приложения. С сестрой Жанной случались еще приступы сарказма и циничного глумления, но в промежутках, отмеченных сосредоточенностью, она заявляла себя как эксперт в вопросах духовности и прослыла весьма сведущей в мистическом богословии. Превознесенная этими новыми знаниями, сестра Жанна могла свысока смотреть на других монахинь; она упивалась презрительной жалостью к их невежеству. Конечно, бедняжки были набожны, изо всех сил старались вести праведную жизнь – но что в их слабом понимании есть добродетель? Что они смыслят, что могут, кроме как тупо поклоняться тому, чего никогда не познают! Разве откроются им особые милости? Никогда! Разве дано этим ничтожествам ощутить божественный экстаз, сподобиться видения? Разве проникнут они в суть таких понятий, как, например, ночь чувств?[40] Ответ, столь лестный для самолюбия сестры Жанны, всегда был один: конечно нет. А вот она – карлица с плечами разной высоты – она теперь знает практически все.
Мадам Бовари плохо кончила потому, что вообразила себя не тем, чем была. Догадавшись, что героиня Флобера демонстрирует весьма распространенный тип человеческого поведения, Жюль де Готье придумал термин «боваризм» и написал о нем целую книгу – весьма достойную прочтения. Боваризм не обязательно ведет к гибели. Напротив, представлять себя кем-то другим и действовать в соответствии с этим представлением – это один из самых эффективных механизмов обучения. Доказательство – название книги «Подражание Христу» – красноречиво свидетельствует в пользу данного факта, сама же книга является чуть ли не известнейшей в своем жанре. Размышляя и действуя в конкретной ситуации не так, как присуще нам, а так, как, по нашему мнению, размышлял бы и действовал бы другой человек, обладающий бо́льшими, чем наши, достоинствами, мы отдаляемся от собственной сути и начинаем походить на идеал.